Карен Прайор. Несущие ветер
Karen Pryor
Don't shoot the Dog!
Lads before the Wind
Adventures in Porpoise Training
Карен Прайор
HE РЫЧИТЕ НА СОБАКУ!
О ДРЕССИРОВКЕ ЖИВОТНЫХ И ЛЮДЕЙ
ИЗДАТЕЛЬСТВО "СЕЛЕНА +" МОСКВА 1995
ББК 88.5 Прб8
О КНИГЕ И АВТОРЕ (вместо предисловия)
Художник А.Копалин
Исключительные права на публикацию данной книги на русском
языке принадлежат издательству "Селена +". Любое использование
материала книги, полностью или частично,
без разрешения правообладателя запрещается.
Издание осуществлено при участии охранно-сыскной ассоциации
"Шериф Ltd"
_ 0303040000-015 " -Пр ·----------- Без объявл.
ЗХ8(03)-95
ISBN 5-88046-065-7
©Издательство "Селена +", 1995
Моему отцу, Филипу Уайли, которому я рассказывала все эти истории
посвящается
Моряки с восторгом приветствуют их появление. Полные веселья, они
всегда летят по ветру с пенистого гребня на пенистый гребень. Это молодцы,
несущие ветер. Говорят, что они приносят удачу. И если вы при виде этих
ликующих рыб сумеете удержаться от троекратного "ура", то да смилуются над
вами небеса; ибо, значит, нет в вас благого духа радости и игры.
Герман Мелвилл, "Моби Дик"
ДЕЛЬФИНЬИ ПРОБЛЕМЫ
О дельфинах написано немало, но книге Карен Прайор в этой литературе
принадлежит особое место. Это записки дрессировщицы, которая властью
обстоятельств и благодаря собственной незаурядности становится
исследователем в самом высоком смысле слова. Автор с первых же страниц
вводит нас
в обширный круг проблем и, рассказывая, как начинала совершенно
незнакомое для себя дело, шаг за шагом вместе с читателем решает их.
Книга "Несущие ветер" в своем роде уникальна, поскольку Прайор в живой
и занимательной форме знакомит читателя с основами дрессировки животных, а
ведь секретами своего мастерства делятся лишь немногие профессиональные
дрессировщики! Да что там дрессировка, даже методы отлова дельфинов, способы
их адаптации к условиям неволи, профилактика заболеваний и лечение дельфинов
долгое время были профессиональной тайной. Автор словно говорит: "Чудеса
дрессировки? Ну что вы, это же так просто..." И читатель узнает, как это
делается, а также и то, что надо твердо помнить правила дрессировки, не
бояться трудностей, любить свое дело и учиться, думать, пробовать варианты,
снова думать - на работе, дома, на прогулке - везде и всегда!
- Как это увлекательно! Но до чего же это трудно! И еще одна важная
особенность - Карен Прайор любит дельфинов (как и других животных), она
очень наблюдательна и великолепно владеет словом, а потому читатель узнает
множество интересного о дельфинах, живых, настоящих дельфинах -
у каждого свой характер, свои особенности и привычки, и на страницах
книги они живут нормальной дельфиньей жизнью, то удивляя, то радуя, то
огорчая человека.
Наконец, в книге Прайор показана та атмосфера шестидесятых годов, когда
американские гидроакустики, лингвисты, философы, специалисты по
гидродинамике и военные предпринимали настойчивые попытки разгадать
дельфиньи "секреты". Автор знакомит нас с известными американскими учеными -
Кеннетом Норрисом, Джоном Лилли, Грегори Бейтсоном и другими. Прайор
решительно выступает против попыток использовать дельфинов в военных целях,
подтрунивает над секретностью работ военно-морского ведомства,
высмеивает журналистов, которые из опытов по эхолокационному различению
дельфинами разных металлов тут же сделали сенсацию, превратив этих животных
в сверхоружие для уничтожения вражеских подводных лодок. Куда полезней и
гуманней использовать способности этих морских млекопитающих быстро плавать,
глубоко нырять
и прекрасно ориентироваться, чтобы сделать их настоящими помощниками в
мирном освоении Океана. И Прайор демонстрирует в экспериментах именно это.
Насколько умны дельфины? Есть ли у них речь? Автор высказывает свои
суждения и по этим проблемам, интригующим всех, кто работает с дельфинами.
Меня, в частности, всегда поражала
в этих зверях удивительная жажда нового, беспредельная способность
находить разнообразные занятия - исследовать новые предметы, превращать в
игрушку все, что попадает в бассейн,
ну а если нет ничего, то играть водой! Дельфин изо всех сил старается
обратить на себя внимание человека, может подолгу всматриваться в
пульсирующий луч ни экране осциллографа. Порой программу экспериментов,
рассчитанную на неделю, дельфин осиливал за один опыт и начинал метаться по
бассейну, требуя продолжения, а мы - мы были не готовы. Счастливые минуты -
полное взаимопонимание с животным и горькие минуты - дальше продвинуться не
можем
по собственной вине! Удивительно трудно, оказывается, придумать опыты,
которые дали бы "решающие доказательства" достаточно высокого уровня
развития дельфинов.
Члену-корреспонденту АН СССР Л.В.Крушинекому удалось доказать, что
дельфин обладает элементарной рассудочной деятельностью, поскольку способен
мгновенно решать логическую задачу. Но только ли элементарной?
Наиболее распространено представление, что по умственному развитию
дельфин занимает место где-то между собакой и шимпанзе. Но это весьма
условно, поскольку все подобные шкалы оценок несовершенны. Действительно,
дельфины обладают огромным мозгом, но его нельзя сравнивать
с мозгом наземных млекопитающих, так как его высшие отделы устроены
иначе. Дельфин способен быстро обучаться, он наделен превосходной памятью,
мгновенно реагирует на любое изменение
во внешней среде. Его мозг постоянно бодрствует (не знает сна в нашем
понимании, поскольку его полушария спят попеременно) и отличается по
строению новой коры от всех других млекопитающих. Так как же решать вопрос,
умен дельфин или нет? Безусловно умен, но можно ли указать, какое место по
развитию интеллекта он занимает среди других животных? Мы пока еще слишком
мало знаем. Ведь это, собственно говоря, мозг жителя другой планеты -
планеты Океан!
Особое внимание давно уже привлекает проблема языка у дельфинов. В
начале шестидесятых годов многие американские ученые были убеждены, что
дельфины обладают сложной коммуникативной системой. Десять лет спустя
американцы потеряли интерес к изучению этой проблемы, придя
к выводу, что многочисленные свисты дельфинов являются всего лишь
индивидуальными опознавательными сигналами - позывными, которые, кроме того,
передают и степень эмоционального возбуждения. Однако некоторые наши ученые,
наоборот, считают, что система дельфиньих свистов на редкость сложна и может
быть отнесена к системе открытого типа, такой же, как и у человека,
позволяющей передавать неограниченный объем информации. До сих пор это
обосновано лишь теоретически, "решающий эксперимент" еще не поставлен, а
потому возникает вопрос: "А знают ли сами дельфины, что они способны
"говорить" о чем угодно?"
Во всех этих экспериментах и расчетах во внимание принимались только
свисты, а коротким импульсам, так называемым щелчкам, и их сериям
приписывалась лишь функция эхолокации. Может быть, это грубейшая ошибка? В
настоящее время уже установлено, что по тончайшим оттенкам эха дельфины
узнают самые различные предметы, причем это акустическое восприятие
настолько детально, что сравнимо с нашим "видением". Кроме того, их система
генерации сигналов столь совершенная, что с легкостью позволяет копировать
практически любые сигналы. Может быть,
тут и следует искать разгадку дельфиньего способа общения?
Логично предположить, что, имитируя щелчками эхо, дельфины могут
воспроизводить те или иные акустические образы. Согласитесь, что это
непривычный для нас, но совсем
не плохой способ общения. Расшифровка пока еще загадочного "языка"
дельфинов - сложная
и волнующая проблема, которая ждет своих открытий!
Анатомия, некоторые аспекты физиологии, сенсорика дельфинов изучены
весьма обстоятельно, а вот поведению этих животных внимания уделялось
меньше. Не умаляя заслуг других ученых, я хотел бы подчеркнуть, что Карен
Прайор не только наблюдала и описывала, как ведут себя дельфины,
но и ставила опыты, экспериментировала, и ее работы в этом направлении
внесли важный вклад
в понимание биологии этих морских млекопитающих. Естественно, возникает
вопрос, насколько исчерпывающи наблюдения, полученные в бассейне, и можно ли
сделать из них выводы, приложимые к дельфинам в море - это новая страница в
их изучении, область, которая сейчас начала бурно развиваться, но в книге
отражены лишь первые шаги в этом направлении.
Мы расстаемся с Карен Прайор, когда она оставила работу с дельфинами,
но пройдет всего несколько лет, и дельфины снова властно позовут ее, на этот
раз в открытый океан. Карен Прайор примет активное участие в программе работ
по изучению поведения дельфинов в сетях, в которые они попадали и гибли в
огромных количествах (до четырехсот тысяч в год) при ловле тунцов. И вновь
самоотверженность, наблюдательность и знания победили - были найдены пути
для спасения дельфинов: переделаны орудия лова, изменена техника промысла.
Наконец, надо отметить, что эта книга будет интересна и полезна
читателям самого разного возраста и подготовки. Одни найдут в ней
взволнованный рассказ о буднях и праздниках научной работы, другие - тонкие
наблюдения за поведением людей и животных, третьи узнают, как рождался
дельфиний цирк на Гавайях, побывают на его представлениях. А те, кто любит
животных, работает
с ними или держит их у себя дома, получат практическое пособие, которое
поможет им глубже понять поведение своих питомцев и объяснит, как можно
добиваться полного взаимодействия с попугаем, собакой или аквариумными
рыбками.
В заключение хочу сказать, что исследование дельфинов - крайне трудная
и сложная область морской биологии, где каждый новый шаг дается очень
дорогой ценой, но игра стоит свеч, так как без этих усилий нам не понять
закономерностей эволюции жизни в Океане и не избежать непоправимых ошибок
при его освоении.
В.М.Белькович, доктор биологических наук
ПРЕДИСЛОВИЕ К АМЕРИКАНСКОМУ ИЗДАНИЮ
Карен Прайор, урожденная Уайли, восемь лет профессионально занималась
дрессировкой дельфинов в парке "Жизнь моря" (Sea Life Park) на мысе Макапуу
гавайского острова .Оаху.
Она с детства принадлежала к тем, кто ощущает н&-Изъяснимую
первозданную радость, просто наблюдая животных, и благодаря этому научилась
интуитивно понимать та поведение в целом,
как систему
Бесспорно, об определенных частях этой системы можно получить
представление путем лабораторных экспериментов. Можно, не касаясь биологии
животного в целом, исследовать только его способность к научению. Например,
с достаточным успехом исследовала некоторую часть, или "подсистему", живых
организмов бихевиористская школа в психологии. Можно, наоборот, поведение
животных рассматривать, как часть функционального единого целого,
включающего все виды животных, растений и микроорганизмов, живущих и
взаимодействующих в одном месте. Такие системы называют экосистемами, а
изучающую их науку - экологией.
Между экологическим и бихевиористским подходами к поведению животного
существуют всевозможные промежуточные градации. У каждого ученого есть
свобода, хочет ли он исследовать работу нервной системы мухи или экологию
целого континента. В принципе научные исследования
самых малых и самых больших систем живого вполне равноправны и равно
могут быть плодотворны. В этом смысле нет никакой разницы в ценности или
точности, скажем между биохимией и экологией.
Однако само собой разумеется, что, изучая подсистему какого-либо живого
организма, исследователь в то же время
должен ощущать ее как часть более широкой системы. Некоторых
исследователей поведения можно упрекнуть в том, что полностью
сосредоточиваясь на процессе научения через поощрение
и закрепление, они игнорируют организм как целое, хотя все остальное в
нем не менее достойно рассмотрения, самые нетерпимые из них готовы объявить
"ненаучными" любые попытки изучать поведение вне круга вопросов, связанных с
поощрением и закреплением. Естественно, эта позиция ошибочна, так как она
оставляет за пределами научного рассмотрения все то, что делает голубя
голубем, крысу крысой, а человека человеком.
Этологи, с другой стороны, пытаются раскрыть поведение животных того
или иного вида как сложную систему взаимодействий организма с внешней средой
или - в еще более широком плане -
как экологию вида в целом. Однако, хотя этология по самой своей сути
изучает присущее данному виод поведение как единую систему, а поведение,
возникающее благодаря научению, бесспорно, составляет неотъемлемую часть
этой системы, этологи более склонны интересоваться филогенетически
запрограммированными формами поведения животных данного вида, чем процессом
обучения. Во всяком случае мне практически не известны этологи, которые в
своих этологических изысканиях применяли бы весь арсенал методик,
разработанных бихевиористской школой для исследования процесса обучения.
Тем не менее одно исключение из этого правила существует и есть один
этолог, который сделал именно это, причем с удивительным успехом. Это Карен
Прайор. То умение извлекать радость просто из соприкосновения с животными,
которое, как я уже говорил, является необходимым условием объективного
наблюдения, делает ее прирожденным этологом. А острый аналитический ум,
унаследованный от отца, Филипа Уайли, позволяет ей делать верные выводы из
наблюдений.
По воле судьбы - и к большой удаче для науки - ей пришлось заняться
дрессировкой дельфинов. Она применила поразительно тонкие методы
скиннеровского научения, чтобы контролировать
и формировать поведение своих дельфинов, и те в результате начали
выполнять на редкость эффектные цирковые номера. Кеннет Норрис, величайший
из ныне живущих специалистов
по поведению китообразных, с уважением и восхищением называет ее
несравненным дрессировщиком.
Однако главное в ее книге - то, что свой талант она употребила не
просто на достижение чудес дрессировки. Нет, она использовала традиционные
дрессировочные приемы
для установления контакта со своими дельфинами. Она сознательно
использовала скиннеровские методики как средство общения с животными.
Становится ясно (одни воспринимают это с изумлением, другие - как нечто
само собой разумеющееся), что животным нравится учиться и что активная роль
в оперантном научении принадлежит не столько экспериментатору, сколько
объекту эксперимента. История о дельфине, который учит своего учителя тому,
как надо учить, не только забавна, но и чрезвычайно полезна для тех, кто
исследует формы общения. Рассказ Карен Прайор о том, как она училась
дрессировать дельфинов, вскрывает самую суть процесса оперантного научения и
показывает, как искомое поведение может быть "сформировано" и приведено под
стимульный контроль. Собственно говоря, этой книгой можно пользоваться (и, я
надеюсь, будут пользоваться!) как руководством по обучению животных вообще и
скиннеровскому научению в частности.
Однако величайшая ценность этой книги заключается в следующем: она
показывает этолога, использующего все тонкости научения не как самоцель и не
для того, чтобы изучать только поощрение и закрепление, но как орудие для
обретения знаний о животном в целом. Карен Прайор нигде не поддается модньм
теориям, утверждающим, будто высокоразвитые животные вроде дельфинов или
собак не обладают субъективным опытом и эмоциями, близкими к нашим
собственным. Она нисколько не скрывает своего убеждения, что они обладают
всем этим, и в своей книге описывает взаимодействие двух видов живых
существ, которых при всей их непохожести объединяет способность испытывать
удовольствие и боль - способность, составляющая суть нашего сознания и души,
чем бы они ни были. Однако Карен Прайор не преуменьшает различия между
человеком и дельфином. Ее наблюдения неопровержимо доказывают, что россказни
о чуть ли не сверхчеловеческом уме дельфинов, о наличии у них прямо-таки
синтаксической речи - короче говоря, об их интеллектуальном превосходстве
над человеком - представляют собой чистейшей воды выдумки или, в лучшем
случае, самообман пристрастных наблюдателей. Но, как часто бывает
в подобных случаях, правда оказывается куда более увлекательной и
прекрасной, чем мифы, сплетенные вокруг этого животного. В безыскусном
повествовании Карен Прайор есть по-настоящему трогательные эпизоды. В одном
месте у меня на глаза чуть не навернулись слезы. Самка дельфина явно
мучилась (я сознательно употребляю здесь это слово) из-за того, что не могла
справиться
с предложенной ей задачей. Когда же она с помощью дрессировщика вдруг
разобралась в том, что
от нее требуется, она сделала то, что до сих пор не наблюдалось ни разу
- подплыла к своей дрессировщице и погладила ее грудным плавником. Такой
дружелюбный жест обычен между дельфинами, но не известно другого случая,
когда эта ласка адресовалась бы человеку.
Наибольшее впечатление производит глава "Творческие дельфины", которая,
бесспорно, наиболее важна и с научной точки зрения. В двух экспериментах
дельфины были выдрессированы ожидать поощрения, когда они изобретали
совершенно новый элемент поведения. Осмысление того факта, что
вознаграждаться будет не какое-то данное движение или система движений, но
движение - любое движение, - которое никогда прежде не поощрялось, требует
совершенно неожиданной для животного степени абстрактного мышления.
Нет никаких сомнений, что эта книга имеет огромное научное значение.
