РЫЖИЙ

 

Он родился, как и многие жеребята, весной, которая в тот год была необычно теплой и сухой. Трава появилась еще в начале апреля, когда прошлые года лежали сугробы утрамбованного сырого снега, напоминая о холодной и суровой зиме, оставившей эти края совсем недавно. Яркие солнечные деньки удивляли своей свежестью и продолжительностью.

Мать его была молодая гнедая кобылка Рона русской рысистой породы, она давно была влюблена в одного радужно-рыжего дончака и мечтала о счастье рядом с ним, но жизнь лошадей так зависит о людских прихотей, что столь часто не сбываются конские мечты. Только одиночество в огромной конюшне КСК теперь могло стать ее судьбою: новые весны, новые дети, скука проката, боль от хлыстов неопытных всадников и опытных спортсменов, которые в свою очередь знали, как и догадывались, зачем бить лошадей, потом старость и в лучшем случае смерть в деннике, который уже давно не чистят.

Этой весной ей удивительно повезло (как-то загуляв, она умудрилась сойтись со своим милым Рупором): она ожеребилась. У нее родился здоровый и великолепно резвый жеребенок, как и полагается, ярко рыжей масти. Рона была счастлива: ее дитя было вечно весело и игриво – а другие кобылы просто завидовали счастливым маме и сынишке. Многие из них и мечтать не смели о жеребенке от любимого, а другие пытались понять какое же в рождении жеребенка счастье, если через несколько месяцев отнимут и даже не дадут с ним видаться. Где правда? В чем смысл?

Детство Мармеладки (так прозвали малыша конюхи за его слащавое отношение ко всем окружающим его людям) прошло безоблачно, в кругу милых и приветливых людей, любящих тетушек и двоюродных братьев и сестер. Вся эта детская жизнь проходила на зеленеющих лугах, принадлежавших КСК и составлявших почти две трети его территории, на этих бесконечных, по меркам малышей, просторах мирно паслись табунки маток с жеребятами. Здесь под ярким и нежным солнцем они ели свежую траву, пили родниковую воду, нежились в тени берез и вязов, насаженных кем-то очень давно и достигших невообразимых размеров. Особенно Мармеладка любил огромную раскидистую березу стоявшую оплотом посреди поля и свесившую свои тонкие черные ветви над прохладным ручьем. Здесь он проводил время в играх с подружкой Чебурашкой. В косых лучах солнца, проникающих сквозь нефритого-зеленую листву дерева, они кусали, лягали и дергали за пушок грив друг друга. Это веселье и бесконечная радость были прекраснейшими мгновениями в их жизни, но когда-то все это должно было кончиться.

Когда пришло отнимать от матери рыжего жеребчика, в жизни обоих наступил ужаснейший момент, Рона любила своего жеребенка больше жизни и была готова отдать за него ее. В день, когда Мармеладку переводили в другую конюшню, где стояли жеребцы, на сердце его лежал тяжелый камень предчувствия, серые тучи, нависшие над бесконечным простором лугов и рощ, усиливали это чувство безнадежности. Впоследствии он вспоминал этот день, как начало череды несчастий, постигших его в скором времени, это было начало страшной взрослой жизни, где нет места ни радости, ни играм в тени величавой березы,ни материнской ласке.

«За что люди это делают с нами?»,- думает каждая лошадь, но редко находит ответ

Долго ничего не мог понять рыжик из того, что произошло. Теперь вокруг него были огромные, непохожие на мать кони (они ведь не могли его приласкать). Здесь, среди спортсменов, в полутьме сумрачно-серого дня, сырости прохладной конюшни, Мармеладка чувствовал себя таким маленьким и беспомощным, что по детской привычке, как в страшные грозы, он начал ржать тихо и жалобно, но ответа не было.

«Мама, где же ты?! Кто они? Зачем? Мамочка!!!»,- думал малыш, сердце его щемило от тоски и невообразимой боли.

Старый конюх Петрович зачем-то вышел на улицу и по старой привычке забыл прикрыть тяжелые обитые жестью двери. Рыжий жеребчик сначала грустно глянул на пустовавшую леваду, где так часто в последние месяцы видал неизменно веселую Чебурашку, а теперь лишь мог наблюдать, как крупные капли начинавшегося ливня взрывали сухой грунт. В конце конюшни судорожно храпел старый Ибрюль, видно предчувствуя ночную грозу, но Мармеладка мало думал о том.

Перед его глазами проносились вязы, аллеи, поля и большая матушка-береза с ее золото-черными ветвями. Детство – светлая пора! Казалось, ее оплакивало свинцовое небо; волю, свободу хоронил в тот день Мармеладка, счастье он должен был навеки зарыть самом потайном уголке души, там, куда уже больше никогда не заглянет.

Вдали, словно сквозь сон послышалось протяжное слезливое ржание, жеребенок широко раскрыл глаза, соображая, откуда летел этот мягкий и до боли знакомый голос. Двери конюшни по прежнему были открыты, ливень шлепал своими струями по темному асфальту дороги, а небо где-то на востоке золотилось и сияло так, что походило на рассветное. Мармеладке показалось, что пронеслась уже целая ночь, но он спал лишь пару часов. Снова ржанье. Теперь рыжик понял что это, он засуетился, запрыгал на месте, потом остановился и, вытянув шею, жалобно и громко заржал.

«Мама!»,- но, как и мать, он ничего не мог поделать. Они перекликались до тех пор, пока промокший до нитки Петрович не вернулся и не затворил на тяжелый засов дверь. И снова и снова Мармеладка звал маму, и так прошло мучительно долгих три дня. После чего изголодавшийся жеребчик (эти дни он ни разу не притронулся к пище), обессилев, рухнул в пахучие опилки денника и забылся.

Проснулся он, почувствовав какой-то шорох вокруг, потом он различил голоса Петровича и ветеринара. Оба были взволнованы и суетились вокруг малышки, Мармеладка хотел было вскочить и отогнать их, но силы отказали ему. Какие-то странные судороги пробежали по его телу: «Холодно, и в животе пусто, вот она-то жизнь взрослая!».

