Великолепная шестерка
Васильев Б.
Кони мчались в густом сумраке. Ветви хлестали по лицам всадников,
с лошадиных морд капала пена, и свежий нешоссейный ветер туго надувал рубашки. И никакие
автомашины, никакие скутера, никакие мотоциклы не шли сейчас ни в какое
сравнение с этой ночной скачкой без дорог.
— Хэлло, Вэл!
— Хелло, Стас!
Пришпорь, Роки, своего скакуна! Погоня, погоня, погоня! У тебя
заряжен винчестер, Дэн? Вперед, вперед, только вперед! Вперед, Вит, вперед,
Эдди! Приготовь кольт и вонзи шпоры в бока: мы должны уйти от шерифа!
Что может быть лучше топота копыт и бешеной скачки в никуда? И что из того, что худым мальчишеским задам больно
биться о костлявые хребты неоседланных лошадей? Что из того, что лошадиный
галоп тяжел и неуверен? Что из того, что лошадиные сердца выламывают ребра, из
пересохших глоток рвется надсадный хрип, а пена стала розовой от крови?
Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?
— Стой! Да стой же, мустанг, тпру!..
Ребята, отсюда — через овраг. Дырка за читалкой, и мы—дома.
— Ты молодец, Роки.
— Да, клевое
дельце.
— А что делать с лошадьми?
— Завтра еще покатаемся.
— Завтра — конец смены, Эдди.
— Ну, так что? Автобусы наверняка придут после обеда!
Автобусы из города пришли за второй лагерной сменой после
завтрака. Водители торопили со сборами, демонстративно сигналя. Вожатые отрядов
нервничали, ругались, пересчитывали детей. И с огромным облегчением вздохнули,
когда автобусы, рявкнув клаксонами, тронулись в путь.
— Прекрасная смена, — отметила начальник лагеря Кира Сергеевна. —
Теперь можно и отдохнуть.
Через неделю после начала этого завершающего этапа в лагерь
приехала милиция. Кира Сергеевна проверяла пищеблок, когда доложили. И это было
настолько невероятно, настолько дико и нелепо применительно к ее лагерю, что
Кира Сергеевна рассердилась.
— Наверняка из-за каких-то пустяков, — говорила она по пути в
собственный кабинет. — А потом будут целый год упоминать, что наш лагерь
посещала милиция. Все так мимоходом беспокоят людей, сеют слухи, кладут пятно.
— Пригласите физрука, — распорядилась Кира Сергеевна. — На всякий
случай. Она встала перед своим
кабинетом, сочиняя отповедь в адрес бестактных блюстителей порядка. Подготовив
тезисы, оправила идеально закрытое, напоминающее форму, темное платье и
решительно распахнула дверь.
— В чем дело, товарищи? — строго начала она. — Без телефонного
предупреждения врываетесь в детское учреждение...
У окна стоял милицейский лейтенант настолько юного вида, что Кира
Сергеевна не удивилась бы, увидев его в составе первого звена старшего отряда.
Лейтенант неуверенно поклонился, глянув при этом на диван. Кира Сергеевна
посмотрела туда же и с недоумением обнаружила маленького, худого, облезлого
старичка в синтетической, застегнутой на все пуговицы рубашке. Тяжелый орден
Отечественной войны выглядел на этой рубашке столь нелепо, что Кира Сергеевна
зажмурилась и потрясла головой в надежде все же увидеть на старике пиджак, а не
только мятые брюки да легкую рубаху с увесистым орденом. Но и при вторичном
взгляде ничего в старике не изменилось, и начальник лагеря поспешно уселась в
собственное кресло, дабы обрести вдруг утраченное равновесие духа.
— Вы Кира Сергеевна? — спросил лейтенант. — Я участковый
инспектор, решил познакомиться. Конечно, раньше следовало, да все откладывал, а
теперь...
Лейтенант старательно и негромко излагал причины своего появления,
а Кира Сергеевна, слыша его, улавливала лишь отдельные слова: заслуженный
фронтовик, списанное имущество, воспитание, лошади. Она смотрела на старого
инвалида с орденом на рубашке, не понимала, зачем он тут, и чувствовала, что
старик этот, в упор глядя беспрестанно моргающими
глазками, не видит ее, точно так же, как она сама не слышит милиционера. И это
раздражало ее, выбивало из колеи, а потому пугало. И она боялась сейчас не
чего-то определенного—не милиции, не старика, не новостей, а того, что
испугалась. Страх нарастал от сознания, что он возник, и Кира Сергеевна
растерялась и даже хотела спросить, что это за старик,
зачем он здесь и почему так смотрит. Но эти вопросы прозвучали бы слишком
по-женски, и Кира Сергеевна тут же подавила робко трепыхнувшиеся
в ней слова. И с облегчением расслабилась, когда в кабинет вошли старшая
пионервожатая и физрук.