Однако я подчеркиваю это прежде, чем указать на остальные ее достоинства,
только потому, что у некоторых читателей сложилось ошибочное убеждение,
будто работы, ценные с научной точки зрения, всегда скучно читать. О книге
Карен Прайор этого никак не скажешь. Ее с начала и до конца пронизывает
тонкий юмор, а местами она вызывает не только веселую улыбку, но и громкий
смех. Как я уже говорил, она рассказывает о взаимоотношениях дельфинов и
людей, и именно эти последние сплошь и рядом попадают в смешное положение.
Очень забавно читать, как дельфины нередко умудрялись приводить поведение
своих дрессировщиков под стимульный контроль, научившись демонстрировать
требуемые движения тогда, когда хотели извлечь из этого выгоду, и тем самым
ловя людей в их собственную ловушку. Но еще забавнее глава, посвященная
заезжим ученым.
У этой книги есть и другие достоинства, которые отнюдь не уступают уже
перечисленным, хотя
я и называю их под конец: искренняя и горячая любовь ко всем живым
существам, глубокое ощущение их красоты и в сочетании с этим непоколебимая и
лишенная сентиментальности преданность научной истине.
Лауреат Нобелевской премии, профессор Конрад Лоренц
1. Как это начиналось
Вoceмь лет - с 1963 по 1971 год - свой хлеб насущный я зарабатывала в
основном дрессировкой дельфинов.
Не знаю, как должен выглядеть настоящий дрессировщик дельфинов, но уж
конечно не так, как я. Почти все люди - и особенно дрессировщики дельфинов,
принадле жащие к сильному полу, - убеждены, что это мужская работа. Мои
соседи в самолетах выпрямляются на сиденье
и переспрашивают: "Что-что? Чем вы занимаетесь?!" А участиики
телевикторины "Угадай профессию" разобрались со мной, только использовав все
десять вопросов - да и то лишь после очень прозрачного намека.
Мне и в голову не приходило, что я стану дрессировщи ком дельфинов. В
1960 году мы с моим мужем Тэпом Прайором, специалистом по морской биологии,
тогда еще аспирантом, жили на Гавайях, куда попали по воле командования
морской пехоты. У нас было трое маленьких детей, и я писала книгу
о грудном вскармливании ("Как кормить своего маленького". - Харпер энд
Роу, 1963) Мы разводили фазанов, чтобы Тэп мог окончить аспирантуру при
Гавайском университете.
Тэп изучал акул. Нигде на Гавайях не было бассейна, достаточно
просторного для содержания крупных акул Поэтому Тэпу, чтобы вести
исследования, пришлось целое лето прожить в южной части Тихого океана, на
атолле Эниветок, где такие бассейны имелись. Разлука была очень тяжела для
нас обоих.
Нам уже случалось видеть коммерческие демонстрацией ные бассейны,
получившие название океанариумов, - и самый первый, "Морскую студию" во
Флориде, и второй, "Маринленд
построенный в Калифорнии. А нельзя ли зоологу вести работу с крупными
морскими животными
в одном из этих океанариумов? Когда Тэп был демобилизован из морской
пехоты и нам оплатили проезд домой, мы побывали в "Морской студии", в
"Маринленде", в "Морском аквариуме" в Майами", и приуныли. Представления
перед публикой и частные научные исследования не слишком-то сочетались между
собой. Опыты иногда плохо сказывались на номерах, а ученые, работающие
в таких океанариумах, сердито рассказывали о том, как бесценных
подопытных животных забирали для выступлений именно тогда, когда эксперимент
наконец налаживался.
И Тэп решил построить океанариум на Гавайях. Вернее, два океанариума,
стенка к стенке: один - демонстрационный для зрителей (Гавайям очень
пригодилась бы такая приманка для туристов), другой - для научной работы.
Денег у нас не было. Мы жили на пособие, положенное демобилизованным, и
на доход от фазаньей фермы. Чтобы построить модель океанариума, мы взяли в
Гавайском банке заем в пятьсот долларов. Утренняя газета поместила на первой
странице фотографию модели, любезно разрекламировав замысел Тэпа, и
осуществление проекта началось.
Три года спустя, когда в прошлом остались тысячи фазанов, сотни писем и
десятки поездок Тэпа
на материк, идея начала обретать реальность. На пустынном берегу, где
еще совсем недавно росли только колючие кусты, мечта Тэпа воплощалась в
жизнь. Там воздвигался Гавайский океанариум - наш океанариум, спланированный
биологами, а не дельцами. Научно-исследовательский океанариум, снабжаемый
водой вместе с демонстрационным и снабжающий дрессировщиков творческими,
оригинальными, подлинно научными идеями, оставался пока на чертежных досках.
Тэп нашел вкладчиков, финансировавших демонстрационный океанариум, а кроме
того, он нашел ученых для научно-исследовательского института.
Виднейшим среди них был доктор Кеннет С.Норрис, бывший куратор
"Маринленда", профессор Калифорнийского университета. Кен знал все, что было
известно (в то время) о дельфинах, а нам настоятельно требовался такой
специалист, потому что представления в океанариумах без дельфинов немыслимы.
Кен, кроме того, был знатоком рыб и пресмыкающихся, биологом с мировым
именем, а главное - удивительно творческим человеком с поразительно живым
воображением.
Ему понравилась идея Тэпа, и он с самого начала помогал в разработке
планов.
Первое сооружение в парке "Жизнь моря было новшеством: дрессировочный
отдел, закрытый для посторонних и предназначенный исключительно для
содержания и дрессировки диких дельфинов.
Тэп договорился, что дельфинов нам будет поставлять Жорж Жильбер,
наполовину француз, наполовину гаваец, опытный рыбак и прекрасный
натуралист, который и прежде занимался их ловлей. И мы уже получили восемь
животных, принадлежащих к трем разньм видам.
Кен Норрис нашел нам консультанта по дрессировке дельфинов, психолога
Рона Тернера: он раньше работал с Кеном в программе изучения дельфинов и был
специалистом по малоизвестному тогда скиннеровскому оперантному научению -
направлению теории обучения, очень облегчившему дрессировку животных.
Рон написал для нас краткие инструкции, как дрессировать дельфинов.
Предположительно любой неглупый человек мог с их помощью добиться желаемых
результатов. Тэп подыскал трех таких людей, и они принялись готовить
дельфинов для выступления перед публикой.
До назначенного дня открытия парка "Жизнь моря" оставалось три месяца,
и тут вспыхнула паника. Бульдозеры рыли котлованы для огромных водоемов,
росли стены зданий, началась предварительная продажа билетов - и ни одного
дрессированного дельфина! Выяснилось, что дрессируемые дельфины тем временем
выдрессировали своих дрессировщиков давать им рыбу даром.
Тэп позвонил в Калифорнию Кену Норрису. Довольно с него науки, теорий и
специалистов-консультантов - ему срочно нужен хороший дрессировщик
дельфинов, причем такой, который
не запросит слишком дорого. Где его найти?
- Ну, а ваша жена? Чего уж лучше?
Я? Я с интересом следила за осуществлением проекта. Я перепечатывала
деловые письма, угощала обедами заезжих вкладчиков и, до того как был
достроен дрессировочный отдел, принимала живое участие в водворении первых
четырех дельфинов в пластмассовый плавательный бассейн у нас на заднем
дворе. Но что я знала о дельфинах?
Правда, о дрессировке я кое-что знала. У меня был изумительный пес,
веймаранская легавая
по кличке Гас, которого я водила в собачью школу, а потом на собачьи
выставки и получала призы. Затем отец Тэпа подарил внучатам уэльского пони,
а у пони родился жеребеночек Эхо, и жеребеночек вырос, и его надо было
приручить и приучить работать.Я заказала по почте необходимую сбрую,
привязала молодого конька к забору, проштудировала статью "сбруя" в
Британской энциклопедии, принялась так и эдак накидывать на жеребчика сбрую,
пока не добилась соответствия с иллюстрацией, и мало-помалу научила младшего
пони возить тележку.
Вряд ли это можно было считать солидной подготовкой к дрессировке
дельфинов. Однако мы всегда слушались советов Кена Норриса, а он сказал, что
у меня все должно получиться, если я как следует изучу инструкции Рона.
После этого звонка я засела за инструкции. Рон Тернер писал
тяжеловесно, не жалея научной терминологии, и мне почти сразу стало ясно,
почему дрессировщики, которых нанял Тэп, предпочли не углубляться в подобное
пособие. Однако суть его была страшно увлекательной: правила, научные
законы, лежащие в основе дрессировки. И тут я вдруг поняла, почему у меня с
Гасом не ладились упражнения с поноской, И почему Эхо дергал головой влево,
когда поворачивал направо. Я начала понимать механизмы дрессировки и твердо
уверовала, что с помощью этой изящной упорядоченной системы, носящей
название "оперантного научения", можно приучить любое животное совершать
любые действия, на которые оно физически способно.
Впервые в жизни я провела бессонную ночь, раздумывая над тем, что
значит стать служащей
у собственного мужа, И как повлияет на моих малышей, если их мать будет
работать. И к каким последстзиям приведет открытие парка "Жизнь моря" без
приличного представления с дельфинами. И до чего интересно будет применить
инструкции Рона на практике и посмотреть, как теория воплощается в жизнь.
Я согласилась. На условии, что буду работать только четыре часа в день
(ха-ха!) и сразу же уйду, едва представление наладится и меня смогут
заменить другие (ха-ха-ха!). Я и не подозревала,
что берусь за одно из самых важных дел в моей жизни.
Когда Тэп только начал разрабатывать проект парка "Жизнь моря", видный
профессор Гавайского университета, специалист по морской биологии, указал,
что идея океанариума с дрессированными дельфинами на Гавайях совершенно
беспочвенна, поскольку вокруг наших островов почти нет дельфинов. "Гавайские
воды теперь крайне бедны китообразными", - заявил он. (Китообразные - это
все киты и все дельфины.)
В биологии утверждение, что такое-то животное там-то не водится, не так
уж редко означает, что его
в этих местах просто до сих пор никто не искал. В гавайских водах
встречаются тысячи дельфинов разных видов, да и киты тоже. Со временем мы
обнаружили там по меньшей мере тринадцать видов китообразных. Представители
девяти из них многие годы постоянно содержались в наших бассейнах. Уже
первые животные, которых я дрессировала, принадлежали к трем разным видам, и
я работала словно бы с тремя совершенно разными породами собак.
В морях и реках Земли водится свыше тридцати видов дельфинов*. Первые
четыре животных, пойманные Жоржем и некоторое время жившие у меня на заднем
дворе, были "вертуны" - вертящиеся продельфины. Они принадлежали к роду
продельфинов (Stenella) и оказались природными гавайцами, местным подвидом
Stenella longirostris Hawaiiensis (гавайский длиннорылый дельфин).
Вертящиеся продельфины - прелестные небольшие животные, вдвое меньше
Флиппера**, героя серии телевизионных фильмов, и весят около 45 килограммов.
У них изящные узкие тела, длинные тонкие клювы*** и большие кроткие карие
глаза. Спина у них глянцевито-серая,
а брюхо нежно-розовое. Название "вертящиеся" они получили из-за манеры
выпрыгивать из воды, вертясь вокруг своей оси как волчки. В первый день,
когда я вышла на работу, у нас было четыре вертуна: Меле (что значит
по-гавайски "песня"), Моки (уменьшительное мужское имя), Акамаи ("умница") и
Хаоле (гавайское прозвище европейцев - окраска у Хаоле была необычно
бледная), До сих пор дельфины этого вида никогда в неволе не содержались.
Затем Жорж поймал несколько афалин. Во всех океанариумах на материке
обычно демонстрируются атлантические афалины (Tursiops truncatus). Наши были
тихоокеанскими афалинами (Tursiops gilli).
* Систематика зубатых китов (Odonfoceti) на видовом уровне разработана
недостаточно хорошо из-за того, что ряд видов описан всего по нескольким
случайным находкам. Тем не менее к настоящему времени известно более 60
видов дельфиновых. - Здесь и далее примечания редактора.
** Этот дельфин относился к виду афалина.
*** У всех дельфинов челюсти вытянуты вперед, но у одних видов это
хорошо заметное образование - рострум, клюв (как у афалин, например,
продельфинов), а у других - незаметное, так как прикрыто сверху лобным
выступом (как у гринд, белух, морских свиней).
Они гораздо крупнее маленьких вертунов и крупнее своих атлантических
родичей, однако уступают
им в ловкости и гибкости.
Когда я приступила к дрессировке, у нас были две афалины - самцы Кане и
Макуа. Это были крупные животные, длиной около трех метров, весом не меньше
180 килограммов, сплошь серые,
с короткими толстыми клювами, хитрыми глазками, множеством крепких
конических зубов и с очень твердыми взглядами на жизнь.
Дрессировочный отдел состоял из деревянного домика, двора с плотно
утрамбованным песком и трех бассейнов, которые были соединены между собой
так, чтобы животных можно было перегонять
из бассейна в бассейн, открывая деревянные дверцы. Вертуны находились в
одном бассейне, афалины - в другом, а третий в мой первый рабочий день
занимали еще два животных из рода Stenella, но они явно не принадлежали к
виду вертящихся продельфинов. Они были несколько крупнее вертунов, с
крючковатыми спинными плавниками и более короткими толстыми клювами.
Окрашены они были в горошек. По серо-графитной спине и бледно-серому брюху
от носа до хвоста они были щедро усыпаны крапинами - светлыми на темно-сером
фоне и темными на светло-сером. Научное наименование они имеют только
латинское - Stenella attenuata, а потому вслед за Жоржем мы стали называть
их просто "кико", что по-гавайски значит "пятнышки".
У нас в штате было три дрессировщика: Крис Варес, Гэри Андерсон и Дотти
Сэмсон. Крис и Гэри, дюжие белокурые великаны лет двадцати с небольшим,
закадычные друзья, увлекались своей работой и очень хотели, чтобы парк
"Жизнь моря" оправдал все надежды. Дотти, стройная рыжая учительница, на
несколько лет старше их, была веселой, спокойной и очень любила животных.
Все трое не только дрессировали дельфинов, но и чистили бассейны, ежедневно
выламывали рыбу
из морозильников, лечили заболевших животных, убирали помещение и
дирижировали толпами любопытных посетителей. Крис жил в домике, где были душ
и крохотная кухня, и приглядывал
за животными по ночам.
Не знаю, как дрессировщики отнеслись к тому, что им навязали в
руководители жену начальства,
но держались они со мной очень мило, и мы сразу сработались. Не
исключено, что они даже испытали некоторое облегчение: с дельфинами у них не
заладилось, и, возможно, они были рады подсказкам.
Ну, а если и я встану в тупик, так во всяком случае голову снимут с
меня, а не с них.
Я сразу же ввела несколько основных правил, перечисленных Роном.
Работать животным предстояло за пищевое поощрение, а наевшись, они могли
отказаться от дальнейших усилий, и потому необходимо было выяснить, сколько
каждый дельфин с аппетитом съедает за день, и затем тщательно отвешивать
этот дневной рацион, строго им ограничиваясь. (Чтобы вырвать у конторы 40
долларов на весы, мне пришлось выдержать мой первый финансовый бой.) Далее,
необходимо регулярно вести подробные записи, чтобы следить за здоровьем
животных, за количеством съеденного корма и ходом обучения. Я запретила
прерывать дрессировку и допускать посетителей
к бассейнам - мы построили небольшую трибуну, и посетители могли
наблюдать за нашей работой
с достаточно далекого расстояния.
Инструкции рекомендовали проводить дрессировку каждого животного без
перерывов по нескольку часов, так что оно мало-помалу наедалось досыта. Мне
это показалось странным. Я вспомнила, что Гас и Эхо за два-три коротких
сеанса усваивали больше, чем за один длинный, а к тому же короткие сеансы
менее утомительны и для дрессировщика. Мы решили проводить в день три сеанса
дрессировки, разделив их возможно более длинными интервалами.
Требование дрессировать каждое животное по отдельности также казалось
неудобным и ненужным. Мы решили заниматься со всеми вертунами сразу, а также
с парой кико, и только афалин дрессировать индивидуально. Дотги и Крис
получили вертунов, Крис и Гэри - двух афалин, а я взяла на себя кико,
которые были нервными, упрямыми, "не поддающимися дрессировке" животными
и пока вообще ничему не научились.
Остальные дельфины кое-что уже освоили. Вертуны поняли, что получают
рыбу каждый раз, когда вертятся в воздухе. Сперва они проделывали это просто
так, играя между собой (главньм образом
по ночам), но теперь начали выпрыгивать из воды и вертеться, едва
дрессировщик подходил
к бассейну с ведром рыбы. Афалины по собственной охоте играли с мячом и
до половины высовывались из воды, чтобы взять рыбу из руки. Макуа, кроме
того, учился звонить в колокол, нажимая носом на панель под водой.