- Петрович, давай хоть силком накормим, витамины ведь колоть ему не станем. Он бедняжка совсем ничего не ел, вот уж и ребра видать. Слышь, Петрович, а он хоть пил? Вот странный вы народ, раньше не могли мне сказать, да хоть бы и из Питера вызвали бы, ты ведь Петрович знаешь, как я к нему прикипел!
- Да я Архарову сказал, а он рукой махнул, буркнул чего-то себе под нос и вышел. Говорит, мол «оклимается»! А что ему могу против сказать, вон с проверкой приехали, так с утра до ночи носится, видать с бухгалтерией чего неладно!

- Петрович!!!! Да я тебе не об Архарове, он для меня никто, а жеребенок ему тем более безразличен!
Мармеладка застонал, все тело ломило и трясло. Бок он отлежал себе страшно, вдобавок он действительно был голоден, а о воде просто мечтал. Снова он вспомнил мать, но увидав родные и обеспокоенные лица, понял, что не все он еще потерял! Его охватила радость, набравшись сил, он тихонько заржал.

- Лапка! Ржешь? Жить будешь!!! Петрович, тащи мюсли и воды!!!

Прошло еще много дней, прежде чем Рыжик вернулся к нормальной или близкой к тому жизни. Здоровье молодого коня было подорвано и вызывало опасенья у ветеринара Шурки, который ни дня не пропустил на его занятиях.

Рыжик, будучи конем сильным, невзирая на болячки, делал в обучении большие успехи. Он с ужасом вспоминал, как впервые на него одели уздечку. То ощущение, которое оставило первое знакомство с трензелем, было болезненным и неприятным, оттого новое одевание всего железа для спортсмена превращалось в пытку, но средство от пытки находилось быстрее, чем Рыжик решался перейти в наступление…. Хлыст стал еще одной ненавистной частью снаряжения спортсмена. Сколько он их переломал, перегрыз?.. Теперь Олег (за ним закрепили молодого буяна) просто ломал ветки с соседних кустов, а дорогой выездковый хлыст предпочитал оставлять в раздевалке.

Вообще взаимоотношения Рыжика и Олега складывались тяжело и болезненно для обоих. То и дело на руках и ногах спортсмена появлялись синяки, кровоподтеки и припухлости, а следы от зубов стали обычным узором его кожи. А Рыжик попросту и дня не оставался небитым, частенько получал затрещины и пинки. Сколько раз Шурка ругался с молодым и самонадеянным Олегом, но мало что помогало, один раз у них даже дело дошло до драки, и обоим сделали выговор. Но и выговор не помог, Рыжика постоянно за что-то ругали, били по бокам длинным хлыстом.

От постоянных побоев в его душе стало что-то гаснуть, умирать и черстветь, он стал нервным и злобным. Теперь он постоянно отбивал задом, козлил и всех постоянно кусал. Какой-то задорный детский огонек пропал в его глазах, как тускнеет жемчуг, так увял теперь жеребчик. Где правда, он не знал, но то, что правда не в ругани Олега и вообще не в стенах манежа он знал наверняка.

Как-то на очередных посиделках с чаем и тортом разговор зашел о том, что «Рыжик» - это как-то несерьезно, да и вообще не подходит на роль полноценной клички.

- И что вам этот Рыжик дался, что кроме него проблем у нас нет? – возмутился через полчаса споров Олег.
- Зря ты так, Олег! Он ведь милый и способный! Я вот тебя подменила неделю назад, так конем была очень довольна, - сказала Галя.

- А вот имя ему действительно необходимо, от этого никуда не денешься! Олег, а что если малыша назовем Ротор?- предложила Света, которая недавно вошла в коллектив, но успела всем сердцем прикипеть к красавцу-Рыжику.
- Ну и имечко, Светик, да ведь ему с этим именем всю жизнь мучаться придется!

Наступила задумчивое молчание, а стрелка часов как-то слишком поспешно приближалась к полуночи.
- … Ратмир! Точно - Ратмир!- воскликнула все та же упрямая Света, осененная свежей и полезной мыслью.

- Да, неплохо, - отметил, зевнув, Олег.

- Олежек, хорошее это имя, поверь!

На том и решили разойтись, а на утро бывшего Рыжика все кликали Ратмиром, так гордо и величаво.
Галя была еще одним ярким и светлым пятном в жизни рыжего. Она его любила, холила и лелеяла. Галя всем сердцем негодовала, когда Олег оказывался излишне жестоким к своему подопечному, спорила с ним и даже жаловалась всем, кому могла, но ничем при этом не могла помочь. Дело было в том, что Олег, несмотря на свою жестокость и грубость, был замечательный спортсмен и под его руководством обычный Рыжик превратился в замечательного выездкового коня, теперь малыш возмужал и был одним из лучших в КСК.
Галю, конечно, радовали успехи любимчика, но то какой ценой все это давалось жеребцу, было просто возмутительно. Вот он – пример человеческой бесчеловечности.

Ратмир же стал относиться к побоям по-философски: «Бьют – значит надо, но вот и им надо – буду бить!». За такие мысли рыжему доставалось от старика Ибрюля, тот ведь считал себя обязанным вывести в свет этого «бестолкового», как полагается, умным и спокойным. Но Ратмир не разделял этого мнения. Он дико смотрел на тех лошадей, которые безропотно выполняли все прихоти своих хозяев, забывая о своем великом назначении – быть выше всех них, красотою мир спасать! Ратмир долго не мог понять, как же это он один помнит о своем назначении, а остальные просто терпят каждодневные грубость и безразличие.
Как-то поздней ночью он вспомнил о детстве, с той мыслью и уснул. Тогда ему снился странный сон:
Перед ним была огромная предрассветная долина, усыпанная белыми цветами. На каждой травинке лежала крупная искристая капля росы. Он видел каждую так четко, так ясно, что не мог усомниться в правдивости сна. Над долиной гордо возвышалась вершина каких-то невообразимых гор, снег на склонах которой принял утренний розоватый оттенок.