— Повторите, — строго сказала она, заставив себя отвести глаза от
свисающего с нейлоновой рубашки ордена. — Самую суть, коротко и доступно,
Лейтенант смешался. Достал платок, вытер лоб, повертел форменную
фуражку.
— Собственно говоря, инвалид войны, — растерянно сказал он.
Кира Сергеевна сразу почувствовала эту растерянность, этот чужой
страх, и ее собственная боязнь, ее собственная растерянность тут же исчезли без
всякого следа. Все отныне встало на место, и разговором теперь управляла она.
— Скудно выражаете мысли. Милиционер посмотрел на нее, усмехнулся.
— Сейчас богаче изложу. У почетного колхозного пенсионера героя
войны Петра Дементьевича Прокудова
угнали шестерых лошадей. И по всем данным угнали пионеры вашего лагеря.
Он замолчал, и молчали все. Новость была ошарашивающей, грозила
нешуточными осложнениями, даже неприятностями, и руководители лагеря думали
сейчас, как бы увернуться, отвести обвинение, доказать чужую ошибку.
— Конечно, кони теперь без надобности, — вдруг забормотал старик,
при каждом слове двигая большими ступнями. — Машины теперь по шаше, по воздуху и по телевизору. Конечно, отвыкли. Раньше,
вон, мальчонка собственный кусок не доедал — коню нес.
Он твой хлебушко хрумкает, а
у тебя в животе урчит. С голодухи. А как же? Все есть
хотят. Это машины не хотят, а кони хотят. А где же возьмут? Что дашь, то и
едят.
Лейтенант невозмутимо выслушал это бормотание, но женщинам стало
не по себе: даже физрук заметил. А был он человеком веселым, твердо знал, что
дважды два четыре, а потому и сохранял в здоровом теле здоровый дух. И всегда
рвался защищать женщин.
— Чего мелешь-то, старина? — добродушно улыбнувшись, сказал он. —
«Шаше», «шаше»! Говорить бы
сперва выучился.
— Он контуженный, — глядя в сторону, тихо пояснил лейтенант.
— А мы не медкомиссия, товарищ лейтенант. Мы — детский
оздоровительный комплекс, — внушительно сказал физрук. — Почему считаете, что
наши ребята угнали лошадей? У нас современные дети, интересуются спортом,
электроникой, машинами, а совсем не вашими одрами.
— Шестеро к деду ходили неоднократно. Называли друг друга
иностранными именами, которые я записал со слов колхозных ребят. — Лейтенант
достал блокнот, полистал. — Роки, Вел, Эдди. Есть такие?
— В первый раз... — внушительно заговорил физрук.
— Есть, — тихо прервала вожатая, начав буйно краснеть. — Игорек,
Валера, Андрей. Это же великолепная шестерка наша, Кира Сергеевна.
— Этого быть не может, — твердо определила начальница.
— Конечно, бред! — тотчас подхватил физрук, адресуясь
непосредственно к колхозному пенсионеру. — С похмелюги,
отец, поблазнилось? Так с нас, где сядешь, там и
слезешь, понял?
— Перестаньте кричать на него, — негромко сказал лейтенант.
— Поди, пропил коняг, а на нас отыграться
хочешь? Я тебя сразу раскусил!
Старик вдруг затрясся, засучил ногами. Милиционер бросился к нему,
не очень вежливо оттолкнув пионервожатую.
— Где у вас уборная? Уборная где, спрашиваю, спазмы у него.
— В коридоре, — сказала Кира Сергеевна. — Возьмите ключ, это мой
личный туалет.
Лейтенант взял ключ, помог старику подняться, повел к дверям.
Старик дрожал и повторял одно и то же:
— Дай три рубля на помин, и господь с ними. Дай три рубля на
помин.
— Не дам! — сурово сказал милиционер, и оба вышли.
— Он алкоголик, — брезгливо сказала вожатая. — Конечно, прежде был
герой, никто не умаляет, но теперь... — Она сокрушенно вздохнула. — Теперь
алкоголик.