Макуа покорял посетителей, поворачиваясь на спину и подставляя свое
широкое серое брюхо, чтобы его почесали. Кроме того, и ему и Кане как будто
нравилось, когда после сеанса мы прыгали к ним
в бассейн освежиться. Они подплывали к нам, позволяли обнять себя за
внушительные талии или ухватиться за спинной плавник и катали нас по
бассейну.
Кожа у дельфинов на ощупь упругая и гладкая, как надутая автомобильная
камера. Макуа и Кане были словно две большие резиновые игрушки, только
живые, теплые, самостоятельные, с сердцами, ровно и сильно бьющимися внутри,
- две живые игрушки, которые смотрели на нас спокойными веселыми глазами.
Кане, к несчастью, покалечился и потому не мог выступать перед
публикой. Вскоре после поимки
он не то прыгнул, не то нечаянно упал из наполненного бассейна в пустой
- случай крайне редкий, так как дельфины прекрасно соображают, куда не надо
прыгать. Возможно, при ударе о бетонный пол он повредил мышцы бока, но, как
бы то ни было, его хвост навсегда изогнулся влево. Боли это как будто ему не
причиняло, но выглядел хвост некрасиво и двигался Кане довольно неуклюже.
Выпустить искалеченное животное в океан мы, конечно, не могли, и потому он
считался инвалидом, на первых порах составлял компанию Макуа, а в дальнейшем
должен был стать тренировочным животным для новых дрессировщиков.
Как ни дружелюбно вели себя афалины, Крис и Гэри предупредили меня, что
они способны проявить норов. Особенно Макуа, который, рассердившись во время
дрессировки, нередко тыкал дрессировщика в ладонь или локоть твердым клювом,
разевал пасть, показывая четыре ряда острых почти сантиметровой длины зубов,
и угрожающе мотал головой. Кроме того, он раза два вполне сознательно выбил
ведро с рыбой из рук дрессировщика в воду.
Вертуны, в противоположность афалинам, никогда не угрожали и не
нападали. Если они были чем-то недовольны, то просто уплывали. Дотти сумела
завоевать их доверие. Она часто плавала с ними, играла, гладила их, и все
они, кроме Моки, полностью "привыкли к рукам". Они подплывали, чтобы
их погладили, и даже без всякого страха позволяли хватать себя и
поднимать над водой.
Два кико, Хоку ("звезда") и Кико ("пятнышко"), так и не стали
по-настоящему ручными. Со временем они научились терпеть прикосновения, но
сами никогда не просили погладить их и явно предпочитали, чтобы их оставляли
в покое.
Но приручение - это одно, а дрессировка - совсем другое. Нам необходимо
было как можно скорее применить новую систему научения, изложенную в
инструкциях Рона.
Выработка классических условных рефлексов - процесс бессознательный.
Животное, возможно даже не замечая этого, реагирует на раздражитель (или
стимул) из-за последствий, наступление которых возвещает раздражитель. Так,
при звуке звонка у собаки выделяется слюна, потому что вслед за звонком она
получает пищу. Оперантное научение строится на совершенно ином принципе.
Животное выучивается тому, что желанный раздражитель, например корм, следует
за каким-то его действием. Инициатива принадлежит ему.
Животным это, по-видимому, нравится. По-моему, они получают
удовольствие от того, что
в результате своих действий обеспечивают себе что-то приятное. Многие
номера из нашего репертуара опирались на такие элементы поведения, которые
животное демонстрировало самостоятельно, а мы поощряли (или "закрепляли") их
кормом, пока оно не начинало нарочно повторять их для того, чтобы мы дали
ему еще рыбы, и, мне кажется, по крайней мере какие-то свои действия
дельфины демонстрировали именно в надежде на новое поощрение.
Первым решающим этапом, согласно инструкциям Рона, было закрепление
сигнала "сейчас получишь корм". Очень важно дать понять животному, что
именно вам нравится в его действиях. Если дельфин выпрыгнет из воды, а вы
бросите ему рыбу и будете повторять это при каждом прыжке,
он очень скоро научится прыгать намерено. Однако рыба, естественно,
попадает в рот дельфина только после завершения прыжка, и для него остается
неясным, что, собственно, вам понравилось
в его прыжке - высота, фонтан брызг при входе в воду, место, где он
выпрыгнул, или что-то другое. Если он решит, что в счет идет все,
нежелательные движения закрепятся, и вам уже никогда
не удастся добиться от него четкого исполнения того, чего вы хотели.
Или же животное кое-как разберется методом проб и ошибок, но нужный вам
элемент поведения так и не будет закреплен
в достаточной степени,
Цирковые дрессировщики выходят из положения, поправляя животное
физическим воздействием
с помощью поводка, уздечки или хлыста до тех пор, пока не отработают
номер, но нам, разумеется,
этот метод не подходил.
Инструкции указывали, что нам следует закрепить определенный сигнал,
который означал бы "сейчас получишь корм". Тогда мы сможем с помощью этого
сигнала закреплять нужные движения как раз
в тот момент, когда животное делает то, что требуется. Рон рекомендовал
полицейский свисток, пронзительный звук которого дельфины слышат и над водой
и под водой. К тому же его трудно
с чем-нибудь спутать, а дрессировщик при этом способен реагировать
почти мгновенно: ведь свистнуть можно гораздо быстрее, чем, например, нажать
пальцем на кнопку звонка.
Стоит животным усвоить смысл свистка, и его уже можно использовать для
выделения любых действий в тот самый миг, когда они производятся. Так, можно
каждый раз поощрять за прыжок
в высшей его точке, тем самым увеличивая вероятность того, что животное
будет стремиться прыгать все выше. Можно закрепить самый незначительный
элемент поведения, свистя, например, каждый раз, когда животное поворачивает
влево, - в результате оно уже через несколько минут начнет описывать
небольшой круг против часовой стрелки.
Этот процесс называется "формированием". Закрепляя те или иные элементы
поведения по точно разработанному плану, можно "сформировать" очень сложные
системы поведения и даже добиться действий, которые животное само никогда
совершать не стало бы, например забрасывать мяч
в корзину или стоять в воде головой вниз, помахивая хвостом в воздухе.
Естественные элементы поведения животных и те, которые мы могли
сформировать, открывали перед нами очень широкий выбор возможных номеров.
В первую очередь дрессировщик должен убедиться, что все животные
правильно реагируют
на свисток. Рон подробно объяснил, как этого добиться. День-два нам
следовало скармливать животным их рацион, не пытаясь поощрять их за
что-либо, а только каждый раз сопровождать свистком появление рыбы. Затем,
отсчитывая секунды, мы должны были свистеть чуть-чуть раньше, чем давать
рыбу, и очень постепенно увеличивать интервал, пока животное не привыкнет
твердо ассоциировать свист с получением пищи, даже если пищу в тот момент
оно и не получает.
Я начала работу с моей парой кико - самцом Хоку и самкой Кико. У Хоку,
кроме крапин, на боках были еще две диагональные серые полоски - красивые и,
по-видимому, обычные отметины.
Хоку и Кико были не просто двумя дельфинами одного вида, живущими в
одном бассейне. Они были парой, любящей парой, и разлучить их могла в
буквальном смысле только смерть. Они плавали вместе, ели вместе, работали
вместе.
Плавая, они почти всегда "держались за руки", то есть их грудные
плавники соприкасались. Плавники касались друг друга все время, поднимались
ли дельфины дышать, переворачивались ли, плыли быстро или медленно. Хоку был
настоящим рыцарем: он всегда старался заслонить Кико
от возможной опасности, а если рыба падала между ними, неизменно
уступал ее. Кико.
Кормили мы наших дельфинов корюшкой, которую привозят замороженной с
Тихоокеанского побережья США. В отличие от гавайских рыб корюшка всегда
имелась на складах - дешевая, питательная, мелкая. В день кико способен
съесть около четырех с половиной килограммов
корюшки - примерно сотню рыбешек, а это обеспечивает дрессировщику
более чем достаточное количество материала для пищевого поощрения, так что
можно не резать рыбу на куски (занятие довольно противное). Теперь мы стали
делить дневной рацион каждого животного на три порции, чтобы они привыкли
есть по расписанию: каждый сеанс дрессировки мы начинали в строго
назначенный час, чтобы у животных возникало приятное ощущение "скоро будут
кормить", которое облегчало работу с ними.
Даже такая простая задача, как приучение к свистку, для дрессировщика
оказалась очень нелегкой. Надо было добиться, чтобы свисток означал только
"сейчас получишь корм". И вот стоишь
у бассейна, кидаешь рыбу и напряженно думаешь: "Не свисти через
одинаковые интервалы - например, едва они покончат с последней рыбкой. Не то
они начнут ожидать свистка через правильные интервалы и будут испытывать
разочарование, если он не раздастся, или же не обратят на него внимания,
если он раздастся не тогда, когда они его ждут. Не свисти чаще, если они
плывут
к тебе или смотрят на тебя, а варьируй - пусть они слышат свисток то в
одном месте бассейна,
то в другом, то когда плывут, то когда неподвижны, чтобы у них не
возникла привычка болтаться перед тобой или проделывать еще что-нибудь, что
потом тебя не устроит. Следи, чтобы рыба
не летела через одно и то же время после свистка и чтобы она не падала
в одно и то же место бассейна или прямо перед дельфином, а то как бы он не
начал ожидать этого и не перестал "верить"
свистку, если рыба не появится точно в тот момент и именно там, где он
привык ее получать".
Просто поразительно, как легко у нас самих вырабатываются привычки. Я
обнаружила, что только
с большим напряжением удерживаю в памяти все необходимые вариации.
Кроме того, поскольку
я работала с двумя животными, мне приходилось бросать одновременно по
меньшей мере две
рыбешки, и вначале это у меня получалось плохо. Однако на второй день я
сама получила поощрение. Свисток предшествовал падению рыбешки то на
полсекунды, а то и на четыре-пять секунд, и, услышав его, Хоку и Кико явно
настораживались и принимались искать корм. Вот эта
их реакция и была моим поощрением. "Ага! Они слышат свисток, они уже
поняли, что он означает. Между нами установился контакт". Первый барьер был
преодолен.
Тем временем Дотти, Крис и Гэри проделывали то же самое с остальными
дельфинами. Естественно, иногда мы невольно действовали синхронно, и свистки
раздавались над всеми тремя бассейнами одновременно. Избежать этого мы не
могли, а поэтому не стали и пытаться. Пусть животные сами разберутся, что
для них имеет значение только свисток, раздающийся с борта их собственного
бассейна. И действительно, дельфины, у которых поразительно чуткий слух,
вскоре уловили разницу. Правда, порой свисток у одного бассейна вызывал
оживление и в остальных двух, но, поскольку рыба не появлялась, животные
тотчас успокаивались.
Когда приучение к свистку закончилось и мы твердо знали, что каждый
дельфин понимает смысл этого сигнала, настала пора разработать программу
дрессировки - завершить то, что было начато,
а затем составить и отработать репертуар из различных элементов
поведения, так чтобы ряд интересных номеров сложился в целое представление.
Но какое представление? Времени
на длительные раздумья у меня не было.
Планирование представления дельфинов - это такая задача, решению
которой может помочь неосведомленность. Если не знаешь, что делали прежде, у
тебя нет соблазна копировать
и подражать. Если не знаешь, чего возможно добиться, тебя не
ограничивают мысли о том, чего добиться невозможно.
Кен Норрис часто поругивал обычные представления с дельфинами,
состоящие словно цирковая программа из отдельных ничем не связанных между
собой номеров. Мы решили, что представления
в парке "Жизнь моря" следует сделать тематическими, построить вокруг
какой-нибудь сюжетной линии, когда каждый трюк оправдывается логической
причиной.
Тэп создал в Парке две "арены" для представлений - Буxтy Китобойца и
Театр Океанической Науки, причем каждая уже подсказывала свою тему.
Бухта Китобойца представляла собой обширный водоем под открытым небом,
откуда открывался великолепный вид на океан и два прибрежных островка. Здесь
представление следовало сделать сугубо гавайским, с упором на роль океана в
жизни островного народа и на историческое значение китобойного промысла для
Гавайев. Собственно говоря, Театр Океанической Науки представлял собой не
здание, а крышу над круглым стеклянным бассейном, на три четверти окруженным
трибунами: так сказать, подводный театр с круглой стеной. И опять-таки между
задней бетонной стеной бассейна и крышей открывался вид на темную океанскую
синеву. Тут темой должны были стать биология дельфинов и их изучение.
Удастся ли создать два совершенно разных представления всего с семью
животными?
Как-то утром я проехала на велосипеде через строительный участок и села
на склоне над Бухтой Китобойца, там, где скоро должны были подняться трибуны
на тысячу человек. Передо мной простиралась бетонная чаша неправильной формы
длиной около 100 и шириной около 30 метров.
В левом ее конце располагался искусственный островок, а поперек правого
протянулись опоры, предназначавшиеся для установки модели китобойного судна
со всеми мачтами и такелажем, выполненной в масштабе 5:8. Судно послужит
площадкой, с которой дрессировщики будут вести представление. На борт также
предполагалось допускать и зрителей, чтобы они могли наблюдать животных
через иллюминаторы под палубой.
Конечно, Бухта Китобойца - самое место для вертунов. Во-первых, они -
подлинно гавайские дельфины. Кроме того, эффектное верчение будет смотреться
куда лучше на фоне неба, чем под крышей Театра Океанической Науки. Я сидела
среди воображаемых зрителей и смотрела на мою будущую сцену. Уж очень она
большая. Конечно, можно использовать островок слева и корабль справа, но
основное действие должно развертываться в середине, на водной площадке почти
тридцатиметровой ширины. В Театре Океанической Науки мне потребуются кико и
по крайней мере
одна афалина. Смогу ли я заполнить Бухту Китобойца четырьмя маленькими
вертунами?
Цвет... Поможет цвет. Хорошенькая гавайская девушка в ярком бикини, с
цветками в волосах. Кротких вертунов безусловно удастся приучить плавать и
играть с ней... Ничего подобного еще нигде
не показывали. Скажем, она нырнет с борта корабля и поплывет к островку
в сопровождении дельфинов. Таким образом будет использована вся сцена.
Дельфины пусть завертятся все вместе, приветствуя ее: их совместное верчение
тоже заполнит большое пространство. И они многое могут делать согласованно
словно кордебалет.
Вот так родились два из трех основных элементов представления в Бухте
Китобойца: девушка
и согласованно работающие вертуны. Третий элемент - номера с одной
малой касаткой или даже
с несколькими - придется отложить, пока Жорж не начнет ловить касаток.
Следовательно, нам, кроме верчения, требуется еще несколько
отработанных элементов поведения, в выполнении которых от животных можно
было бы добиться синхронности. Тут я вспомнила еще один свойственный
вертунам прыжок, который мы могли бы закрепить- кувырок через хвост. Потом
вертикальная поза, балансировка на хвосте, наполовину высунувшись из воды.
Получиться что-то вроде гавайской хулы. Может быть, нам удастся приучить
дельфинов носить во время этого танца "леи" - традиционные цветочные
гирлянды. И наконец, глядя на пустой котлован и воображая,
что он полон воды и вертунов, я вспомнила, как они, гоняясь в игре друг
за другом, часто вылетают
из воды в типичном для всего их семейства прыжке, который иногда даже
так и называют "дельфинированием". Одиночное животное в таком прыжке
выглядит хотя и красиво, но не особенно эффектно, но вот если эту изящную
дугу одновременно опишут пятеро...
Ну, а придумать сюжет, объединяющий эти номера, можно будет и потом. Во
всяком случае, я уже знала, чего нам следует добиваться от наших животных.
Представление в Театре Океанической Науки вырисовывалось более четко. За
бетонной задней стенкой стеклянного демонстрационного
бассейна находились два подсобных бассейна, а у нас были дельфины двух
видов - кико и афалина. Можно будет устроить научную демонстрацию в двух
отделениях - по одному на каждый вид, - используя те элементы поведения,
которые будут выглядеть особенно интересно в стеклянном бассейне.
Дельфин, как заметил однажды Кен Норрис, обитает на грани между водой и
воздухом. Дельфин должен часто подниматься на поверхность, чтобы дышать, а
потому живет там, где вода соприкасается с воздухом. Наш уникальный
стеклянный бассейн позволял максимально обыграть этот факт. Впервые зрители
смогут одновременно следить за тем, что происходит под водой и над водой,
наблюдать не только прыжок, но и предшествующий ему стремительный подводный
рывок и завершение дуги тоже уже под водой. Огромные стеклянные
пластины, ценой по несколько тысяч долларов каждая, из которых были собраны
стенки бассейна, устанавливались в максимально узких вертикальных опорах,
причем мы обошлись без какого-либо крепления по верхнему краю. Воздух, вода
и стекло смыкались там самым удовлетворительным для зрелищных целей образом.
При хорошей прозрачности - а ее мы, конечно, сумеем добиться - бассейн будет
похож
на огромный голубой зал.
Благодаря изобретательности архитектора и правильному размещению
сидений поверхность воды
в бассейне была хорошо видна отовсюду, кроме двух самых нижних рядов.