Весь этот пейзаж был непередаваемо прекрасен, настолько, что сердце Ратмира почуяло волю, ту, которой у него так давно не было. Ему казалось, что он чувствует запах свежих трав, влагу росы.
А в центре долины стояла… береза, та самая береза, которая все детство Рыжика охраняла своими ветвями его спокойствие и безмятежность. И теперь она стояла такая же раскидистая и величавая, какой бывает сосна, всю жизнь, простоявшая посреди поля и росшая в свое удовольствие. Рядом с березой стояла Чебурашка, которая любопытно глядела на старого друга и протяжно ржала, призывая его к играм и веселью.
Почти весь сон Рыжик веселился на просторах широкой долины, но окончание сна было куда менее веселым. Тяжелые тучи нависли над долиной, скрыв даже вершину горы, и на малышей полились с небес струи холодного дождя, а где-то вдалеке он услышал прощальный плаксивый голос матери. Он видел и Олега с прутом в руках, и добродушного Петровича, и всегда приветливого Шурку, но он не видел плачущей матери, такой далекой и безутешной. Он метался по долине, уже в тумане на зов Роны он пробирался через колючий бурьян….

Ратмир проснулся в страшном испуге, он судорожно огляделся вокруг, но ничего необычного не заметил, только Ибрюль как-то странно и необычно заржал на другом конце конюшни. «Что это? Зачем мне снился этот сон?»- размышлял Рыжик, уже совсем проснувшись и вглядываясь в мутное стекло окна.

Ему было больно от одного воспоминания о матери и ее прощальном плаче, он знал, что все то, что с ним произошло ужасно и бессмысленно, но что он мог поделать, ведь такова его лошадиная судьба.
Отец его – Рупор – стоял в деннике напротив, но он - не мать, его не волновала жизнь его детища, он и не знал, что рыжий красавец напротив – его сын, а не очередной соперник в борьбе за место под солнцем. Такая несправедливость была излишня со стороны жизни, разве этот молодой и гордый красавчик заслужил одиночества, даже соседство с другими лошадьми было неинтересно и бесполезно в его понимании.

Новый день начался с тренировки на свежем воздухе, Олег был не в духе (как всегда), поэтому заранее предупредил Ратмира окриком о своем нежелании играть. Ратмир же в свою очередь не собирался молча повиноваться и лихо бежал по направлению к аллее вязов, сквозь листву которых пробивались неуемные лучи августовского солнца. Дорога была пыльной и абсолютно сухой, жара донимала даже ее. Дождей в районе не было уже давно, и по прогнозам их и не ожидали. Ратик (так Ратмира называла Света, приходившая к нему в обед каждый раз с морковкой в руках) был настроен задать жару этому глупому Олегу, причем отступления, даже как запасного варианта, в его планах не было.

Ратмир резво прорысил под ветвями старых вязов и каким-то странным аллюром влетел на озаренный солнцем луг. Здесь они с Олегом были далеко не одни, поэтому спортсмен решил переждать с наказанием за такие выкрутасы. Чуть вдалеке галопировала Чебурашка (Мальта, такое имя ей дали с возрастом), заметив старого друга, она взвизгнула и встала на свечу. «Идея!»- пронеслось в голове Рыжика, и он не долго думая, повторил нехитрый маневр подруги.

- Вот я тебя!!!- заорал Олег на Ратика, но занесенная над ним рука с хлыстом остановила наказание.
- Олег! Это вот я тебя сейчас так отхожу, что спина до первых морозов болеть будет! Сам виноват! Чего на него орешь, как дикий?!

Галя с трудом удерживала горячившегося Ирбиса, но вот уйти и не помочь другу она не могла. Она уж давно ожидала такого момента, чтоб здесь, среди множества глаз отчитать Олега, но чтоб все так дальше пошло она не ожидала.

- А тебе, что, тоже надо? А ну вон отсюда пошла, что тебе твоего мягкотелого мало? Ему втирай про гуманность! Тоже мне умная нашлась! Брысь!- вскипятился оскорбленный спортсмен, ударяя Рыжика снова и снова по крупу, остановившись, он толкнул коня вперед, и проезжая прямо бок о бок с Галиной, прошипел, - Раздавлю!

Галя еще несколько минут не могла придти в себя. Слезы застилали ей глаза, но теперь это были слезы не обиды и сожаления за Ратмира, а слезы негодования. Она не могла понять, за что же ей досталось: «Вот грубиян, а я ведь правду только сказала».

Рыжик еще немного прорысил по лугу, но, вспомнив запах свободы из ночного виденья, он, не размышляя и не оценивая обстановку, выдал публике целый каскад невообразимых пируэтов и «козлов». Олег сначала уверенно сидел в седле, но где-то ошибившись, он потерял контроль не только над конем, но и над самим собой. Он рухнул в невысокую траву с глухим и неприятным звуком, а Ратмир вытянув шею, резво улетел в даль второй аллеи уводившей к той самой березе.

Он помнил эту дорогу с детства, поэтому скакал быстро, и не опасаясь ничего, он только видел яркий свет далекой поляны и отблески ветвящегося ручья. Там на этой поляне должен был по-прежнему пастись табунок его матери и тетушек. Сердце его билось бешено, предчувствуя долгожданную и самую желаемую встречу в жизни. Там, где-то в вышине, сквозь листву деревьев виднелось голубое бесконечное и величавое небо, чуждое и прекрасное, но отчего-то слишком скорбное для такого дня.

Рыжик одним прыжком преодолел последние метры аллеи и с грохотом влетел на родные просторы. Яркий свет залил глаза и временно ослепил коня. Вслепую Ратмир продолжал свой бег, но понимая, что так ему даже непривычнее, чем по указке со стороны (так заставлял его делать Олег, добиваясь послушания), он остановился. Когда, глаза его привыкли к яркому свету, он огляделся вокруг. Табунок так и стоял, как два года назад, но чего-то здесь не хватало.