— А ребята и вправду лошадей брали, — тихо сказал физрук. — Мне
перед отъездом Валера сообщил. Что-то он еще тогда говорил, да отозвали меня.
Шашлыки готовить.
— Может быть, признаемся? — ледяным тоном поинтересовалась Кира
Сергеевна. — Провалим соревнование, потеряем знамя. — Подчиненные примолкли, и
она сочла необходимым пояснить: — Поймите, иное дело, если мальчики украли бы
общественную собственность, но они же не украли ее, не так ли? Они покатались и
отпустили, следовательно, это всего лишь шалость. Обычная мальчишеская шалость,
а пятно с коллектива не смоешь. И прощай, знамя.
— Ясно, Кира Сергеевна, — вздохнул физрук. — И не докажешь, что не
верблюд.
— Надо объяснить им, что это за ребята, — сказала вожатая. — Вы же
недаром называли их великолепной шестеркой, Кира Сергеевна.
— Хорошая мысль. Достаньте отзывы, протоколы, почетные грамоты.
Быстренько систематизируйте.
Когда лейтенант вместе с притихшим инвалидом вернулись в кабинет,
письменный стол ломился от раскрытых папок.
— Извините деда, — виновато сказал лейтенант, — контузия у него
тяжелая.
— Ничего, — великодушно улыбнулась Кира Сергеевна. — Мы тут
обменялись пока. И считаем, что вы, товарищи, просто не в курсе, какие у нас
ребята. Можно смело сказать: они надежда двадцать первого века. И, в частности,
те, которые по абсолютному недоразумению попали в ваш позорный список, товарищ
лейтенант.
Кира Сергеевна сделала паузу, дабы работник милиции и непонятно
для чего привезенный им инвалид с так раздражающим ее орденом могли полностью
уяснить, что главное — в прекрасном будущем, а не в тех досадных исключениях,
которые пока еще кое-где встречаются у отдельных граждан. Но лейтенант
терпеливо ждал, что последует далее, а старик, усевшись, вновь вперил тоскливый
взор свой куда-то сквозь начальницу, сквозь стены и, кажется, сквозь само
время. Это было досадно, и Кира Сергеевна позволила себе пошутить:
— Бывают, знаете, пятна и на мраморе. Но ведь благородный мрамор
остается благородным мрамором и тогда, когда на него падает тень. Сейчас мы
покажем вам, товарищи, на кого пытаются бросить тень. — Она зашуршала бумагами.
— Вот, например, Валера. Прекрасные математические данные, неоднократный
победитель математических олимпиад. Здесь копии его почетных грамот, можете
ознакомиться. Далее, скажем, Славик...
— Второй Карпов! — решительно перебил физрук. — Блестящая глубина
анализа, и в результате — первый разряд. Надежда области, а возможно, и всего
Союза — говорю как специалист.
— А Игорек? — робко вставила вожатая. — Поразительное техническое
чутье. Поразительное! Его показывали даже по телевизору.
— А наш изумительный полиглот Дениска? — подхватила Кира
Сергеевна, невольно заражаясь восторженностью подчиненных. — Он уже овладел
тремя языками. Вы сколькими языками владеете, товарищ милиционер?
Лейтенант серьезно поглядел на начальницу, скромно кашлянул в
кулак и тихо спросил:
— А ты сколькими языками овладел, дед? За шестого орден-то дали,
так вроде?
Старик задумчиво кивнул, и весомый орден качнулся на впалой груди,
отразив позолотой солнечный лучик. И опять наступила неуютная пауза, Кира
Сергеевна уточнила, чтоб прервать ее:
— Товарищ фронтовик вам дедом приходится?
— Он всем дедом приходится, — как-то нехотя пояснил лейтенант. —
Старики да дети — всем родня: этому меня бабка еще в зыбке учила.
— Странно вы как-то объясняете, — строго заметила Кира Сергеевна.
— Мы понимаем, кто сидит перед нами, не беспокойтесь. Никто не забыт и ничто не
забыто.
— Мы каждую смену проводим торжественную линейку у обелиска павшим, — поспешно пояснила вожатая. — Возлагаем цветы!
— Мероприятие, значит, такое?
— Да, мероприятие! — резко сказал физрук, решив опять защищать
женщин. — Не понимаю, почему вы иронизируете над средствами
воспитания патриотизма.