Поперек задней стенки
и вокруг подсобных бассейнов позади нее тянулась бетонная галерея,
расчлененная кольцом мощных колонн, поддерживавших крышу. Эта галерея и
поверхность воды в бассейне образовывали сценическую площадку, где
находились дрессировщики и где можно было развернуть дополнительное
действие. Приподнятая в середине крыша имела форму раковины или шатра. Тэп
предусмотрел
выступающую над бассейном дрессировочную площадку, которую можно было
опускать к самой воде или поднимать под крышу. А нельзя ли добиться от
дельфинов, чтобы они прыгали под самый потолок? Что же, попробуем.
Силач Макуа был наиболее подходящим кандидатом в рекордсмены по прыжкам
в высоту, и ему предстояло стать первой звездой нашего Театра Океанической
Науки.
Тэп и Кен обязательно хотели продемонстрировать эхолокацию дельфинов:
Кен много занимался исследованиями сонара - сенсорной системы, которая
позволяет этим животным обнаруживать предметы в воде при помощи звука, а не
зрения. Для такой демонстрации тоже,больше всего подходила спокойная
бесстрашная афалина. Надо будет придумать, как закрывать Макуа глаза; тогда
зрители смогут сквозь стекло наблюдать, как он без помощи зрения находит
брошенные в бассейн
предметы, или панель колокола, или еще какой-нибудь объект. Несомненно,
отработкой таких номеров следовало заняться в первую очередь.
Макуа уже обучался звонить в колокол, тыкая носом в панель. Это можно
будет использовать для демонстрации эхолокации, а также методов дрессировки
или же для излюбленного циркового "арифметического" трюка, когда животное
якобы складывает или вычитает цифры, а ответ сообщает (в данном случае)
числом ударов. Будет интересно проделать этот трюк, а потом повторить его и
раскрыть секрет, наглядно объяснив зрителям, как дрессировщик подает
животному сигнал, когда надо начать и кончить "отсчет".
Макуа иногда прыгал довольно неуклюже и с оглушительным всплеском
плюхался в воду - возможно, что-нибудь удастся извлечь и из этого? Нужно
будет внимательно наблюдать за его естественным поведением, чтобы наметить
другие элементы, которые могли бы пригодиться для представления.
Ну, и еще одно: нам ведь необходим говорящий дельфин, верно? В природе
они издают два типа звуков: эхолокационное щелканье вроде "рэт-тэ-тэт-тэт" и
тонкий свист служащий для общения примерно так же, как квохтанье у кур или
лай, повизгивание и рычание у собак - набор отдельных звуков, передающих
эмоциональное состояние*. Эти звуки издаются под водой, а в воздухе
практически не слышны. Во всяком случае, для человека.
Однако дельфин способен издавать и звуки, слышимые в воздухе. Надо
добиться, чтобы он держал голову над водой и выпускал воздух из дыхала с
шумом, который поддается варьированию -
от подобия басистого лая до воплей и визга. Что если удастся приучить
Макуа высовывать голову
и говорить "алоха"?
Ну, а как использовать Хоку и Кико? Они составляют изящный контраст
Макуа и будут работать
в паре. Прыгать через обруч, поднятый в воздух? А как
продемонстрировать их ловкость и быстроту под водой? Я представила себе
систему обручей, подвешенных вертикально и горизонтально
в прозрачном голубом зале - кико кружат между ними, проносятся сквозь
них, выписывают сложные петли. А что если добиться, чтобы они описывали
круги по бассейну со всей скоростью, на какую способны? В любом случае это
будет красиво и послужит наглядной иллюстрацией к рассказу
о биологии дельфинов и о их жизни в природных условиях.
Я посмотрела на линию, где поверхность воды сомкнется со стеклом, и
вдруг поняла, каким прекрасным зрелищем может быть пологий прыжок двух
дельфинов у самого стекла. Ну, а если продолжить такие прыжки по всему
периметру бассейна? Тогда Хоку и Кико будут описывать дугу
в воздухе поперек одной стеклянной панели, затем под водой поперек
следующей, еще одна дуга
в воздухе, еще одна под водой - и так вокруг всего бассейна,
прошнуровывая поверхность
непрерывной волнистой линией. Мне показалось, что это будет удивительно
красиво.
* Исследователи не единодушны в такой узкой трактовке значения
акустических сигналов дельфинов
Я поднялась по лестнице на галерею у задней стенки бассейна и принялась
считать. Если в каждом углу (бассейн имел форму шестиугольника) установить
металлический стержень перпендикулярно стенке бассейна на высоте около метра
над водой, то получим шесть прыжков через каждые пять метров. Именно то, что
требуется.
И в заключение - игра с мячом. Макуа, Хоку и Кико, конечно, научатся
толкать мяч. Можно будет устроить настоящий матч по водному поло - встречу
между Tursiops и Stenella. Ворота установить слева и справа, игрок, забивший
гол, получает в награду рыбку. Идея выглядела вполне
осуществимой (однако мы столкнулись с огромной трудностью, которую
обнаружили, только когда дрессировка почти завершилась: дельфины отнеслись к
игре слишком серьезно).
Мне сразу стало ясно, насколько важно, чтобы животные послушно
выплывали из подсобных бассейнов и также послушно возвращались в них.
Следовательно, в первую очередь необходимо научить животных Театра
Океанической Науки проплывать через дверцы точно по команде. Этот элемент
поведения надо будет отрабатывать дополнительно каждый день, пока мы не
убедимся,
что он прочно закреплен.
Итак, программа представления более или менее наметилась, и мы могли
взяться за дрессировку всерьез. До дня открытия оставалось примерно три
месяца. И девять десятых того, что мне теперь известно о дрессировке, я
узнала за эти три месяца.
Хокy и Кико приучились к свистку. Они научились и еще кое-чему. Сквозь
дверцу они проплывали вполне охотно, привыкнув к этому в дни чистки
бассейна, и им нравилось играть с мячом, толкая его носом. С помощью свистка
я научила их толкать мяч ко мне. Животным это, по-видимому, доставляло
удовольствие, и игра с мячом теперь всегда позволяла завершать сеанс
дрессировки пусть маленьким, но успехом.
Первым серьезньм заданием в программе были прыжки через шесть барьеров
в Театре Океанической Науки. Прежде всего, разумеется, следовало научить
животных перепрыгивать через один барьер. Хоку и Кико помещались в
продолговатом бассейне, где они весь день плавали взад и вперед,
и я начала с того, что опустила веревку в воду с одного борта,
протянула ее по дну и вытащила второй конец на противоположный борт. Я
рассчитывала, что они будут проплывать над ней, а я стану закреплять это
действие, пока они не начнут проделывать его нарочно, после чего веревку
можно будет мало-помалу поднимать, и в конце концов им придется через нее
перепрыгивать.
Однако, заметив на дне бассейна неизвестный предмет, Хоку и Кико не
пожелали плавать над ним. Пусть между ними и веревкой было два с половиной
метра, пусть она оставалась неподвижно -
они видели в ней ловушку для кико. Целый день они кружили в одном конце
бассейна - в том, где они находились, когда веревка была опущена на дно.
Я испробовала все, что только приходило мне в голову: поощряла их,
когда они приближались
к веревке, подманивала их рыбой, вела игру в мяч так, чтобы заставить
их случайно переплыть
через веревку, бросала рыбу в другой конец бассейна. Безрезультатно.
Если рыба падала
по ту сторону веревки, они обходились без рыбы, если мяч отлетал в
дальний конец бассейна,
игра на этом кончалась - или мне самой приходилось возвращать мяч на их
половину.
С ума сойти! Чтобы научиться прыгать через барьер, они должны были
сначала переплыть через веревку - иначе что же я буду поощрять и закреплять?
А ждать, пока они к ней привыкнут, мы не могли - вдруг им на это потребуется
не один день? Доводить же их голодом до такого состояния,
чтобы при виде корма они забыли про страх, мне не хотелось.
В конце концов я сама дошла до такого состояния, что схватила
алюминиевый шезлонг, стоявший возле бассейна и швырнула его в воду рядом с
упрямой парочкой. Безобидный шезлонг, несомненно, должен был напугать их
больше, чем веревка на дне.
И действительно, Хоку и Кико в ужасе мотнулись через веревку в другой
конец бассейна, а я в этот момент свистнула и бросила несколько рыбешек,
съесть которых страх им отнюдь не помешал.
В результате теперь на дне бассейна, пугая моих дельфинов, покоился
шезлонг. На глубине двух
с половиной метpoв. Мне пришлось пойти в раздевалку, надеть купальник,
нырнуть в бассейн
и вытащить шезлонг, а Хоку и Кико тем временем нервно кружили по ту
сторону веревки.
Во второй раз у меня хватило ума привязать к шезлонгу веревку, чтобы
больше не нырять за ним. Снова я швырнула его поближе к дельфинам, и снова
Хоку и Кико метнулись в свой спасительный угол, проплыли над веревкой и
получили за это вознаграждение.
В третий раз они пронеслись над веревкой, едва заметили, что я поднимаю
шезлонг. Шезлонги, возможно, и имеют привычку закусывать дельфинами, но, во
всяком случае, веревка на дне бассейна не подпрыгнула и не схватила их. Ее
безобидность была установлена. Они вновь начали спокойно плавать из конца в
конец бассейна. Еще несколько поощрений - и они уже принялись нарочно
проноситься над веревкой: хватали рыбу, тут же поворачивали назад и, миновав
веревку, оглядывались в ожидании новой порции рыбешек.
Когда они совсем успокоились, я "установила для них режим". Это крайне
важное правило дрессировки, о котором часто забывают. Животные чему-то
научились: они усвоили, что проплыть над веревкой - значит получить рыбу.
Теперь им предстояло усвоить, что иногда они получат рыбу, только
проплыв над веревкой два или три раза. В первый раз, когда они проплыли над
веревкой, а свистка не последовало, это как будто сбило их с толку: уж не
ослышались ли они? Не слишком охотно они попробовали еще раз. Полный успех!
Вот он, свисток! Еще попытка - опять нет свистка. Уже с большей уверенностью
они быстро повторили требуемое движение по собственной инициативе. "Все в
порядке, понимаешь? Если свистка нет, скорее плыви через веревку опять:
может, тогда ты его услышишь".
Даже от недавно пойманных и еще напуганных животных можно на протяжении
единственного короткого сеанса дрессировки добиться того, чтобы они за одно
поощрение с удовольствием повторили два и больше раз только что освоенный
поведенческий элемент. Как и с приучением
к свистку, это стало для меня чем-то вроде шахматной партии. Следуя
инструкциям Рона,
я придерживалась варьируемого режима - иногда поощряла первый проплыв
над веревкой, иногда каждый второй, иногда оставляла без поощрения три
проплыва, иногда поощряла несколько проплывов подряд. В конце концов
животные уже с охотой снова и снова проплывали над веревкой, даже если им
приходилось проделывать это по три-четыре раза, прежде чем они получали
поощрение.
Варьируемый режим, как ни странно, оказывается куда более действенным,
чем неизменный.
Если бы Хоку и Кико в течение часа проплывали над веревкой и получали
рыбу, проплывали над веревкой и получали рыбу, проплывали над веревкой... им
это могло бы надоесть или просто стало бы лень. А если бы они на таком
режиме вдруг вовсе перестали получать рыбу - ну, например,
я решила бы, что им пора проплывать над веревкой одновременно, - то в
раздражении могли
и вовсе отказаться работать. И новый поведенческий элемент "угас" бы.
Рон Тернер как-то объяснил мне это следующим образом. Если ваша машина
до сих пор всегда заводилась с одного поворота ключа, но в один прекрасный
день вы повернули ключ, а она
не завелась, то после двух-трех раз вы прекратите свои попытки, решив,
что в машине что-то разладилось. Поведенческий элемент поворачивания ключа
угас бы у вас очень быстро. Если же, наоборот, у вас был бы старый
драндулет, который всегда заводился туго, вы вертели бы ключ и жали на
педаль газа минут двадцать, прежде чем наконец бросили бы стараться и начали
бы искать другую причину. Во втором случае вы находились бы на длительном
варьируемом режиме.
Вот такого рода упорство я и хотела выработать у Хоку и Кико.
После того как варьируемый режим мягко и постепенно был закреплен, Хоку
и Кико торопились проплыть над веревкой, едва я появлялась у бассейна с
ведром рыбы в руке, так как знали, что могут сразу же получить поощрение. А
если рыба перед ними не падала, они продолжали быстро и азартно плавать над
веревкой в надежде, что следующий раз окажется удачным. Кроме того, я могла
добавить азарта, время от времени поощряя их двойной порцией рыбы - главным
призом. По правде говоря, у меня появилась привычка всегда завершать сеанс
дрессировки "выдачей главного приза", вероятно под воздействием неосознанной
антропоморфической идеи, будто это смягчает разочарование из-за того, что
сеанс вдруг кончается.
Именно варьируемые поощрения составляют соблазн игральных автоматов и
рулетки.
И в дрессировке установление варьируемого режима абсолютно необходимо,
если вы хотите,
не теряя разгона, перейти к более сложному обучению.
И вот, установив такой режим, я подняла веревку на полтора метра над
дном. Теперь у Хоку и Кико появилась возможность ошибаться. Вначале
случалось, что робость брала верх, и, уже находясь над веревкой, они
поворачивали и бросались назад. Иногда они проплывали под ней. Поощрение же
они получали, только проплыв над ней полностью. Однако они уже усвоили
старую школьную пропись: ежели не вышло сразу, пробуй, пробуй еще раз.
Поэтому я могла, не обескураживая их, закреплять
с помощью поощрения только те поведенческие элементы, какие мне
требовались.
Через два-три сеанса мои кико перестали делать ошибки, я подняла
веревку на поверхность, и они очень мило через нее перепрыгивали. Не
возникло никаких сложностей и когда я подвела под веревку алюминиевый прут
длиной 1,2 метра - точно такой же, как барьеры, которые им вскоре предстояло
брать в Театре Океанической Науки, - а затем вовсе убрала веревку, так что
теперь они прыгали через прут.
Однако и эта простая задача потребовала отработки множества частностей.
Дельфины должны были прыгать через барьер, а не за его концом. Кроме того,
мне было нужно, чтобы они прыгали рядом,
не опережая друг друга, почти бок о бок. И прыгали только в одном
направлении - слева направо. Все это надо было выделить, а затем отработать
с помощью варьируемого режима. Каждый момент приходилось решать как
отдельную задачу. Стоило лишить животных поощрения из-за того,
что они прыгнули чуть в сторону от барьера, а затем не поощрить их,
потому что они, хотя и прыгнули через барьер, но не совсем одновременно, как
сразу же возникала катастрофическая путаница.
Но было очень трудно все время себя одергивать и ограничиваться чем-то
одним.
Впрочем, такая отработка могла идти и очень быстро. Иногда за один
сеанс удавалось покончить
с двумя-тремя шероховатостями, но было абсолютно необходимо все время
точно представлять себе полную картину и не поддаваться искушению с помощью
одного поощрения выправить сразу несколько отдельных моментов.
Новая кардинальная трудность, с которой неизбежно сталкивается каждый
дрессировщик дельфинов, возникла, когда настало время поднять прут над
водой. Пока прут лежал на поверхности воды, Хоку
и Кико очень лихо преодолевали его высоким прыжком. Я подняла прут над
водой на какие-то жалкие пять сантиметров - и они наотрез отказались
прыгать. Что же делать?
По-видимому, проблема заключалась в восприятии. Предмет, находящийся в
воде, дельфин
не только видит, но и воспринимает с помощью эхолокации. Предмет,
поднятый над водой, насколько нам известно, уже не доступен эхолокации и
выглядит совсем иначе, раздробленный на части движением и блеском той грани,
где вода смыкается с воздухом. На этом этапе следует, не торопясь, потрать
несколько сеансов, во время которых объект находится над самой поверхностью,
то видимый для дельфинов, когда их движения поднимают волну, то невидимый
для них, когда вода успокаивается. Дельфины в это время учатся оценивать
место и высоту прыжка по памяти, высовывая голову из воды и глядя на прут в
воздухе, прежде чем брать разгон к нему. Вероятно, они выучиваются смотреть
вверх сквозь поверхность воды примерно так же, как рыбаки выучиваются видеть
рыбу, гладя вниз сквозь ту же самую поверхность. В сущности, это очень
трудная задача,
и просто поразительно, как хорошо справляются с ней животные.
Так вот: я установила прут над самой поверхностью, где Хоку и Кико
могли иногда его видеть.
По-видимому, они решили, что способны справиться с такой трудностью: во
всяком случае, они несколько раз прыгнули, хотя и довольно неуклюже.
Тут мне пришлось отбросить все уже закрепленные критерии - прыгайте
изящно, бок о бок, в нужном месте, и отрабатывать новый - прыгайте через
прут, даже если он висит в воздухе.
Когда этот новый аспект задачи был твердо усвоен, я опять начала
настаивать на выполнении всех прежних требований и за гораздо более короткое
время, чем ушло на первоначальную дрессировку, вновь добилась красивого
совместного прыжка, но уже над барьером в воздухе.