Слишком тоскливым был луг, слишком печальной была береза, стоявшая будто в трауре…
Рыжий даже не сразу смог определить, что же в этом бескрайнем мире детства исчезло, что делало родной край таким серым и тусклым. Но одно он четко понимал! Его луг стал далеким и чуждым, слишком далеким…
Прошло еще несколько минут, прежде чем Ратмир понял, чего же недоставало на ярко зеленом фоне лета этой скорбной картины…. Здесь не было родного, милого и любящего сердца. Здесь не было той, что молила о нерасставании, той, что с печалью и болью в сердце слезно прощально ржала в тот серый и страшный день. О, каково же было горе Ратика, когда он понял, что вместе с детством, радостью и свободой он потерял самое дорогое и желанное ему – мать. Он уже никак не мог понять того, что же произошло в его жизни и даже того, что происходило в тот день. Это было слишком жестоко и слишком несправедливо!
«У меня отняли все! Мне даже нечего теперь терять… Я никто теперь, ах, до чего же я несчастлив и одинок. На что мне эта жизнь, коли нет ее рядом со мной? Для чего я вообще родился на свет? Чтобы страдать? Но зачем это все так несправедливо? Зачем любить, если эту любовь отнимают так легко и неожиданно! Она одна была мне истинно дорога, ею одной я жил. Мама! О, как же ты была прекрасна и справедлива, а теперь ты будешь той же в моих мечтах и моем сердце. Я знаю, что ты теперь будешь той березой, я к тебе приходить буду. Да, что же это? Зачем? Если так, то это, верно, кому-то было нужно, но кому? Кто пожелает отнять у меня мое родное и вечно любимое существо в целом свете – мою родную и незабвенную мать!»,- какие только мысли не проносились бессвязно в его голове! Он брел по сонной уже успевшей помрачнеть и потемнеть вязовой аллее и думал о том, как жестока жизнь и что именно с ней он хочет покончить, но этого ему не позволят. Его даже не волновало то, что розыски его личности даже не думали начинаться, хотя прошло целых шесть часов с момента сцены на лугу.

Олег по какой-то неведомой никому причине отказался от поисков и, подняв остатки переломанного хлыста, побрел по той самой аллее, по которой он, будучи совсем мальчишкой, гонял табунок маток с жеребятами и с малышом Ратиком. Он вспоминал, как за три каких-то года благодаря этому «малявке» он повзрослел и возмужал, но что-то человечески злое кипело теперь в его душе: «Пусть носится, все равно далеко не убежит, а завтра узнает чего стоит ему такая шалость». Однако сердце парня изнывало от боли и от грусти, он понимал, что Ратик поймет, что потерял мать. Олег знал, как будет плохо его коню, но теперь уж лучше было дать ему насладиться свободой, чем в момент горя мучить его!

- Олег, - почти шепотом из-за спины произнесла Галя, вопросительно взглянув в измученное лицо спортсмена,- Ты ведь герой, раз так поступаешь! Не кажд…

- Брось ты свои нюни, я тебе там такого наговорил, а ты душу мне пытаешься излить. Я что, по-твоему, совсем идиот и не понимаю этих подъездов?

- За что ты меня так?..

Галя не договорила последних слов и залилась горькими слезами. Она тоже знала о горе Ратмира и ненавидела Архарова и его племянника Олега за все то, что приходилось переживать Рыжему. Она ведь не о себе хотела спросить, а о рыжике, о том, за что его так наказали этой потерей. Она искренне рыдала и не могла даже криком выразить той скорби и боли, которые разрывали ее сердце теперь. Гале хотелось выйти в поле и закричать изо всех сил, но это вряд ли бы ей помогло!

О, если б, только кони плакали слезами как мы, им бы вено было легче переносить разочарования, но Рыжик не умел, и внутри его была пустота и тьма, он не знал, да и не хотел знать, как все произошло. Но боль была неуемной и бесконечной.

Ратик не помнил, как он добрался до конюшни, как вокруг него вертелись почти все, кто был в КСК, он лишь смутно припоминал отчаяние и обиду…

Прошел месяц, прежде чем Ратик пришел в норму и стал адекватно реагировать на людей. Он стал спокойнее и относился ко всему с апатией и безразличием. На тренировках он вел себя вяло и мало чем интересовался, покорно выполнял все указания Олега и не перечил ему. Самой главной его ошибкой тогда стала потеря всяческого стремления к победе, отрицание всяческого старания выдавало его перед всеми. Даже шумная и всегда веселая Света отлично понимала, что ему светит за такое отношение к жизни.
Света не ошиблась в своих догадках! После первых соревнований уже пятого года жизни жеребца все резко переменилось. Олег уже два года терпевший такое апатичное отношение к собственным стараниям заявил дяде, что больше не желает работать с этим «идиотом», и поспешно отказался от коня.

Галя пыталась вступиться за Ратика, надеясь на то, что его за ней закрепят, но Архаров абсолютно точно решил, что конь пойдет с молотка, и даже приискал «хорошего» хозяина ему.

Хозяином Ратмира становился один богатый бизнесмен, который от кого-то услышал, что иметь собственную конюшню и пару-тройку лошадей очень «круто». Конечно, перспектива безбедного существования в сухой теплой конюшне на полном обеспечении была солнечной по сравнению с прокатом, грязными опилками и залежавшимся сеном соседней с КСК школой верховой езды с радужным названием «Витязь», которую все прозвали «Вещий Олег» за состояние конюшен и плачевное положение всей живности!
Документы были в скором времени оформлены, и Ратик уже катился в новенькой коневозке по направлению на усадьбу Вовы (так звали нового хозяина жеребца). Усадьба была действительно впечатляющей: с колоннами беседками и садами, а главное с конюшней на четырех лошадей и плацем. Недалеко от выше упомянутых строений располагалась куча сена и амбарчик с овсом. Все здесь пахло радостью и свежестью. Особенно Ратмира поразила поляна в сотне метров от плаца, на которой стояла огромная сосна до невообразимого напоминавшая любимую березу.

Знакомство с новыми друзьями не заставило себя ждать. В кирпичной конюшне расположились кроме Ратика еще Звон (молодой русский рысак с величавой осанкой и мастью напоминавшей вороново крыло), Ганя (Аргунь – ольденбургская кобылка трех лет, караковая) и…

О, как же светились глаза рыжего красавца, когда он увидал ее. Молодая гордая арабская кобылка стояла на развязках и приветливо качала головой. Она то и дело перебирала стройными ножками и взмахивала хвостом, как павлины распускают свои надхвостники. Белоснежная с голубовато-сиреневым отливом шкурка ее была чиста и сияла в лучах яркого солнца.