— Я это... Я не иронизирую. — Лейтенант говорил негромко и очень
спокойно, и поэтому все в комнате злились. Кроме старого фронтовика. — Цветы,
салюты — это все правильно, конечно, только я не о том. Вот вы о мраморе
говорили. Мрамор — это хорошо. Чисто всегда. И цветы класть удобно. А что вот с
таким дедом делать, которого еще в мрамор не одели?
Который за собой ухаживать не может, который в штаны, я извиняюсь... да к водке
тянется, хоть ты связывай его! Чем он тех хуже, которые под мрамором? Тем, что помереть не успел?
— Простите, товарищ, даже странно слышать. А льготы инвалидам
войны? А почет? Государство заботится...
— Вы, что ли, государство? Я же не о государстве, я о ваших
пионерах говорю. И о вас.
— И все-таки! — Кира Сергеевна выразительно постучала по столу
карандашом. — И все-таки я настаиваю, чтобы вы изменили формулировку.
— Что изменил? — переспросил участковый.
— Формулировку. Как неправильную,
вредную, даже аполитичную, если смотреть в корень.
— Даже? — переспросил милиционер и опять неприятно усмехнулся.
— Не понимаю, чего усмехаетесь? — пожал плечами физрук. —
Доказательства есть? Нету. А у нас — есть. Есть!
Получается, что клевету поддерживаете, а это, знаете, чем пахнет?
— Плохо пахнет, — согласился лейтенант. — Скоро почувствуете.
Он говорил с горечью, без всяких угроз и намеков, но тем, кому он
это говорил, слышалась не горечь, а скрытые угрозы. Им представлялось, что
участковый темнит, что-то сознательно не договаривает, и поэтому они опять
замолчали, лихорадочно соображая, какие козыри выкинет противник и как эти
козыри следует бить.
— Конь, он как человек, — неожиданно вклинился старик и опять
задвигал ногами. — Он только не говорит, он только понимает. Он меня спас, Кучум звать. Статный такой Кучум,
гнедой. Счас, счас.
Инвалид встал и начал суетливо расстегивать пуговицы рубашки.
Тяжелый орден, обвиснув, раскачивался на скользкой ткани, а дед, бормоча «счас, счас», все еще возился с
пуговицами.
— Он, что, раздевается? — шепотом спросила старшая пионервожатая.
— Скажите, чтоб перестал.
— Он вам второй орден покажет, — сказал лейтенант. — На спине. Не
совладав со всеми пуговицами, старик стащил рубашку через голову и, не снимая с
рук, повернулся. На худой, костлявой спине его под левым плечом был виден бурый
полукруглый шрам.
— Это зубы его, зубы, — все еще стоя к ним спиной, говорил дед. — Кучума, значит. Контузило меня на переправе, так в воду оба
и упали. Я, это, соображения не имел, а Кучум — вот.
Зубами за гимнастерку да вместе с мясом, чтоб покрепше.
И выволок. И упал сам. Помер.
Осколком у него ребра выломало, и кишки за ним волочились.
— Какая гадость, — сказала вожатая, став пунцовой, как галстук. —
Кира Сергеевна, что же это такое? Это издевательство какое-то, Кира Сергеевна.
— Одевайся, дед, — вздохнул лейтенант, и опять никто не
почувствовал его боли и заботы: все своей боли боялись. — Простудишься, так
тебя никакой Кучум больше не вытащит.
— Ах, коник был, ах, коник! — Старик надел рубашку и повернулся
застегиваясь. — Мало живут они, вот беда. Все никак до добра дожить не могут.
Не успевают.
Бормоча, он заталкивал рубашку в брюки, улыбался, а по
морщинистому, покрытому седой щетиной лицу текли слезы. Желтые,
безостановочные, лошадиные какие-то.
— Одевайся, дедушка, — тихо сказал милиционер. — Дай я тебе пуговку
застегну.
Он стал помогать, и инвалид благодарно уткнулся ему в плечо.
Потерся и вздохнул, будто старая, усталая лошадь, так и не дожившая до добра.
— Ах, Коля, Коля, дал бы ты мне три рубля...
— Родственник! — вдруг торжествующе выкрикнула Кира Сергеевна и
резко хлопнула ладонью по столу. — Скрывали, путали, а сами привели
юродствующего родственника. С какой целью? Под фонарем ищете, чтобы виноватого обелить?
— Конечно, это же ваш собственный дед! — тотчас же подхватил
физрук. — Это ж видно. Невооруженным глазом, как говорится.