Я назвала этот прием "возвращением в детский сад", и он прочно вошел в
систему нашей дрессировки. При возникновении каких-то новых трудностей,
например при начале работы
в незнакомом бассейне, все прежние закрепленные требования совершенства
на время отбрасывались (иногда на день-два, иногда всего лишь на часть
одного сеанса дрессировки), пока животное не осваивалось с непривычными
условиями.
Строгий дрессировщик, который отвергает "возвращение в детский сад",
попусту тратит время
и вызывает лишние стрессы, пытаясь с самого начала добиться
совершенства, тогда как оно без труда вернется, едва животное свыкнется с
нововведением. Я десятки раз наблюдала то же самое
и у людей. Например, в репетиционном зале певцы и музыканты добились
полной безупречности исполнения, а во время первой репетиции на сцене их то
и дело одергивают за грубые ошибки.
Но ведь они занимают другие места, стоят на лестницах, облачены в
тяжелые костюмы, в лицо
им светят мощные прожекторы. И люди, и дельфины сталкиваются тут с
одной и той же проблемой. Это "синдром нового бассейна", и справиться с ним
можно, смягчив на первых порах требования
и "вернувшись в детский сад". В конечном счете это только экономит
время.
Когда прут поднялся над водой, а Хоку и Кико начали прыгать как следует
и по нескольку раз
за каждое поощрение (все тот же спасительный варьируемый режим!), я
ввела новый критерий: прыгайте через прут в любом месте бассейна, где бы я
его ни установила. А затем еще один: прыгайте через прут, даже если он
поднят над водой на четверть метра, на полметра, на метр. Теперь нужно было
добиться, чтобы они брали несколько барьеров. Но прежде, согласно
инструкциям Рона, мне предстояло научить их перепрыгивать через единственный
прут только по команде. И вновь пришлось вернуться к инструкциям, чтобы
выяснить, как этого добиться.
Гэри и Крис тем временем работали с афалинами для второго отделения
программы в Театре Океанической Науки. Оба дельфина учились играть с мячом и
высовываться из
воды, чтобы брать протянутую рыбу, хотя бедняга Кане из-за своего
изогнутого хвоста не мог высунуться достаточно высоко. Макуа обучался
нажимать носом на рычаг: простой поведенческий элемент, который, однако,
можно использовать для самых разнообразных номеров -игры на барабане,
зажигания света и так далее. Мы хотели, чтобы Макуа "бил рынду", то есть
звонил в корабельный колокол, подвешенный у верхнего конца рычага в довольно
несуразном сооружении
на борту бассейна, которое сконструировала я и, надо признаться, не
слишком удачно.
Бассейны были прекрасно приспособлены для дрессировки. В отличие от
плавательных бассейнов они были подняты выше уровня пола, так что их борт
находился примерно на высоте живота дрессировщика. В результате мы могли
опускать руки в воду не нагибаясь - в полной мере я оценила это удобство,
когда увидела, как в других океанариумах, где бассейны полностью углублены в
пол, дрессировщикам приходилось работать, по часу не вставая с колен.
Научить дельфина нажимать на рычаг как будто бы очень простая задача на
формирование. Достаточно поощрять движения головой в нужную сторону, отбирая
наиболее энергичные из них
до тех пор, пока животное не начнет нажимать носом на рычаг с
необходимой силой. Гэри, однако, уже три недели тщетно пытался научить Макуа
звонить в колокол. Дельфин укрепился в ошибке, которая выводила Гэри из
себя. Он подплывал все ближе и ближе к панели, на которую ему полагалось
нажать, так что уже почти невозможно было различить просвет между его носом
и панелью, и тем не менее он к ней не прикасался! Гэри не выдерживал и
поддавался естественному соблазну ухватить Макуа за нос и подтолкнуть его к
панели. В таких случаях Макуа обычно
с надеждой поворачивал голову к толкающей руке. Если же Гэри пытался
подтолкнуть его туловище, Макуа, весьма ревниво относившийся к своим правам
и достоинству, сам его толкал, отодвигаясь назад. Он был гораздо сильнее
человека и, повиснув в воде, казался неподвижным и неподатливым как скала.
Как-то утром я следила за Гэри во время дрессировки и ломала голову над
этой загадкой, пока наконец не наткнулась на ее решение. Гэри в увлечении
свистел, поощряя Макуа в ту секунду, когда ему казалось, что дельфин вот-вот
нажмет на панель. Таким образом Гэри раз за разом закреплял
у Макуа элемент поведения, который можно описать так: "Пусть Гэри
думает, будто я намерен нажать на панель".
Вдвоем они создали настоящий шедевр на тему "чуть-чуть не считается".
Чтобы исправить это, потребовалось около десяти минут. При всей
неподвижности Макуа, когда
он повисал в миллиметре от панели, течение в бассейне порой увлекало
его вперед на этот миллиметр. Я посоветовала Гэри прикрыть панель ладонью,
чтобы ощущать даже самое слабое прикосновение к ней. Теперь он получил
возможность поощрять только прикосновения. Почти сразу же Макуа принялся
нарочно тыкаться в ладонь Гэри - поведенческий элемент, который очень быстро
перешел в нажимы на панель независимо от того, прикрывала ее ладонь или нет.
Теперь Гэри мог перейти к поощрению каждого второго нажима, потом
третьего, и вскоре Макуа уже нажимал на панель по нескольку раз за каждое
поощрение. Так как он был теперь на варьируемом режиме и толкал панель часто
и энергично, дрессировщик мог отбирать только те толчки, которые были
достаточно сильными, чтобы приводить в действие механизм, заставляющий
звонить колокол.
К обеду звон колокола Макуа разносился по всему Парку.
Однажды Тэп, плавая с Жоржем на его судне, увидел, как дикий кико
несколько раз взмыл в воздух, переворачиваясь на лету. Это были изумительно
красивые прыжки, и Тэп тут же представил себе,
как они будут выглядеть на обширном пространстве Бухты Китобойца.
Поскольку Хоку и Кико предназначались для представлений в Театре
Океанической Науки, я согласилась на поимку еще одного-двух кико для. Бухты
Китобойца. Их можно будет дрессировать Вместе с вертунами
в ожидании, чтобы они продемонстрировали прыжок, который видел Тэп.
Первой была поймана неполовозрелая самка, которую Жорж назвал Леи
("цветочная гирлянда"). Леи была очень милой кико, еще маленькой, хотя и с
полным набором зубов. По-видимому, она только-только перестала сосать мать.
Пятен у нее на коже почти не было - только цепочка вокруг шеи, чем
и объяснялась ее кличка. Но с возрастом она получила полный узор.
Леи была типичным сорванцом-подростком. Вертуны сразу ее пригрели, хотя
она их весьма допекала. Вдруг помчится к Хаоле, вожаку стада, и случайно
толкнет его как неуклюжий ребенок. А за Меле она плавала как пришитая, мешая
ей вести обычную светскую жизнь. Очень быстро она стала удивительно ручной -
только она из всех наших кико спокойно позволяла себя гладить.
Ела она хорошо и почти сразу же научилась работать за рыбу.
Вертунами занимались Дотай и Крис. Они старались поставить верчение под
контроль, учили
животных стоять на хвостах, точно танцуя хулу, добивались четких
совместных прыжков, а кроме того, пытались надеть на вертунов пластмассовые
леи - но тщетно. Отрабатывать этот последний элемент поведения со всей
группой было нельзя. Приходилось формировать поведение каждого отдельного
животного индивидуально, приучая его сначала приближаться к леи, потом
засовывать
в нее клюв, задирать голову так, чтобы леи сползала на шею, когда
животное становилось на хвост
и "танцевало хулу", и наконец выскальзывать из леи назад, чтобы
дрессировщик мог подхватить гирлянду.
Вертуны боятся незнакомых предметов не меньше, чем кико, и они
возненавидели яркие, колючие пластмассовые Леи. Дни шли, а работа с леи не
давала никаких результатов:
все до единого вертуны бунтовали, едва гирлянда прикасалась к их коже.
Однако Леи, малышка кико, полюбила играть с леи и, не пробью в неволе и
месяца, уже научилась ее носить. Выглядела она
в леи очаровательно: розовые цветы очень ей шли.
Все было бы прекрасно, если бы не одно обстоятельство: выскользнув из
гирлянды, Леи предпочитала зацепить ее плавником и носиться по бассейну,
играя в любимую игру всех Stenella "Ну-ка, отними!". Найдя что-нибудь
нестрашное, вроде водоросли или обрывка веревки, они часами возятся с такой
игрушкой: таскают ее на плавнике, дают ей соскользнуть и ловко подцепляют
хвостом, толкают носом и утаскивают друг у друга в стремительных выпадах и
погоне.
Но когда отнимать надо было колючую цветочную гирлянду, вертуны
отказывались играть с Леи, и она доводила нас до исступления, затевая игру с
дрессировщиками: подплывала соблазнительно близко
с леи на грудном плавнике и в последнюю секунду ловко увертывалась от
протянутой руки. А отобрать гирлянду было необходимо: она могла рассыпаться
и забить решетку сточных труб или -
того хуже - засорить желудок какого-нибудь из дельфинов. Ведь даже
робкий вертун вполне мог схватить зубами и случайно проглотить оторвавшийся
пластмассовый цветок.
Пришлось ввести первое в нашей практике наказание - "тайм-аут", как
назвал его Рон Тернер. Когда Леи отказывалась вернуть гирлянду, дрессировщик
хватал ведро с рыбой и решительным шагом
уходил от бассейна на три минуты. Это, естественно, лишало игру всякого
интереса. После нескольких тайм-аутов мы убедились, что теперь на Леи можно
положиться: она тут же притаскивала гирлянду, едва дрессировщик опускал руку
в воду, что означало "отдай". Лишиться гирлянды было легче, чем отказаться
от сеанса дрессировки.
Леи быстро научилась всему, чему научились до нее вертуны, но вертеться
в воздухе она не умела. Это было выше ее возможностей, а потому, когда
остальные взлетали в воздух, она только старательно подскакивала и
проделывала что-то вроде сальто. Она была редкая глупышка. Начало сеанса или
поощрение для нее одной вызывало у нее припадок восторга: она принималась
метаться по бассейну, плескаться и мешать другим. Оставалось только
надеяться, что с возрастом она немного угомонится.
В конце концов почти всю дрессировку вертунов Дотти взяла на себя. Крис
тоже занимался с ними,
но эта работа выматывала его и злила. Надо было не только следить за
пятью дельфинами,
но и точно учитывать, на какой стадии находится каждый из них в
отработке каждого элемента
поведения. "Хаоле вертится хорошо - пора перевести его на варьируемый
режим и поощрять каждое второе или третье верчение, Моки не вертелся со
среды - давать ему рыбу за каждое верчение, Меле обленилась - поощрять
верчение только в самом высоком прыжке".
Свисток, конечно, слышали все животные, и мы должны были показывать им,
кто именно заслужил этот свисток, - показывать, давая этому дельфину рыбу
или, наоборот, не давая другому. А они непрерывно плавали, крали рыбу друг у
друга, и все это сбивало с толку дрессировщика, да и животных тоже, хотя они
и делали некоторые успехи.
Вполне возможно, и даже желательно, во время одного сеанса отрабатывать
несколько разных элементов поведения, если вы только сумеете найти способ,
как это сделать. Мы установили вышку
с площадкой у борта большого бассейна примерно в трех метрах над водой.
Предназначалась она для того, чтобы учить дельфинов прыгать за рыбой
вертикально вверх, но заодно оказалась прекрасным приспособлением для
дрессировки вертунов. Оттуда за ними было легче следить и легче бросать рыбу
именно тому животному, которое заслужило поощрение. Дотти, кроме того,
использовала ее и для варьирования хода дрессировки. Например, она начинала
отработку верчения с вышки, потом спускалась и у борта отраба- тывала хулу и
ношение леи, затем возвращалась на вышку и некоторое время высматривала
что-нибудь новое. Животные приспособились к такому распорядку, и это очень
пригодилось, когда пришло время учить их выполнять разные движения по разным
командам.
Первым естественным движением, которое решила закрепить Дотти, был
кувырок через хвост.
Она начала поощрять животное, проделавшее такой кувырок. Говорила ли
она по телефону или чистила ящик из-под рыбы, она все время поглядывала на
бассейн вертунов, и стоило кому-нибудь
из них перекувырнуться, как она свистела с того места, где стояла, к
ближайшему ведру с рыбой
и вознаграждала одного из вертунов с тихой надеждой, что перекувырнулся
именно он. Мы все помогали ей, когда могли. Для этого требовалось весь день
разгуливать со свистком в зубах
и рыбешкой в кармане и, кроме того, уметь узнавать вертуна во время
кувырка и потом, в воде, чтобы бросить рыбу именно ему. В конце концов мы
очень в этом поднаторели.
Хлопки хвостом по воде еще один обычный элемент поведения, который
Дотти выделила
и закрепила. Хлопки заметно различаются по характеру: легкий шлепок
означает нетерпение или раздражение и может повторяться несколько раз.
Сильный удар "блям!", далеко разносящийся
и в воде, и в воздухе, - сигнал тревоги. Стоит одному дельфину в море
или бассейне сильно шлепнуть хвостом, и вся стая немедленно нырнет.
Наши вертуны иногда пошлепывали хвостом по воде в тех случаях, когда
рассчитывали получить рыбу, - и не получали. Дотти начала закреплять этот
элемент поведения, и вскоре вся компания вертунов с большим увлечением
хлопала хвостом по воде, взбивая пену и производя страшный шум. Выглядело
это очень забавно.
Мы задумали добиться того, чтобы они хлопали хвостами, описывая друг за
другом круги по бассейну. Каким образом нам удастся воспроизвести это
движение в Бухте Китобойца, где не будет круглой стенки, чтобы указывать
животным направление, мы не знали. Однако за поразительно короткое время
дельфины научились двигаться в своем маленьком бассейне по кругу аккуратной
вереницей носом к хвосту плывущего впереди. Они держали интервалы, образуя
правильное кольцо, и если кто-нибудь запаздывал, потому что, например,
доедал рыбу, когда начиналось хлопанье, он тут же высматривал разрыв в
кольце и стремительно туда кидался - совершенно как человек, торопящийся
занять свое место в хороводе.
Групповое дельфинирование тоже сулило большой успех. Дотги начала
поощрять Акамаи за простые пологие прыжки. Остальные животные, слыша
свисток, но не получая рыбы, начали следить за тем, что делает Акамаи.
Довольно скоро Хаоле набрал скорость и прыгнул рядом с Акамаи, точно
сдублировав его прыжок. И получил за это поощрение Затем и остальные один за
другим сообразили, что от них требуется. (Последней, разумеется, была Леи,
которая дольше всех прыгала то слишком рано, то слишком поздно, то в
противоположном направлении.) Чтобы вся группа прыгала одновременно и
параллельно, требовалось постоянное неусыпное внимание: когда животные
завершали прыжок и расплывались в разные стороны, надо было держать ухо
востро, чтобы не бросить рыбу тому, кто поленился или напутал.
В эти дни Жорж доставил нам еще одного кико, сильного красивого самца,
получившего кличку
Кахили - так назывались церемониальные опахала из перьев, которые в
старину держали по бокам сиденья племенного вождя.
Чтобы Кахили побыстрее привык к новой обстановке и начал есть, мы
посадили его к сородичам - Хоку и Кико Он с самого начала чувствовал себя
прекрасно и вскоре уже совсем освоился
и ел с аппетитом.
Плавая возле Хоку и Кико, Кахили выглядел настоящим красавцем. В
группе, предназначенной для Бухты Китобойца, большой прыжок кико можно было
отрабатывать с Леи (если она даст нам эту возможность); так, может быть,
оставить Кахили для Театра Океанической Науки? Если совместный прыжок двух
дельфинов через барьер красив, то совместный прыжок трех дельфинов должен
быть еще красивее!
Мы приучили Кахили к свистку и уже дрессировали его вместе с остальными
кико играть в мяч, проплывать через дверцу, прыгать по сигналу и брать
барьеры. Ни мяча, ни барьеров Кахили
не боялся, так как видел, что Хоку и Кико относятся к ним спокойно.
Зато он боялся Хоку
Мне и в голову не пришло, что Кахили может оказаться непрошеным гостем.
Наши вертуны образовывали пары и плавали вдвоем, но нередко они образовывали
и трио Хаоле был вожаком
и признанным покровителем единственной самки - Меле; однако
исключительных прав на нее
он не предъявлял. Хотя настоящее спаривание мы наблюдали редко, половые
игры были частым явлением и в них принимали участие все животные,
причем иногда одни самцы, - собственно говоря, в таких играх дельфинов
совершенно не интересовало, кто есть кто. А потому я полагала, что кико не
менее терпимы и Кахили прекрасно уживется
с Хоку и Кико. Но я ошиблась
Хотя Кахили был крупнее Хоку, его сразу же поставили на место. Ему не
дозволялось плавать рядом
с Хоку и уж тем более рядом с Кико. Он вынужден был смиренно следовать
сзади. Ему было трудно демонстрировать элементы поведения и еще труднее
получать за них награду - Хоку перехватывал его рыбу. И Хоку, и Кико
презрительно били его хвостами или спинными плавниками, если он мешал им,
когда они работали. Струи пузырьков, вырывавшиеся из дыхала Кико в такие
минуты, позволяли нам догадываться, как часто на Кахили обрушивалась
дельфинья брань.