«Мечта, я в сон верно попал. Быть не может такой красоты и грации. Она во всем идеальна, она - как небесная звезда. Чудо!!!»- галопом неслись мысли в голове Ратмира…

Она была великолепна, горда и изящна. Эту кобылку звали Лебёдушка. В ней было столько света, какого-то чуда и сказки, что она была похожа на кусочек горного хрусталя в лучах золотого закатного солнца! Эта искорка сияла, как сотня ярчайших светил и не была похожа ни на одну другую. Ратмир долго всматривался в эти черты и находил в них все больше радости и жизни.

«О, ангел сошел с небес!»- открывал для себя ее стать рыжик. И не было ничего великолепней этой яркой и величественной королевы его сердца. Она для него была даже не королевой, а богиней!

Любовь, как известно, невозможно описать словами, передать тот наплыв чувств вероятно можно только по средствам поэзии и искуснейшей прозы. Рыжий и понятия не имел о поэзии и о чем-либо близком к тому, поэтому чувства свои он не скрывал и выражал напрямую. Его заигрывания с Лебедушкой были столь нелепы и смешны, что Аргунь то и дело посмеивалась над ним, но и Ганя тоже была не в себе после встречи со статным Звоном!

Ратмир и понятия раньше не имел о том, что можно кого-то любить больше чем мать, он даже и не понимал того, что сможет успокоить душу свою от скорби и печали. Но теперь он вглядывался в бездонные черные глаза, наполненные светом, которые так лучились при виде красавца.

Лебедушка не видала отродясь такой красоты и силы духа, какие находила в Ратике. Она видела образ той мечты, которая столь долго теплилась в ее маленьком чутком сердце, которая ночами заставляла ее не спать и все вглядываться в ночную даль и темень, отыскивая в них свое счастье и радость. Она с трепетом оглядывала с ног до головы это счастье и не могла насладиться им до конца. Чувства с головой захлестнули ее, она оказалась в каком-то глубоком омуте надежды на лучшее, которое стояло пред ней, сверкая большими и светлыми глазами.

То, что происходило дальше известно многим: Ратмир находил даже малейшие предлоги и не упускал ни единого случая, чтоб увидаться с ней, будь то на лугу под сосной, будь то на плацу или на мощеных дорожках заспанного бора. Их встречи были коротки, но, сколько было в них чувства, немого упрека за опоздания или отсрочки, сколько счастья было и нежности трепетной и невинной. Их глаза встречались прежде, чем они замечали друг друга, их сердца встречались за сотни метров до мест свиданий…
Тем эта любовь была счастливее, что стояли они в соседних денниках, решеток между которыми не было, просто стенки были чуть выше лошадиной холки. Они засыпали, глядя друг на друга, слушали в бессонницу дыхание друг друга и жили в собственное удовольствие!

А жизнь в этом дивном краю была прекрасной и удивительно легкой, какой никогда не была в КСК, если не считать детства. Кормили лошадей сытно и вкусно, овес всегда был самого лучшего качества и радовал их своим золотым цветом. Каждый день кони паслись на огромном солнечном лугу посреди бескрайнего соснового бора. Все это было великолепно.

Одно беспокоило Рыжика: уже несколько дней лошадей работали на корде, а верхом никто не садился. Ратик стал сомневаться, что такое удовольствие продлится слишком долго. И он не ошибся.
Спустя некоторое время в усадьбе появился берейтор. Его звали Олег. Эта странная случайность сначала удивила Ратмира, но беспокоиться не приходилось, ведь рядом была самая прекрасная и самая любимая… Он видел ее счастье и чувствовал ее любовь во всем: во взглядах, в движениях, в голосе, который был звонче и слаще всех. Он даже не сомневался в надежности своей радости и не думал о чем-то плохом. Ратик даже не мечтал, он просто любил и жил своей любовью…

Лебедушка была, несомненно, живее и счастливее всех, она наслаждалась жизнью, молодостью и величайшим чувством. В ней не было недостатков, все, от копыток до кончиков маленьких шустрых ушек, было великолепно и изящно. Она была грациозна и мила, как все живое и вечное… Ее любовь и надежда на будущее, о котором другие лошади и мечтать не могут, были реальны и так близки, что она не смела ничего менять, она не хотела взрослеть и по-детски игриво смотрела на все.

Но надежды рухнули в одночасье! Не успев насладиться любовью и жизнью, Лебедушка попала в заколдованный круг. Выхода отсюда явно не было. Что же могло разрушить то самое вечное и самое надежное? Тот Олег, что появился в усадьбе, убил все лучшее из возможного и дал лишь самое ненавистное! Он оказался жестоким и властным, но тот Олег, что все так изменил в жизни Ратика, был просто ангелом, в сравнении с новым. Тренировки превратили жизнь в ад! Олег оказался таким же жестоким и неприятным, как и всякое воспоминание о прошлой жизни рыжего жеребца.

Но на всякую жестокость возможно найти управу, так и с агрессией безумного берейтора лошади не мирились, а стихийно уничтожали его самолюбие. Тихие и довольные жизнью кони делали все возможное, чтоб жизнь Олега была жутко неприятной и ужасно трудной. К счастью у них это получалось, и измученный очередной работой-пыткой Олег устало брел к своему домику. Он уже не пытался силой бороться с могучими животными, а просто лупил их до тех пор, пока они, обессилев, не валились с ног. Да, это не было применением силы в сравнении с былыми изощренными наказаниями деспота. Олег даже не старался работать с лошадьми так, как от него требовала профессиональная этика, ведь деньги ему платили в любом случае, а толстобрюхий Вова и половины нескончаемых жалоб лошадей не был в состоянии понять.
И все же жизнь в усадьбе была несравненно хороша! Любовь, казалось, не покидала пределов стен конюшни и мило парила над лошадьми. Все было практически, как в сказке…

Одно беспокоило Ратмира: частенько в конце зимы - начале весны в район приходил грипп, да и всяческая другая зараза, обычно все это обходило лошадей Вовы стороной, но слабая здоровьем Лебедушка часто недомогала. Олега болячки маленькой кобылки волновали мало, и лошадь работала в поте лица в недостроенном манеже, где в морозы температура была не выше пятнадцати градусов. В любой другой момент это было бы нормально, но не при легкой простуде животного.