— Мой дед в братской под Харьковом лежит,
— сказал участковый. — А это не мой, это колхозный дедушка. А кони, которых
ваша великолепная шестерка угнала, то его были кони. Колхоз их, коней этих,
ему, Прокудову Петру Дементьевичу,
передал.
— Насчет «угнали», как вы употребили, доказать еще придется, —
внушительно отметила Кира Сергеевна. — Я не позволю чернить вверенный мне
детский коллектив. Можете официально заводить «дело», можете, а сейчас покиньте
мой кабинет. Я подчиняюсь непосредственно области и
буду разговаривать не с вами и не с колхозным дедом, а с соответствующими
компетентными товарищами.
— Вот, значит, и познакомились, — сказал лейтенант, усмехнувшись.
Надел фуражку, помог старику подняться. — Пойдем, дед, пойдем.
— Дал бы три рубля...
— Не дам! — отрезал участковый, обернулся к начальнице, усмехнулся
невесело. — Не беспокойтесь, не будет никакого дела. Кони были списаны с
колхозного баланса, и иск предъявлять некому. Ничейные были кони.
— Ах, кони, кони, — завздыхал старик. — Теперь машину ласкают, а
коней бьют. И никак им теперь не дожить до жизни своей.
— Позвольте... — Кира Сергеевна растерялась едва ли не впервые в
своей начальнической практике, поскольку поступок собеседника не укладывался ни
в какие рамки. — Если нет «дела», так зачем же... — Она медленно встала. — Как
вы смели? Это недостойное подозрение, это... Я так не оставлю. Я немедленно
поставлю в известность вашего начальника, слышите? Немедленно.
— Ставьте в известность, — сказал лейтенант. — А потом пошлите
кого-нибудь конские трупы зарыть. Они за оврагом в роще.
— Ах, кони, коники! — опять заныл старик, и слезы капали на
нейлоновую рубашку.
И все молчали. И была такая растерянность, что когда участковый
сказал физруку: «Вы лично отвечаете», тот лишь кивнул с послушной поспешностью.
— Они, значит, что... умерли? — спросила вожатая.
— Пали, — строго поправил лейтенант, глядя в доселе такие
безмятежные глаза. — От голода и жажды. Ваши ребята, накатавшись, к деревьям их
привязали, а сами уехали. По домам. Кони все объели, до чего дотянуться могли:
листву, кусты, кору древесную. А привязаны были высоко и коротко, так что и
пасть им не удалось: висят там на уздечках. — Он достал из кармана несколько фотографий,
положил на стол. — Туристы мне завезли. А я — вам. На память.
Женщины и физрук с ужасом смотрели на оскаленные, задранные к небу
мертвые лошадиные морды. Дрожащий корявый палец влез в
поле их зрения, ласково провел по фотографии.
— Это — Сивый Старик меринок был, больной, а глянь, только справа
все обглодал. А почему? А потому, что слева Пулька была привязана, древняя
такая кобылка. Так он ей оставлял. Кони, они жалеть умеют...
— Пойдем, дед! — звенящим голосом выкрикнул лейтенант. — Что ты им
объясняешь!
Хлопнула дверь, затихло старческое бормотание, скрип милицейских
сапог, а они все еще никак не могли оторвать глаз от облепленных мухами
лошадиных морд с навеки застывшими глазами. И только
когда крупная слеза, сорвавшись с ресниц, ударилась о глянцевую бумагу, Кира
Сергеевна очнулась.
— Этих, — она потыкала в фотографии, — спрятать... то есть,
закопать поскорее, нечего зря детей травмировать. — Порылась в сумочке, достала
десятку, протянула, не глядя, физруку. — Инвалиду передайте, он помянуть хотел,
уважить надо. Только чтобы милиционер не заметил, а то... И намекните, чтобы не
болтал понапрасну.
— Не беспокойтесь, Кира Сергеевна, — заверил физрук и поспешно
вышел.
— Я тоже пойду, — не поднимая головы, тихо сказала вожатая. —
Можно?
— Да, конечно, конечно.
Кира Сергеевна дождалась, когда затихнут шаги, прошла в личный
туалет, заперлась там, изорвала фотографии, бросила клочки в унитаз и с
огромным облегчением спустила воду.
А почетный пенсионер колхоза Петр Дементьевич
Прокудов, бывший разведчик кавкорпуса
генерала Белова, тем же вечером умер. Умер он в зимней конюшне, где до сей поры так замечательно пахло лошадьми.
Борис ВАСИЛЬЕВ
"Коневодство
и конный спорт" №5, 1985г., с.38-40