Но, может быть, Кахили будет работать увереннее, когда получше
разберется в том, что от него требуется? Мы перевели его в бассейн Макуа и
Кане (они полностью eго игнорировали) и начали дрессировать. Крис научил его
переплывать через веревку, затем перепрыгивать через нее и, наконец, прыгать
через съемный прут. Теперь, когда рядом не было Хоку и Кико, которые им
помыкали, Кахили работал очень усердно. Собственно говоря, он был на
редкость хорош и скоро уже перепрыгивал через прут почти в двух метрах над
водой.
Когда Кахили вошел во вкус и многому научился, я снова перевела его к
Хоку с Кико и предложила всем троим перепрыгнуть барьер одновременно. О да,
Кахили прыгнул. Но только Хоку и Кико прыгнули безупречно и бок о бок, а
Кахили хотя и взлетел в воздух одновременно с ними, но далеко
в стороне, робко и виновато изогнувшись, словно прося прощения за то,
что посмел прыгнуть через принадлежащий Хоку барьер, когда барьер
потребовался самому Хоку. А услышав свисток, Кахили метнулся в угол и
смиренно ждал там, пока Хоку и Кико не съели всю рыбу.
Безнадежно! Я не могла придумать способа, как превратить Кахили из
отщепенца в равноправного члена дельфиньего общества - разве что хорошенько
отдубасить Хоку и Кико за их чванство, но это вряд ли помогло бы. А потому
решено было перевести Кахили к вертунам для выступлений в Бухте Китобойца.
Бассейны были расположены так, что в день уборки мы сначала переводили
вертунов к афалинам,
а затем афалин к кико, спуская воду и приводя бассейны в порядок
поочередно. Таким образом, Леи
и вертуны еще ни разу не видели Кахили.
С переводом Кахили в другой бассейн мы решили не мудрить: мы с Дотти
прижмем его сетью к стенке бассейна, а Крис и Гэри вытащат его, перенесут к
бассейну вертунов и бросят туда. Кахили не пытался вырваться, и все прошло
быстро и гладко.
Бух! Вертуны метнулись во все стороны. Кто этот чужак? Нет, кто этот
неотразимый красавец?
Едва Кахили поплыл, осматривая свое новое жилище, как Меле и Леи
кинулись к нему и в буквальном смысле слова смиренно простерлись перед ним.
Они легли у него на пути боком или даже почти брюхом вверх, так что ему
пришлось легонько их оттолкнуть, чтобы плыть дальше Он вежливо погладил
самок клювом, после чего они приняли обычное положение, подплыли к нему
вплотную
с обоих бочков и стали поглаживать его грудными плавниками, подниматься
и опускаться вместе
с ним, дышать точно в такт с ним (высший знак полного единения у
дельфинов) а сзади
с любопытством, но почтительно следовали вертуны-самцы. Кахили, бедный
изгой Кахили, стал царем!
Кахили, наверное, чувствовал себя великолепно Он много лет оставался
доминирующим самцом группы, выступавшей в Бухте Китобойца. Он мог выбирать,
с кем плавать (разумеется, Леи, принадлежавшая к одному с ним виду стала его
фавориткой после того, как достигла половой зрелости) Он мог отнимать рыбу у
кого хотел. Он мог гонять и бранить других, а его никто не гонял.
А во время дрессировки он всегда занимал самую выгодную позицию -
напротив ведра с рыбой.
Но Хаоле чувствовал себя далеко не так великолепно. Низложенный в
мгновение ока, даже без драки, он два дня пребывал в глубочайшем унынии,
почти не брал корма и держался в стороне от остальных. Он просто дрейфовал,
высунув из воды морду. Выглядел он жертвой несправедливой судьбы
(а возможно, и ощущал себя точно делец после биржевого краха).
Своего статуса он полностью не утратил, и с ним по-прежнему считались,
а так как во время дрессировки он часто первым понимал, что от них
требуется, остальные следили за ним и подражали ему. По отношению к людям он
остался самым дружелюбным из вертунов. Просто он уже не был
вожаком, и я подозреваю, что жизнь для него так никогда и не стала
прежней.
Кахили быстро освоил все, что уже делали вертуны, хотя, как и у Леи,
верчение у него толком
не получалось. Быстрота, с какой он научился прыгать через прут,
показала, что он мог бы стать прекрасным материалом для индивидуального
формирования, однако в Бухте Китобойца мы могли использовать его только как
члена группы (между прочим, он так и не продемонстрировал того эффектного
прыжка, который Тэп наблюдал у дикого кико, - и не только он, но и ни один
из кико, каких нам приходилось дрессировать). Кахили выполнял то, что от
него требовалось, но больше уже никогда особенно рьяно не работал: если
дрессировщик не давал ему рыбы, он всегда мог отобрать ее у кого-нибудь
другого.
Казалось бы, присутствие в группе тирана и грабителя должно было
неблагоприятно сказываться
на дрессировке. Ничего подобного. Кахили его доминирующее положение
безусловно мешало,
но не его жертвам. Когда их рыбу крали - а точнее, конфисковывали,
поскольку Кахили действовал не исподтишка, а открыто, пуская в ход угрозу, -
они работали еще усерднее, чтобы получить новое вознаграждение.
Следуя правилам формирования, можно в буквальном смысле слова любое
животное обучить любым действиям, на которые оно способно физически и
эмоционально. Для этого необходимо только сообразить, как разбить элемент
поведения, который вы намерены у него выработать, на достаточно простые
составляющие, чтобы поочередно отрабатывать их. Именно так цирковые
дрессировщики обучают слона стоять на одной ноге или тигра прыгать сквозь
горящий обруч. У этого процесса есть пышное наименование - "последовательное
приближение".
Формирование представляет собой сочетание искусства и науки. На науку
опирается весь процесс: варьируемые режимы, усложнение требований по одному
на каждом этапе, правильное закрепление. Те, кто занимается формированием
поведения в силу своей профессии, иногда путем проб и ошибок вырабатывают в
себе тонкое интуитивное понимание этого процесса. Мне доводилось наблюдать
примеры великолепного формирования в работе футбольных тренеров, жокеев и
дирижеров симфонических оркестров.
Искусство формирования и его прелесть заключены в умении придумать,
какой новый элемент поведения можно сформировать, а затем способ, как его
сформировать. Представить себе что-нибудь новое бывает очень трудно. Вот
почему в цирковых номерах так редко удается увидеть
по-настоящему оригинальный элемент поведения.
Я на собственном опыте убедилась, насколько легче использовать
стандартное поведение, например варьировать прыжки через барьер, чем
разрабатывать что-то принципиально новое.
Но стоит кому-нибудь придумать такую новинку, и почти любой
дрессировщик сумеет найти свой способ, как ее перенять. Мне и в голову не
пришло бы, что можно мчаться на двух дельфинах,
как на водных лыжах, но когда в Сан-Диего, в океанариуме "Мир моря",
изобретательный дрессировщик проделал это, мы смогли разработать сходный
номер. Такое заимствование тоже способствует однообразию представлений с
животными. Поскольку любой хороший дрессировщик способен воспроизвести любую
оригинальную идею, придуманную кем-то другим, то дрессировщики, особенно
цирковые, в своем стремлении к уникальности вынуждены отрабатывать с
животными предельно трудные для них движения (вроде хождения по канату) в
расчете на то, что другие предпочтут не тратить таких усилий на
воспроизведение номера.
Пути к желанной цели могут быть самыми разными: вероятно, существует
столько же способов формирования данного поведенческого элемента, сколько
есть на свете дрессировщиков. Рецепт одного дрессировщика может быть
совершенно не похож на рецепт другого. Вовсе не обязательно было учить Хоку
и Кико прыгать через прут так, как это делала я. Другой человек мог бы,
например, сначала приучить их высоко прыгать в определенном месте бассейна,
а потом установил бы там прут. И заставить их переплывать через веревку
можно было бы, перемещая веревку по дну под ними,
а не гоняя их над ней.
Потомственные цирковые дрессировщики редко сознают это: их личный метод
кажется
им единственно возможным - вот так вы обучаете лошадь кланяться, вот
так медведь начинает у вас ездить на велосипеде, - и они обычно ревниво
скрывают свои рецепты формирования всех этих поведенческих элементов,
передавая их от отца сыну как семейную тайну. Да, конечно, такие рецепты
могут включать особые приемы, позволяющие экономить время и добиваться
желаемого результата
с минимальными усилиями. Чтобы научить собаку делать обратное сальто,
ее обычно учат прыгать прямо вверх, а затем, пока она в воздухе, хлопают ее
по заду. так что она полностью переворачивается, прежде чем приземлится на
четыре лапы. Похвалы и пищевое поощрение
помогают собаке избавиться от растерянности, и вскоре она уже прыгает и
крутит обратное сальто, чтобы избежать хлопка. (Конечно, для этого номера
нужна небольшая подвижная собака - фокстерьер, а не ньюфаундленд.)
Обратное сальто почти всегда формируется именно так. Внимательно
понаблюдайте за исполнением этого номера, и вы почти наверное увидите, как
дрессировщик резко дергает ладонью - уже не для того, чтобы хлопнуть собаку,
а чтобы подать ей сигнал. Таков традиционный рецепт формирования этого
поведенческого элемента, и однако не знающий его дрессировщик может найти
немало других способов научить собаку крутить обратное сальто.
Интереснее всего была, пожалуй, отработка номера, которым мы занимались
несколько лет спустя после открытия Парка. У нас были тогда две великолепные
малые косатки - взрослые самки Макапуу (названная так по мысу, неподалеку от
которого ее поймали) и Олело. Совершенно черные, безупречно обтекаемой
формы, около четырех метров длиной, эти дельфины оказались редкостными
акробатами - по высоте, разнообразию и ловкости прыжков они не уступали
своим более мелким сородичам. Мне пришла в голову мысль, что они могли бы
прыгать через веревку одновременно,
но навстречу друг другу - так, чтобы их могучие тела на мгновение
перекрещивались в воздухе. Сама по себе идея новой не была - мне случалось
видеть, как подобным образом прыгали более мелкие дельфины, а также лошади
без наездников, - но я решила, что в исполнении этих
фотогеничных животных такой прыжок будет выглядеть особенно эффектно.
Я взяла на себя дрессировку Макапуу, которая уже выступала в Бухте
Китобойца. Другая дрессировщица, англичанка Дженни Харрис, работала с Олело
в одном из малых бассейнов. И она
и я начали с того, что протянули веревку по дну и обучили своих
подопечных переплывать над ней
по команде, а затем постепенно поднимали веревку, пока животные не
начали через нее перепрыгивать. Макапуу мы обучали прыгать справа налево, а
Олело - слева направо. Затем мы перевели Олело в Бухту Китобойца (ей это
страшно не понравилось, она злилась и дулась два дня).
Мы с Дженни начали индивидуальные сеансы дрессировки в Бухте Китобойца,
занимаясь с нашими косатками по очереди: одна косатка оставалась рядом со
своим дрессировщиком (мы называли это "занять позицию"), а вторая тем
временем работала, и так продолжалось, пока обе они не научились безупречно
прыгать в нужном направлении через веревку, натянутую метрах в полутора над
водой в укромном уголке бассейна позади нашего китобойного судна.
Наконец мы решили, что косатки уже достаточно подготовлены для
совместного прыжка. Мы обе подозвали своих животных к борту китобойца. Я
подала Макапуу сигнал рукой, которому она привыкла подчиняться, а Дженни
подала сигнал Олело. Косатки ринулись в противоположных направлениях,
повернули, прыгнули через веревку - одна косатка слева, другая справа - и на
скорости более тридцати километров в час при суммарном весе чуть ли не в
полторы тонны столкнулись головами!
Ну конечно, во второй раз они прыгнуть отказались: "Нет уж, сударыня,
только не я!" Пришлось полностью пересмотреть план дрессировки.
Мы вновь начали дрессировать их по отдельности. На этот раз я обучала
Макапуу прыгать не только справа налево, но и у дальнего конца веревки, в
двенадцати метрах от меня. На середине веревки я привязала тряпку, чтобы
лучше определять расстояние и приучать косатку прыгать все ближе и ближе к
дальнему концу веревки. Дженни учила Олело прыгать слева направо, но у
ближнего конца веревки.
Недели через две, когда наши косатки успокоились и усвоили новые
правила, мы снова попросили
их прыгнуть одновременно, натянув веревку совсем низко над водой, чтобы
задача была не слишком трудной. И вскоре они уже прыгали охотно, но на
расстоянии добрых десяти метров друг от друга.
Все это потребовало много времени - на дрессировку мы могли отводить
только несколько минут
в день, поскольку косатки ежедневно участвовали в четырех-пяти
представлениях, демонстрируя
то, чему они уже научились.
Затем мы начали мало-помалу поднимать веревку, и наконец обе косатки
уже перемахивали через нее в красивейшем трехметровом прыжке. Тогда, оставив
концы веревки на трехметровой высоте,
мы ослабили ее натяжение, так что в середине она заметно провисла. К
этой идее мы пришли после долгих рассуждений и споров за бесчисленными
чашками кофе и могли только надеяться, что она даст нужный результат.
И действительно, врожденное желание не тратить лишних сил заставило
косаток все больше
и больше сближаться, потому что обе, естественно, предпочитали прыгать
там, где пониже. Вот так,
"жульничая" и подбираясь к месту наибольшего провисания веревки, каждая
научилась оценивать
направление прыжка другой и придерживаться своей стороны по отношению к
самой низкой точке.
В конце концов они начали перекрещиваться в воздухе на расстоянии всего
лишь нескольких сантиметров друг от друга. Тогда мы принялись вновь
понемногу натягивать веревку, пока ее центр
не оказался в тех же трех метрах над водой, что и концы. Так, мы
получили то, чего добивались: два великолепных животных встречались в
изумительном прыжке на трехметровой высоте над поверхностью воды, едва не
задевая друг друга. По-моему, из всех номеров, которые нам удалось
отработать, этот остается одним из самых эффектных.
Формировать элементы поведения очень интересно, но это лишь половина
дела. Необходимо еще отработать сигналы, по которым животное узнавало бы,
чего вы от него хотите и в какой момент. Психологи называют это "привести
поведение под стимульный контроль". Это очень коварный
и увлекательный процесс. Установив надежный стимульный контроль, вы тем
самым вырабатываете что-то вроде общего "языка" с животным, причем не только
одностороннего. Ваши действия и его реакции постепенно складываются в
систему взаимного общения.
Я уже не помню, кто первый предложил эту идею - Рон Тернер, Тэп Прайор
или Кен Норрис, но идея была замечательная: снабдить нас, дрессировщиков,
подводным электронным оборудованием, чтобы мы могли контролировать поведение
дельфинов с помощью звуковых сигналов.
Большинство представлений с дельфинами, как и с другими животными,
ведется при помощи сигналов, которые дрессировщик подает движениями руки:
протянутая рука означает, что надо двигаться в вертикальном положении, взмах
влево - что надо прыгнуть сквозь обруч, и так далее.
Однако по ряду причин звуковые сигналы часто бывают во многих
отношениях удобнее. Во-первых, дельфин руководствуется больше слухом, чем
зрением, - звуки он . различает лучше, чем жесты,
и реагирует на них с большей легкостью. Во-вторых, чтобы увидеть
движение руки, он должен смотреть на дрессировщика, звуковой же сигнал он
воспринимает, чем бы ни был занят. В-третьих, жесты каждого дрессировщика
неизбежно обладают оп-, ределенным своеобразием, и животные настолько
привыкают к особенностям сигналов своего постоянного дрессировщика, что на
те же сигналы, если их подает кто-то другой, реагируют заметно хуже: в
результате стоит основному дрессировщику заболеть или уехать отдыхать, и
представление разваливается.
Мы решили, что звуки, механически производимые под водой, помимо других
преимуществ будут всегда совершенно одинаковыми, а это позволит менять
дрессировщиков без ущерба для представления, как только отрабатываемые
элементы поведения достаточно закрепятся.
Электронная аппаратура, за немалую цену сконструированная местной
фирмой, состояла из панели
с кнопками, усилителей и трех переносных подводных излучателей звука,
включавшихся нажимом педали. Каждая кнопка приводила в действие вибратор,
издававший определенный звук - жужжание, пощелкивание, высокое или низкое
гудение, пульсирующее гудение и так далее. Любой звук можно было передавать
через любой излучатель звука. Кроме того, нажав одновременно на две-три
кнопки, можно было создавать весьма прихотливые эффекты.