Однажды самые страшные опасения Ратика пришли в жизнь конюшни. После работы на морозе Олег поставил взмокшую и уже почти больную Лебедушку в денник, забыв накинуть на нее попону. Так ночь, продрогшая Лебедушка жаловалась на жизнь своему возлюбленному, пока под утро тот не уснул. Как только Ратик раскрыл глаза, он услыхал какой-то странный сап, который даже отдаленно не был похож на обычное посапывание Лебедушки…

О Боже! Заглянув в соседний денник, он увидал кобылку, лежащей на подстилке и нервно поглядывающей на него. Ей было страшно тяжело дышать, вдобавок, тело ее содрогалось от жуткого озноба. Да, легкая простуда перешла в тяжелую болезнь, и мало кто теперь смел надеяться на скорое выздоровление.
Потянулись долгие и мучительные дни борьбы за жизнь красавицы. Она была теперь так слаба, что не могла даже приподнять головы. А так как простуда дала осложнение на легкие и сердце, то Лебедушка уже почти не жила, а просто существовала, медленно тая, как свеча.

Бедная кобылка тяжело дышала, стонала и плакала. Да, она плакала, как плачут лошади, когда грустят – горько и долго!

Жизнь Лебедушки была такой светлой и беспечной, что любая боль, а особенно та, которую она переживала во время болезни, была слишком тяжелой и мучительной для хрупкого создания. Она уже тогда понимала, что дни ее жизни на этом свете сочтены, но детская смелость и настойчивость еще долго сохраняли в ее маленьком и когда-то живом тельце хоть каплю, но все же сил! Она изо всех сил тянулась к свету, к небу, она только теперь повзрослела и даже наверно постарела. Она видела, как из-под ее ног уходит твердая почва и как сложнее и дальше становится от нее возможность выздоровления, какого-то чудесного исцеления.
Однажды утром, измученный не меньше подруги ее болезнью, Рыжик проснулся в пасмурный день. Он проснулся от странного чувства тревоги и волнения, охватившего всю его душу, но не только это встревожило коня.… В конюшне на удивление было тихо, так тихо, что отсутствие всяческого шума давило на него всей тяжестью беззвучия. Ратику показалось, что в конюшне не просто тихо, но и жутко холодно. Странной была не сама зловещая тишина, а отсутствие посапывания Лебедушки, к которому так он привык за три недели болезни.

Он аккуратно, почти крадучись, подошел к перегородке меж денниками и заглянул за нее.

Эта некогда стройная и грациозная дева теперь лежала недвижно на свежей подстилке из опилок и странно моляще глядела в маленькое, почерневшее от пыли окно на небо, так тускло и безжизненно алевшее от зари. Она была, как и прежде прекрасна и свежа, но не было в ее теле ни капли жизни, ни капли дыхания.
Она умерла, когда ей было всего четыре года. Она покинула мир молодой и великолепной, чего быть не могло. Обидно было за ее душу, которая так и не увидела истинного счастья!

После смерти Лебедушки Ратмир окончательно замкнулся, он прежде не верил в возможность такого несчастья, такой беспредельной несправедливости со стороны судьбы. Он потерял еще одну любимую и дорогую…Он потерял остаток надежды на счастье и радость.

Боль и горечь, которые постигли коня, были столь оглушающие и великие, что он не мог больше жить под их тяжестью. Он не видел ни света в конце тоннеля, ни малейшей надежды. Вдобавок, бедный Ратик утерял всякую веру в людей, в их доброту, он забыл об уважении ко всему роду человеческому.

А что же оставалось несчастному, когда по вине людей он потерял горячо любимую и единственную мать и молодую Лебедушку, которую он любил больше собственной жизни и готов был ради нее жертвовать всем, что имел. Ему достались лишь долгие, бесконечные дни одиночества и страдания. Он плакал, не стесняясь своих далеко не скупых мужских слез, он не жалел себя (не для кого было).

То, что Ратмир потерял желание работать и вообще превратился в один сплошной стопор, было не по нраву, как Олегу, так и Вове, полюбившему каждодневные прогулки на нем по бору.

Вот так несчастный, обиженный жизнью конь был во второй раз продан, теперь уже за гроши. Куда он отправлялся, ему было абсолютно все равно.

Через два дня ожидания Рыжик мчался по скоростной трассе в коневозке уже бывшего хозяина куда-то далеко и надолго. Ратику теперь было уже девять лет, которые он тащил на себе, как тяжкий груз побед, проигрышей и огорчений. Он даже забыл ясные светлые дни детства, он забыл мягкий свет звезд, который видел из окон родного денника, он забыл игривую и веселую Мальту, только один образ незабвенно стоял в его голове – образ огромной вечной березы. И боль, и страдания….

«Где все то, чем гордился я? Не могу ничего принять, ничего не могу вспомнить, вернуть. Больно!!! Слышите, вы? Звери! Я ненавижу, ненавижу вас! Как? Зачем мне это наказание, да и за что оно мне? За гордость, за ревность…за ненависть?! Не могу! Куда они меня везут? Ай, все уже равно, смерть или жизнь, свет или тьма…все равно! Лебедушка, свет мой, отрада моя, моя звезда пленительного счастья, где ты теперь? Я не забуду, просто не смогу! Больно…больно видеть, слышать и вдвойне больно чувствовать…любовь моя! Плакать? Страдать? Не все ли равно как? Моя судьба в человеке, во всем человеческом, что я вдвойне ненавижу…Звери!!!»- думал Ратмир по дороге в новую жизнь.