Эти звуки не имитировали звуков, производимых дельфинами, и не были на
них похожи. Высота
их была подобрана так, что они хорошо улавливались и легко различались
человеческим слухом. Дельфины способны слышать гораздо более высокие звуки,
недоступные человеку, и тоньше
их различать, но нам требовались звуки, которые могли бы слышать и
различать мы сами. Можно
с ума сойти (как я убедилась позднее, во время научных экспериментов),
когда битых полчаса подаешь дельфину звуковые сигналы, которых сама слышать
не можешь, а он и в ус не дует, точно успел все на свете перезабыть, и вдруг
выясняется, что сигнала вообще нет из-за каких-то
технических неполадок (например, ты забыла включить аппаратуру) и
дельфин тоже ничего
не слышал. Кроме того, полезно иметь возможность, услышав сигнал
сказать себе: " 0й, это же
не сигнал верчения!", броситься к панели и нажать правильную кнопку.
У всех наших животных уже были выработаны элементы поведения, которые
теперь следовало связать с определенными сигналами. Макуа должен был звонить
в свой колокол по команде -
и звонить до тех пор, пока не получит команду перестать. Кроме того, он
научился прыгать так, чтобы падать на воду боком, поднимая фонтаны брызг.
Китобои называют такой прыжок "плюханьем". Теперь Макуа надо было научиться,
когда прыгать так, а главное, когда так не прыгать, то есть
не плюхаться неожиданно возле борта, окатывая дрессировщика водой с ног
до головы, -
это нас совсем не устраивало.
Вертунам нужен был сигнал, чтобы вертеться, делать сальто, синхронно
дельфинировать, хлопать хвостами и "танцевать хулу". Хоку и Кико требовался
сигнал, чтобы прыгать через барьеры. Мы, дрессировщики, собрались все
вместе, выбрали звук для каждой команды и соответствующим
образом пометили кнопки на панели.
И вот, взяв, так сказать, инструкции Рона в одну руку и ведро рыбы в
другую, мы принялись отрабатывать сигналы, начав с обучения вертунов
вертеться по команде. Или, по выражению Рона, мы начали "приводить поведение
под стимульный контроль".
Сперва вы берете рыбу, опускаете излучатель звука в воду, а педаль
устанавливаете
на дрессировочной площадке, идете в помещение, включаете аппаратуру,
нажимаете нужную кнопку, возвращаетесь к бассейну, опускаете ухо в воду
(поскольку в воздухе сигнал не слышен) и быстро нажимаете и отпускаете
педаль, проверяя, возникает ли звук. Затем вы занимаете свое место
на площадке, и дельфины, увидев вас и торопясь позавтракать, начинают
вертеться. Один тут, другой там. Прыгают они высоко и вертятся энергично,
потому что вы так сформировали этот элемент поведения, и вертятся по
нескольку раз за одну рыбешку, поскольку вы в свое время ввели варьируемый
режим.
Тут вы включаете звук на тридцать секунд и, пока они не истекут,
поощряете свистом и рыбой каждое верчение каждого дельфина. Затем вы
выключаете звук на тридцать секунд и, пока они в свою очередь не истекут,
оставляете без всякого внимания даже самые эффектные верчения. После чего
в инструкциях животные начинают вертеться чаще при включенном сигнале и
реже при выключенном, пока верчение без сигнала не "погасится" вовсе, а
стоит раздаться сигналу, и все животные вновь примутся энергично вертеться.
Бессмысленный звук, который они игнорировали как "необусловленный стимул",
обретает для них смысл, становится сигналом начинать верчение,
"обусловленным стимулом".
В бассейне же - по крайней мере в нашем - вертуны при включенном
сигнале крутились все реже,
а вместо этого подплывали к излучателю и принимались его обследовать.
Когда же сигнал выключался, у них начинался настоящий приступ верчения - они
взметывались все выше, вертелись все быстрее, а затем, не получая поощрения,
и вовсе переставали вертеться. Казалось, они как-то связывали звук сигнала с
тем, что им то дают рыбу, то не дают, но не дают именно из-за него.
Нам пришлось опять поощрять и закреплять всякое верчение, пока они
вновь не начали вертеться
с увлечением, и лишь затем мы опять ввели звуковой сигнал. Только
теперь мы держали его включенным гораздо дольше, чем выключенным. Однако мы
по-прежнему замечали, что при включенном сигнале некоторые животные вертятся
вяло и небрежно, а при выключенном - с полным блеском. В конце концов мы
начали усматривать в таком поведении утешительный признак: животные все-таки
замечают сигнал и, значит, скоро "уловят суть".
И когда это действительно произошло, ошибиться было невозможно. Первьм
разобрался Хаоле: после четырех-пяти сеансов дрессировки с сигналом он при
включенном сигнале настораживался
и сразу же начинал энергично вертеться. Остальные вскоре последовали
его примеру. Возможно,
некоторые освоились с сигналом, а другие просто начинали вертеться,
когда вертелся Хаоле.
Но как бы то ни было, мы получили надежное верчение по сигналу.
Теперь нам предстояло полностью и сознательно "угасить" верчение без
сигнала. Тут большую пользу принес секундомер. Если дельфины десять секунд
не вертелись, мы включали сигнал, давали им повертеться и поощряли их. Затем
снова перерыв на десять секунд. Если кто-нибудь за это время вертелся, мы
начинали отсчет заново, пока вновь не проходило десяти секунд без всякого
верчения, так что можно было вновь включить сигнал. Мы словно бы
использовали сигнал - возможность повертеться и получить рыбу - как
поощрение за поведенческий элемент "ничего неделания
в течение десяти секунд".
Постепенно этот период без верчения удавалось продлевать все больше и
больше. Мы убедились, что поведенческий элемент можно считать практически
"привязанным к сигналу", если на протяжении минуты животные не начинали
вертеться по собственной инициативе в расчете получить поощрение. Тут уже
можно твердо верить, что животные будут вертеться, услышав сигнальный звук,
и не будут (во всяком случае, в надежде на рыбу), пока его не слышат.
Групповое дельфинирование по сигналу отрабатывалось таким же порядком.
Несколько минут
мы поощряли дельфинирование, пока не начинали прыгать все животные.
Затем мы включили звуковой сигнал, совершенно не похожий на сигнал верчения.
И что же произошло? Все дельфины завертелись. На этом этапе любой
доносящийся из излучателя звук означал для них "вертись!".
Поскольку мы использовали непрерывный сигнал и поскольку он означал
"продолжайте, пока сигнал не смолкнет, мы сообразили, что сигнальный звук
можно использовать и для того, чтобы сообщать животным: "Нет, не то!". С
нашей площадки было нетрудно определить, намерены ли животные
дельфинировать все вместе или же рассыпаться по бассейну, чтобы начать
вертеться. Включался сигнал дельфинирования, животные явно готовились
вертеться, но, прежде чем они успевали выпрыгнуть из воды, дрессировщик
выключал сигнал, и сбитые с толку дельфины начинали
беспорядочно плавать. Снова раздавался сигнал, и если они делали хотя
бы вялую попытку дельфинировать, сигнал продолжал звучать, они слышали
свисток, а когда сигнал смолкал,
уже уплетали рыбу.
Итак, дельфины научились вертеться по сигналу и не вертеться без
сигнала. Теперь им предстояло научиться, дельфинировать по сигналу и не
дельфинировать без сигнала, а кроме того, не вертеться по сигналу
дельфинирования и не дельфинировать по сигналу верчения. Отработка "не
делай!" столь же важна, как отработка "делай!". Я знавала немало
дрессировщиков лошадей и собак,
которые упускали из виду этот простой факт. Если вы можете с помощью
сигнала вызвать определенный поведенческий элемент, это еще не значит, что
вы полностью его контролируете.
Необходимо, кроме того, добиться, чтобы животное не повторяло его по
собственной инициативе, когда вам это не нужно. Лейтенант, чей взвод по его
команде всегда бросается в атаку под огнем противника, тем не менее плохой
командир, если его взвод способен иногда броситься в атаку без всякой
команды. Собственно говоря, маршировки и учения проводятся не только для
того, чтобы поставить определенную систему поведения под стимульный
контроль, но и для того, чтобы выработать твердую привычку - или даже, если
хотите, умение - делать что-то по сигналу и не делать того же в отсутствие
сигнала.
Дельфины способны на обобщения (как и многие другие животные). К тому
времени, когда наша группа дельфинов научилась с достаточной степенью
надежности вертеться по сигналу верчения
и дельфинировать по сигналу дельфинирования, она усвоила еще и
следующее: "по сигналу надо что-то делать", "без сигнала не надо делать
ничего" и "по разным сигналам надо делать разное".
Потребовалось много дней, чтобы обучить вертунов первому сигналу, и
много сеансов, чтобы был твердо усвоен второй сигнал. На усвоение третьего
сигнала - звука для хлопанья хвостом - потребовалось одно утро. Животные
приобрели необходимую "искушенность", и с этих пор всех членов группы было
уже гораздо легче обучать не только подводным звуковым сигналам, но и
жестам, и всяким другим командам.
Инструкции Рона подсказали нам еще одну тонкость - "лимит времени".
Этот метод обеспечивает быструю, почти мгновенную реакцию. В первые дни,
когда мы включали сигнал верчения, некоторые животные принимались вертеться
только через десять-пятнадцать секунд, когда остальные уже кончили и ели
свою рыбу. Поэтому мы начали со среднего времени (примерно пятнадцать
секунд), которое требовалось, чтобы все животные завертелись, и включали
сигнал только на пятнадцать секунд. Если, например, Моки ленился и в течение
пятнадцати секунд так и не начинал вертеться,
сигнал смолкал и дельфин оставался без рыбы.
Таймер помогал дрессировщику не жульничать: ведь очень трудно устоять
перед искушением
и не оставить сигнал включенным чуть дольше, если ты видишь, что лентяй
вот-вот готов прыгнуть. Но стоит поддаться такому соблазну, и дело может
кончиться тем, что твои животные выдрессируют тебя держать сигнал включенным
все дольше и дольше.
Чувство времени у животных развито прекрасно, и вскоре все члены группы
начали поторапливаться. Некоторые прыгали, едва раздавался сигнал, и во
всяком случае до истечения пятнадцати секунд вертелись все остальные. Тогда
мы сократили время звучания сигнала до двенадцати секунд. Вновь лежебоки
оставались без рыбы. Вновь им приходилось поторапливаться. Мы убедились, что
можем сократить лимит времени до минимального срока, какой необходим
животному, чтобы оно физически успело выполнить требуемые движения. Когда
начались представления, лимит времени на верчение в Бухте Китобойца
составлял три секунды. Дрессировщик нажимал на педаль, и шестеро дельфинов
в мгновение ока исчезали под водой, чтобы секунду спустя взлететь в
воздух по всему бассейну.
Это было очень эффектно. И загадочно, поскольку подводного сигнала
зрители слышать не могли. Дрессировщик словно бы не отдает никакой команды,
рассказчик продолжает рассказ, а дельфины внезапно в нужный момент
проделывают свои трюки, и это повторяется снова и снова.
В Театре Океанической Науки мы объясняли и демонстрировали
использование подводных звуковых сигналов, и тем не менее я постоянно
слышала, как зрители на трибунах гадают, что за магическую власть мы имеем
над животными в Бухте Китобойца. Как-то раз один психолог из Европы
снисходительно объяснял своим соседям, что синхронности прыжков мы, конечно,
добиваемся
с помощью электрошока.
Со звуковой аппаратурой нам пришлось помучиться. В конце концов удалось
сконструировать оборудование, которое, несмотря на сложность, было надежным
и компактным, и мы научились пользоваться им ловко и с должной
почтительностью. Но сначала! Ах, что происходило сначала!
Аппаратура была громоздкой, таила в себе всяческие подвохи, а мы
портили ее, как только могли.
В первую очередь мы обнаружили, что нажать на педаль включения
подводного излучателя звука, когда он вынут из воды, - значит, сломать его;
а починка обходилась в 40 долларов и требовала двух недель. Затем
выяснилось, что главной панели противопоказана рыбья чешуя. Мелкие чешуйки
корюшки имеют обыкновение становиться вездесущими - у нас у всех руки были
сплошь ими облеплены (у всех, кроме Дотти, в которой воспитанность
сочеталась с благоразумием, так что она работала в резиновых перчатках). Все
выключатели и все дверные ручки в дрессировочном отделе обросли толстым
слоем чешуи, и вскоре кнопки включения звуковых сигналов покрылись слоями
крохотных чешуек, которые проникали внутрь панели и все там забивали. Позже,
когда мы начали пользоваться кассетами с записью звуковых сигналов,
положение еще более осложнилось.
Затем оказалось, что педали, хотя и прочные, тем не менее, способны
ломаться, кроме того,
от соленой воды, они становились электропроводными и били нас током. На
горьком опыте
мы убедились, что излучатель, оставленный на ночь в воде, выходит из
строя, но тащить его каждое утро к бассейну, опускать вместе с кабелем в
воду, а чтобы кабель не сползал, придавливать
его на краю бассейна кирпичом - процедура на редкость нелепая. Гнезда
для включения кабеля разбалтывались. Иногда кирпич соскальзывал, и
излучатель, довольно-таки тяжелая штука, выдергивал штекер из гнезда и летел
на дно. В довершение всего Макуа и Кане нравилось хватать
излучатель за кабель и уплывать с ним.
Пришлось вызвать мастера из города и придумать металлические крепления,
на которых можно было бы опускать излучатель в бассейн. В заключение мы
должны были выслушать еще одну нотацию
о том, что аппаратуру нужно уважать и прежде, чем за нее хвататься,
следует отмывать руки
от чешуи. Теперь все это кажется очевидным, и, наверное, нас ждало бы
меньше сюрпризов, если
бы мы лучше разбирались в технике, умели пользоваться инструментами
и знали, как обращаться с чувствительными приборами, но тогда все это
было для нас внове.
А каждый раз, когда мы устраивали себе очередной сюрприз, мы теряли
день, предназначенный для дрессировки.
И тем не менее сигнальная аппаратура стоила всех этих терзаний. Макуа
быстро научился по одному сигналу звонить в колокол, а по другому -
выпрыгивать из воды и "плюхаться". Хоку и Кико научились брать барьер по
сигналу и не делать этого без сигнала. После этого я установила по пруту
слева и справа от себя, включила сигнал, а когда они подплывали к первому
пруту, не выключила его, и они сразу перепрыгнули через второй прут. Затем
они научились брать три барьера, и я полностью уверовала в надежность
контролирующих сигналов, как вдруг обнаружилось, что сигнал означает для них
только "продолжай прыгать через барьеры", а вовсе не "прыгай сейчас": они
начинали прыжок точно через семнадцать с половиной секунд после предыдущего
независимо от того, звучал сигнал или нет.
Это называется "инерционным поведением". Животное реагирует на какой-то
побочный стимул, который никакого отношения к контролирующему сигналу не
имеет, - в данном случае на интервал времени. Этот интервал столь четко
запечатлелся у них скорее всего потому, что я сама, тоже бессознательно,
привыкла к нему и включала сигнал примерно каждые семнадцать секунд,
демонстрируя такое же инерционное поведение*.
Иногда инерционное поведение оказывается полезным. У каждого из
вертунов складывалось впечатление, будто в определенном месте бассейна
больше шансов получить рыбу. В результате, закончив совместное верчение,
каждый мчался в свой собственный "счастливый угол" и там ожидал поощрения.
Нам было все равно, куда они поплывут, но было легче поощрять тех, кого
следовало, когда мы знали, что Кахили будет у дверцы, Меле - сбоку от него,
Моки - справа от тебя. Хаоле - напротив, Акамаи - слева, а Леи будет
метаться с одного места на другое как сумасшедшая. Инерционное возвращение
животных к определенному месту служило дополнительным признаком, помогавшим
определить, кто есть кто, и обучение оказывалось, так сказать, взаимным,
поскольку дрессировщик обучался тому, что Моки будет вон там, а Кахили - вот
тут. Случайность, но удобная для всех**.
* По классическим представлениям произошла выработка условного рефлекса
"на время", так как дрессировщик не придерживался варьируемого режима.
** Случайно только расположение дельфинов в бассейне в момент первого
подкрепления, а далее у них образовался стойкий условный рефлекс "на место".
Все шло отлично, и только с дрессировкой Макуа в наглазниках дело не
ладилось. Для того чтобы
он мог продемонстрировать свою способность к эхолокации, необходимо
было чем-то закрыть ему глаза. Кен рекомендовал для этого резиновые чашки:
такую чашку накладывают на глаз животного
и прижимают, чтобы она плотно прилипла к коже. Мы долго возились с
ними. Испробовали покупные чашки-присоски от автомобильного багажника,
который устанавливают на крыше машины и возят
на нем водные лыжи или доску для серфинга. (Предварительно мы
обработали их, уменьшив толщину резины, чтобы она присасывалась не с такой
силой.) Пробовали изготовлять присоски
из силиконовой резины. Испытали заслонку из фибергласа, которая
закрывала бы глаз животного,
не прикасаясь к нему. На месте такую заслонку удерживали присоски,
прикрепленные к голове животного чуть в стороне от глаза.
Но все было напрасно: Макуа категорически не желал, чтобы ему закрывали
глаза. Стоило ему увидеть присоску в руках Криса или Гэри, как он начинал
злиться, угрожающе показывал зубы и бил рылом. Он был действительно опасен,
и дрессировщики имели полное право нервничать.