С исчезновением Ратика в жизни Гали многое переменилось. И даже чувства молодой женщины переменились. Хотите знать о том, как жила, спустя три года Галя? Та Галя, которая грудью своей была готова заслонить любимчика от беды, но не смогла…

Теперь Галина вышла замуж за… Олега. В принципе, Галина и прежде Олега любила, только все тайком. Его силой и его несокрушимым мужским духом она восхищалась еще с тех пор, как увидела его первый полет с Ратика и то, как он не отступился и не сорвался…

Теперь Галя была счастлива, она не могла ничего желать большего, чем то, что стало ее жизнью. Она была наверно самой любящей и преданной женой в мире, она жила своим мужем, как люди живут верой в господа Бога. Она уже год была замужем и буквально на днях сообщила Олегу новость, от которой у него помутилось в голове, на которой ему же захотелось походить. Новость была действительно чудесной, Олег теперь готов был носить свою возлюбленную на руках.

Хочется сказать, что та любовь, которая была до свадьбы, была какой-то хрустальной и чистой, она была пропитана нежностью и трепетом,… и как же Гале повезло, что после замужества она не превратилась в ту обязанность, которая грузом будет лежать на обоих.

Ах! Чуть не забыла о самой новости: Галя была на втором месяце беременности, и через несколько месяцев на свет должен был появиться малыш.

Однажды утром Галя проснулась совсем рано, дело было ближе к сентябрю, но погода была ясной и теплой. Сначала она ничего странного не заметила: на часах напротив было всего восемь часов, Саван – кот – лениво развалившись спал, в квартире пахло сладкими булочками… «Стоп! Какие еще булочки в такую рань? Его что с утра потянуло на сладкое? Странно. Хм»,- подумала Галя, не совсем понимая, что же происходит.
- Олег!

Но ответа не последовало, только Саван ленивее, чем прежде потянулся и перевернулся на другой бок, чтобы продолжить свой отдых.

- Лежа! Ты дома?

Но ответом послужило мерное таканье часов в полной тишине.

«И где он?»- возмутилась Галя. Она встала с постели и, с трудом натянув тапочки побрела на кухню, откуда доносился приятный запах булочек с корицей. Ее слегка покачивало из стороны в сторону, так как она еще не совсем отошла ото сна. На тумбочке в коридоре она обнаружила клочок бумаги, исписанный до боли знакомым почерком. «Солнышко мое, не беспокойся – я уехал на конюшню. Сегодня у нас день напряженный, привозят трех лошадей, прямо с утра. Как захочешь – сразу приезжай. Целую, твой Олег.»,- гласила данная записка.

«Так, толи мне со сна память изменяет, толи Лежа ошибся, но привезти должны были лишь двух лошадей – Примуса и Гамильтон Голиафа»,- сомнения закрались в голову Гали и все не хотели оттуда выбираться.
Не долго пришлось бороться женскому любопытству с непреодолимым желанием еще часок другой вздремнуть. Галя быстро собралась и через двадцать минут она уже ехала в своей новенькой ауди в КСК.
Да, чуть не забыла сказать. Дело в том, что около двух лет назад КСК перешел в руки Олега, а Галя была нечто средним между тренером, бухгалтером и просто палочкой выручалочкой почти во всех ситуациях. Так получилось, что после свадьбы Олег и Галя Архаровы стали полноправными владельцами всего КСК, включая почти шесть гектар земли. Под чутким руководством обоих почти запущенные дела КСК стали налаживаться и в короткий срок полностью пришли в норму.

Галя теперь ехала в некотором волшебном беспокойстве и нетерпении. Что ждало ее, она не знала, но накануне ночью ей приснился Ратмир.

Как только Галя въехала на территорию КСК и проехала всего метром сорок по утренне-свежей тополиной аллее, у нее в груди нервно и прирывисто забилось сердце. Оно что-то чувствовало, наверное, то, что было для Гали мучительной тайной. У самой конюшни стояли две коневозки: одна большая – коневозка, в которой с комфортом приехали рысак Примус и фриз Гамильтон Голиаф, и еще вторая, почему-то показавшаяся Галине призрачно знакомой.

Из первой вышли лошади: рысак был не совсем красавцем, но однако внушал уважение, а фриз приковал взгляды всех, не исключая совсем состарившегося Петровича.

Вторая коневозка с десять минут стояла нетронутой, но когда Олег увидел жену, он поспешно отворил дверцы и приставил деревянный мостик. Галя, как зачарованная, глядела на все движения мужа, и с замиранием сердца вглядывалась в темный кузов.

Чье-то несмелое копыто выскользнуло на свет, потом второе, а за ними показалась морда, через несколько томительных секунд почти весь конь стоял под лучами радостного августовского солнца, которые неизменно струились сквозь зеленеющие ветви вязов. Галя не верила собственным глазам, она видела пред собой того, кого готова была хоронить, но не смела надеяться на встречу.

«Где я? Кто эти люди? Не уж-то придет сейчас моя смерть? Оно и к лучшему… Кто это? Галя? Галька, она самая! Боже Галочка, как же я скучал! Олег? И ты? Я не в обиде на тебя, я чувствую, что своим спасением обязан лишь тебе,… я покорюсь тебе теперь с превеликим удовольствием и уважением. Что это? Петрович? Как же ты постарел, отец. Света, Шурка, милые! Я бы расплакался от счастья, если бы мог! Значит, я еще не все потерял, да, я бы пол жизни отдал еще час назад за то, чтоб видеть эти милые и любимые лица, улыбки на них. Жизнь!!!»- расчувствовался рыжий, глядя на все, что его окружало теперь, как и в детстве.
Он с великой радостью дал облобызать себя всем, кому этого хотелось. Он и не мог надеяться на этакое счастье, на такую милость судьбы, и все это после несчастий казалось ему таким долгожданным и великолепным, что не хотелось ему грустить.

Первым делом Олег решил выпустить коня на тот луг, где до сих пор стояла, медленно старея, его ненаглядная береза. Он знал, что это дерево играло далеко не последнюю роль в судьбе многострадального Ратика.
Ратмир несмело шагнул на знакомую землю, расцветшую после обильных дождей, и ставшую похожей на Эдем. Он с трепетом смотрел на старое дерево, и что-то внутри огромного зверя ныло и стонало при виде знакомых ветвей, журчащего и искрящегося ручья… Он вспоминал все, все, что происходило с ним и вокруг него здесь, долгие-долгие годы счастья.

«Мама, вот я и пришел, я ведь говорил, что знаю о том, что ты на веки вечные останешься здесь, в краю твоей молодости. Милая мама, сколько прошло времени, а ты все та же – мечтательно прекрасная. Я не буду рассказывать о своих мучениях и лишениях,… потому что теперь я счастлив, жизнь подарила мне еще один шанс!» - обратился Ратик к древу смело, но с чуткой и покорной болью внутри.

И жизнь в КСК потекла свом чередом мило и неспешно, как хотелось всем его обитателям. Здесь Ратмир встретил Мальту, она сильно изменилась. Чебурашка давно вышла из разряда спортсменки и перекочевала в разряд прокатных кобыл. У нее уже был сын, но все-таки иногда она выступала на соревнованиях по конкуру, даря ребятне не только радость, но и разряды.

Казалось, что Ратмировой радости не будет конца. Он видел Галю, он полюбил Олега, который с возрастом утратил свою горячность и стал очень добрым и отзывчивым, что, возможно, было и Галиной заслугой, Света и Шурка все ворковали, как два голубка, хотя разница между ними была почти в шесть лет.

Кстати, Света тоже была вполне счастлива и довольна жизнью. Шурка сделал ей предложение, т.к. жизни своей не мыслил без этой светлой, воздушной, как пушинка, и такой же мягкой и теплой девушки. Они уже назначили дату свадьбы, которая должна была быть в середине марта, поэтому молодые уже заранее делали некоторые покупки, готовили все необходимое и просто радовались своей любви. Кстати, по этой причине КСК бывало на пару дней лишался то молодого тренера, то ветеринара. Жизнь в эти совсем не редкие деньки замирала в КСК.

Все было просто замечательно, только ночные воспоминания о Лебедушке мучили Ратмира…

День был с утра пасмурным, и к пятому часу дня сильный ветер возвестил о приближающейся буре. Все было как всегда, с момента приезда Ратика прошло уже полгода. Тренировка подходила к своему концу, и шла вторая рысь третьей смены.

Галя немного устала, дело ведь не шуточное – выдержать три смены, находясь на восьмом месяце. Что ж, после занятий ее ждал тортик и чай, так как Света вчерашним вечером слетела с Мальты пытаясь доказать кое-кому, что Мальта такая спокойная, что и без седла и уздечки смирно будет шагать. Видимо, Мальта была иного мнения…

Тусклый свет, который лениво пробивался сквозь тяжелые тучи, равномерно ложился на все предметы, так что дети на лошадях казались призраками рыцарского прошлого, а те, кто восседал на бортике – дамами и серами, сидящими на турнире.

Вдруг, где-то в предманежнике что-то с грохотом упало, возможно, это было ведро, но у Гали похолодело в жилах. То, что произошло в ту минуту, казавшейся в последствии вечностью, было страшно и невыносимо.
Кони, уставшие от монотонной работы, дружно решили изобразить испуг и поноситься в свое удовольствие. Но по какой-то роковой ошибке Ратик решил присоединиться к всеобщему хаосу, он рванул с места галопом, но по привычке бежал по стенке. Неопытная девочка решила его остановить, но случайно правым поводом сделала неловкое движение, повлекшее за собой трагедию. Рыжик, не заметив открытой в манеж двери (он вообще-то даже не собирался долго беситься и намеревался как раз срезать этот угол), он налетел на нее, но не это стало той самой случайностью, которая привела к беде. Прямо за дверью стояла только что поставленная пара стоек для барьера, Ратмир напоролся крупом прямо на кусок арматуры, зачем-то торчавшей из одной из них.

Рана была слишком глубокой, кровь хлестала из нее нескончаемым потоком. Наступила мертвецкая тишина. Ратмир судорожно оглядывался вокруг, он уже смутно видел окружающих, он только видел ужас в глазах Мальты, немой вопль в глазах Гали…. Галя тяжело опустилась рядом с конем, и на ее нежном раскрасневшемся лице появились слезы – слезы тупого отчаяния, которые пришли к ней только из догадок.
Но Галя ясно видела, что уже ничего нельзя поделать, она вся тряслась от того, что внутри ее что сжалось и хотело вырваться наружу, но не могло.

Ратмира перетащили в денник. Он чувствовал боль, но он боролся со смертью, которая неизбежно должна была теперь ворваться в его Эдем, в его безграничное счастье. Он не вспоминал ни о чем, он просто верил, что расставшись с этим миром, он обретет больший, где его ждут мать и Лебедушка…. Ему было жаль уходить, но постепенно, минута за минутой он мирился с этой мыслью.

Галя сидела у открытой двери денника и молча рыдала, предчувствуя расставание, неминуемое расставание. Она тоже ни о чем не думала, она только молила о лучшей участи для Ратика в той, другой жизни… в мире, где нет слез.

Рыжик в последний раз взглянул на Галю, которая не меняя положения сидела напротив и неистово рыдала. Он тихо и прощально печально заржал, а потом… навеки закрылись его глаза.

Галя нарушила молчание, и из ее груди вырвался сжатый, но звонкий от эха крик. Боль вырвалась на волю, также как вырвалась на волю душа великолепного рыжего жеребца….

По странной случайности именно в ночь смерти Ратмира буря сломила толстый и могучий ствол березы, дав свободу духу, который терпеливо томился в нем.

Через месяц на свет явилось дитя, ставшее радостью для всех без исключения, начиная от родителей и заканчивая лошадьми всего КСК. Этот ребенок даровал матери единственный луч света, который мог вывести ее из безнадежного царства черного отчаяния.

А еще через месяц конюшню на ноги поднял тонкий голос жеребенка. Еще одно чудо пришло в этот мир… маленький рыжий жеребенок, точная копия своего отца, впервые увидел свет солнца, и как отец, стал надеждой на самые лучшие времена, которые непременно не заставят себя ждать…