Я как руководитель была обязана найти выход из затруднения, в которое
попали Крис и Гэри.
Я передала им Хоку и Кико, уже успешно усвоивших несколько
поведенческих элементов, а сама занялась афалинами.
Многолетние предварительные разговоры с теми, кто хотел бы работать у
нас, научили меня спрашивать, приходилось ли им когда-нибудь подолгу
соприкасаться с большими животными. Меня интересовал не опыт дрессировки, но
привычка к виду внушительных зубов. Во всех нас что-то вздрагивает и
сжимается при приближении зубастой пасти, и преодолеть это чувство можно,
только изо дня в день привыкая к такому зрелищу. И неважно, как будущий
дрессировщик приобрел эту привычку - играя с немецкой овчаркой, взнуздывая
лошадь или ухаживая за коровами. В любом случае, если
он имел дело с крупными животными, то останется спокоен, когда дельфин
угрожающе защелкает зубами. Но дитя города, будь то недоучившийся школьник
или дипломированный зоолог,
почти наверное испуганно попятится от большого зверя, разинувшего
пасть, и будет пугаться так
часто и так явно, что начнет провоцировать животное на нахальное
поведение.
Я решила отработать метод приучения к наглазникам с Кане, отделив его
от Макуа на первые сеансы. Для начала надо было добиться, чтобы он держался
передо мной неподвижно, высунув голову
из воды, и позволял закрывать ему глаза ладонями - сначала один глаз,
потом другой, потом оба. Никаких трудностей не возникло. Я поощряла его не
только рыбой и свистом, но и поглаживанием, которое он очень любил. Теперь я
вовсе отказывалась прикасаться к нему при обычных обстоятельствах, но
энергично гладила и похлопывала после каждого свистка и перед тем, как
бросить ему рыбу.
Затем я начала поощрять его за то, что он позволял мне прикасаться к
нему чашкой-присоской.
Я показала ему эту чашку, я слегка прижимала ее там и сям к его телу,
время от времени вознаграждая его, пока он полностью с ней не освоился, -
обычный метод дрессировки лошадей. Психологи называют это "ознакомлением".
И вот я прилепила чашку к его спине. Все насмарку! Кане кинулся прочь и
заметался по всему бассейну, стараясь избавиться от отвратительной штуки,
которая в него вцепилась. Наконец это ему удалось, и я вытащила чашку
сачком. После этого он отплывал, едва увидев чашку-присоску.
Мне пришлось сменить метод дрессировки. Теперь я приучила Кане подолгу
прижиматься рылом
к моей правой руке, что бы я при этом ни делала левой. Я считала
секунды, задерживая его в такой позе на десять секунд, на двадцать секунд, а
свободной рукой трогала, тыкала и пощипывала его
то там, то тут. Когда поведенческий элемент прижимания хорошо
закрепился (мы называли его "занятием позиции" и научились использовать в
самых разных целях), я начала свободной рукой прилеплять к его спине
чашку-присоску и тут же ее отлеплять. Поскольку он научился "сохранять
неподвижность, что бы ни происходило", то терпел и это. Затем мы очень
быстро добились того,
что я прилепляла чашку к любому месту на его теле (кроме головы) и Кане
отплывал с ней, а потом возвращался, чтобы я ее сняла. Он убедился, что
липучая штука безобидна и что я ее обязательно сниму.
Потребовалось только время, чтобы он смирился с тем, что чашка
закрывает ему один глаз, и, когда мы достигли этой стадии, я переключилась
на Макуа.
Едва Макуа увидел у меня присоску, как тут же устроил свой спектакль -
начал тыкаться в руки
и щелкать челюстями. Но и я кое-чему научилась у пса Гаса и жеребчика
Эхо, которые тоже были смелыми, агрессивными животными. В первый раз, когда
Макуа ударил меня по руке, я испугалась, рассердилась и ударила его в ответ
по рылу. Причинить ему боль таким ударом я не могла, но мое намерение было
совершенно очевидным, а чтобы у Макуа и вовсе не осталось сомнений, я громко
крикнула "Нет!" и обеими ладонями хлопнула по воде.
Макуа ушел на метр под воду и выпустил большой пузырь воздуха.
По-моему, дельфины поступают так, когда неожиданный поворот событий застает
их врасплох, хотя и не пугает. Мне часто приходилось наблюдать, как животное
проделывало это, заметив какое-нибудь изменение реквизита или внезапно
"разобравшись" в требовании дрессировщика, которое долго оставалось ему
непонятным. Однажды судно, на котором я плыла, чуть было не столкнулось с
китом. Внезапно увидев судно почти рядом с собой, кит поспешно нырнул и
выпустил огромный пузырь воздуха.
В таких случаях мне всегда вспоминаются рассказы в картинках, где над
головой персонажа болтается воздушный шар с десятком вопросительных и
восклицательных знаков внутри.
После того как я дала ему сдачи, Макуа больше не пытался меня бить, но
по-прежнему вертел головой, широко разевая пасть. И вот, когда он проделал
это в очередной раз, я схватила ведро
с рыбой и ушла, устроив ему за такую демонстрацию тайм-аут. Когда я
вернулась, Макуа неторопливо плавал у стенки бассейна, и весь его вид
говорил: "А что я такого сделал?". Вскоре он полностью прекратил свои
угрозы.
Теперь его дрессировка пошла по тому же плану, что и с Кане. Скоро я
могла закрывать ему оба глаза, пока он занимал позицию передо мной, и уже
предвкушала, как он будет выполнять мои команды вслепую.
Макуа по-прежнему не испытывал ни малейшего удовольствия от того, что
ему закрывали глаза -
все равно чашками-присосками или заслонками. Как-то утром, когда его
поведение стало особенно раздраженным и упрямым, он внезапно сделал сильный
выдох, опустился на дно бассейна и замер там в неподвижности. Прошло
тридцать секунд, прошла минута. Я перепугалась. Может быть,
он издох? Выглядело это именно так. Я кинулась искать Криса, чтобы он
помог мне поднять Макуа
на поверхность. Заглянув в бассейн, Крис расхохотался.
- Макуа дуется, только и всего. Видите, он же следит за нами.
И действительно, сквозь толщу воды я различила маленький глаз Макуа,
злоехидно на нас поглядывающий.
Крис объяснил мне, что не раз видел, как афалины, рассердившись,
погружались на дно
и затаивались.В первый раз он тоже решил, что животное издыхает,
прыгнул за ним и вытащил на поверхность.
А дельфин перевел дух и снова ушел на дно, еще больше вознегодовав на
такое бесцеремонное обращение с ним. Крис вытаскивал его пять раз и только
тогда сообразил, что дельфин уходит на дно нарочно.
Я не понимаю, какую пользу должна приносить такая форма поведения
тихоокеанской афалине, которая большую часть своей жизни проводит над
пятикилометровыми глубинами и вряд ли может опускаться на дно и лежать там
всякий раз, когда у нее испортится настроение*. Тем не менее
в наших бассейнах они проделывали это неоднократно.
А стоило Макуа лечь на дно, и я ничем не могла на него воздействовать.
Тайм-ауты никакого впечатления не производили: ведь тайм-аут устраивал он
сам, чтобы наказать меня! Мне же нечем было ему отплатить. Конечно, я могла
взять длинный шест и тыкать в него, пока он не всплывет,
но подобные приемы имеют один недостаток: дрессируемое животное
приходит в ярость и становится еще упрямее, вынуждая вас усиливать
наказание, чтобы добиться желаемого результата, -
и вот вы уже пускаете в ход все более жестокие способы воздействия или
попросту физическую расправу. Такова опасность, которой, в частности,
чревато всякое негативное подкрепление.
И я не желала втягиваться в такую цепь событий.
А потому я взяла инструкции Рона Тернера и принялась штудировать
разделы, посвященные отучению. Как можно погасить поведенческий элемент,
который вам мешает?
Можно за него наказывать. В данном случае - исключено.
Можно подождать, пока без поощрения или закрепления он не исчезнет сам
собой. Но и это тут
не годилось. Наглазники у меня в руках, при виде которых Макуа уходит
на дно, - это и есть вполне действенное закрепление: он избегает работы в
них, а только этого ему и нужно. Кроме того,
он способен оставаться под водой (и ос- тавался! по пяти минут, а
ждать, когда он всплывет, -
* Реакция затаивания часто используется афалинами в море (например,
когда их преследуют и окружают суда для отлова сетями), помогая переждать
опасность и уйти от преследования.
значило напрасно терять драгоценное время.
Можно ввести дополнительный поведенческий элемент, несовместимый с
нежелательным,
и выдрессировать животное делать что-то, чего нельзя делать, лежа на
дне. Но ведь я как раз этим
и пыталась заняться.
Слово "угасание" постоянно встречается там, где речь идет о стимульном
контроле поведения. Когда поведение является ответом на сигнал, без сигнала
оно угасает. Вот он - выход! Я приучу Макуа опускаться на дно по команде и
оставаться там, пока звучит сигнал. Затем добьюсь, чтобы он не проделывал
этого без сигнала, то есть чтобы это поведение угасло. И тогда, если мне не
надо будет, чтобы он уходил на дно, я просто не подам ему сигнала.
В следующий же раз, едва Макуа лег на дно, я свистнула и бросила ему
рыбу. Он выпустил большой недоуменный пузырь, поднялся на поверхность и съел
рыбу. Мы вернулись к работе с наглазниками. А когда он опять разозлился и
ушел на дно, я снова свистнула и снова поощрила его. На следующий день он то
и дело опускался на дно, и я начала требовать определенного времени
пребывания там, устраивая ему тайм-аут, если он всплывал слишком быстро.
Вскоре я довела время лежания на дне до надежных тридцати секунд и подобрала
для этого поведенческого элемента звуковой сигнал.
Ему Макуа научился очень быстро, так как уже освоил два других звуковых
сигнала - побуждающих его звонить в колокол и "плюхаться".
В конце концов произвольные погружения прекратились. Теперь Макуа
несколько раз ложился на дно по команде в конце сеанса, а наглазники
позволял надевать на себя с корректностью истинного джентльмена.
Уход на дно удалось использовать для забавного номера - не слишком
оригинального, но всегда смешного. В стеклянном бассейне Театра Океанической
Науки зрители видели Макуа и на воде и под водой. Когда он высовывал голову
из воды перед площадкой, лектор объяснял, что дрессировщик попросил Макуа
сделать то-то или то-то, но забыл добавить "пожалуйста". Тут незаметно для
зрителей включался сигнал, Макуа опускался на дно хвостом вперед и лежал
там, как воплощение оскорбленного достоинства, пока дрессировщик не
"извинялся" и не отключал сигнал. Тогда Макуа весело взмывал на поверхность,
а дрессировщик тайком вознаграждал его рыбешкой.
Предположение о наличии у дельфинов эхолокационного аппарата впервые
высказал в 1945 году ловец, работавший для океанариума "Морская студия" во
Флориде, который заметил, что атлантические афалины обнаруживают разрывы в
его сетях и выскальзывают из них даже в самой мутной прибрежной воде*.
Заинтересовавшись этим предположением, Уильям Шевилл и Барбара Лоуренс,
научные сотрудники Вудс-Хола, поместили дельфина на лето в заводь с мутной
соленой водой и начали проверять, действительно ли он способен "видеть", не
пользуясь глазами. Видимость в заводи практически равнялась нулю - белый
стандартный диск невозможно было различить уже
в полуметре под водой. А дельфин не только плавал без всяких
затруднений, но обнаруживал в воде предметы и даже с порядочного расстояния
выбирал из нескольких кусков рыбы самый большой или находил среди
предложенных ему рыб разных видов самую любимую.
Во время этих экспериментов гидрофон фиксировал издаваемые животным
звуки - отрывистые скрипы, учащавшиеся, когда животное приближалось к
предмету, и завершавшиеся взвизгиванием, словно дверь поворачивалась на
ржавых петлях. Дальнейшие исследования профессора Уинтропа Н. Келлога, Кена
Норриса, ученых военно-морского ведомства США и других** показали, что
дельфин может посылать из своего лба направленный звуковой пучок, который
отражается от всех предметов, находящихся впереди животного, создавая эхо.
Животное, по-видимому, улавливает это эхо
не ушами, а звукопроводящими каналами в нижней челюсти***. Отраженные
звуковые импульсы складываются в его мозгу в своего рода мысленный образ
предмета. Дельфин может определить расстояние до него, его величину, а также
в значительной степени его форму и плотность. Благодаря сонару дельфин
получает нечто вроде телевизионного изображения того, что находится впереди
него.
Дельфина можно выдрессировать так, чтобы он с помощью своего
эхолокационного аппарата находил на дне бассейна предметы величиной с пчелу.
Он способен улавливать различия в размерах
*Мысль о наличии у дельфинов способности к эхо-локации принадлежит
Артуру Макбрайду, куратору "Морской студии". Выдержки из его дневников 1947
года были опубликованы только после его смерти, в 1956 году.
,** Большой вклад в изучение эхо-локации у дельфинов внесли советские
ученые.
*** Эта точка зрения предлагается профессором Кеном Норрисом,
столь незначительные, что нам определить их на глаз было бы очень
трудно. Он способен различать
предметы, сделанные из неодинакового материала, с такой тонкостью, что
не спутает алюминиевый квадрат с латунным одинакового размера и толщины.
Особенно хорошо он "видит" воздушные пузыри. Когда дельфин "смотрит" на
плывущего человека, он, вероятно, воспринимает не столько очертания тела,
сколько очертания легких и других заполненных воздухом полостей в нем.
Мы решили, что будет нетрудно продемонстрировать эту интересную
способность, полностью закрыв животному глаза, а затем добившись, чтобы оно
по сигналу находило рыбу, определяло предметы
и избегало препятствий. Зрители смогут наблюдать, как дельфин
производит головой сканирующие движения, пронизывая воду впереди звуковым
лучом, точно человек, водящий перед собой в темноте лучом фонарика. Хороший
гидрофон позволит зрителям услышать те эхолокационные звуки, которые
доступны человеческому слуху, и заметить, что они становятся громче и резче
по мере того,
как животное приближается к объекту. Вот что нам хотелось показать в
театре Океанической Науки.
Макуа пользовался своим сонаром без особого блеска. Возможно, условия
для этого в бетонном бассейне совсем иные, чем в отрытом море. Прошел
довольно большой срок, прежде чем Макуа привык отыскивать в наглазниках свой
колокол и звонить в него, но в конце концов он это освоил,
а кроме того, научился находить на дне мелкие предметы и возвращать их
дрессировщику.
Со временем мы приучили к наглазникам дельфинов нескольких видов и они
тоже демонстрировали перед публикой свою способность к эхолокации. Особенно
отличался в этом Ола, молодой самец малой косатки. Он попал к нам уже после
того, как мы установили в Театре Океанической Науки хорошие гидрофоны.
Впрочем, Ола в любом случае был весьма громогласным животным. Когда
он носился по бассейну, подхватывая носом медленно тонущие обручи и
очень наглядно "сканируя" при их поисках дно, если не успевал собрать их еще
в воде, зрители слышали каждый хлопок, щелчок и скрип.
Мне очень нравилось, как публика затаивала дыхание, пока животное,
демонстрирующее
эхолокацию, "высматривало" упавший на дно обруч. Когда, "увидев" обруч,
оно устремлялось к нему, щелчки в гидрофоне становились все громче и громче,
а затем внезапно смолкали, и животное
ловко подцепляло обруч на нос. Зрители неизменно ахали и начинали
аплодировать. Этот дружный вздох всегда меня радовал: значит, они поняли то,
что видели и слышали!
Парк "Жизнь моря" рос и рос. Аквариум Гавайский Риф был почти готов, и
Жорж отправился ловить для него рыб.
Когда аквариум наполнили водой, возникла очередная проблема: некоторые
уплотнения протекали.
И вода не просто сочилась, но била струями прямо поперек будущей
галереи для публики. Пришлось спустить воду и заново герметизировать окна.
Тем временем вернулся Жорж с партией многоцветных рыб, обитающих на
коралловых рифах,
и их надо было куда-то поместить - не могли же они так и оставаться в
цистернах для приманки
на "Имуа". Мы использовали все аквариумы, ванны, фибергласовые баки и
все мало-мальски подходящие вместилища вокруг Гавайского Рифа. Может быть,
остальных пустить к дельфинам?
А что? Дельфины как-никак видели рыб и прежде, они не испугаются. И я
не думала, что наши животные станут их есть: они же такие шипастые, с
острыми плавниками, а к тому же почти все гораздо крупнее корюшки и мелкой
макрели, излюбленного корма наших дельфинов.
Половину оставшихся рыб мы пустили в бассейн Макуа и Кане, а вторую
половину - к Хоку и Кико. Рыбы мгновенно кинулись к сточным решеткам,
дававшим хоть какое-то укрытие.
Макуа и Кане сказали "ньям-ньям-ньям" и в мгновение ока сожрали всех
попавших к ним в бассейн обитательниц коралловых рифов. Хоку и Кико двое
суток отказывались проплывать над сточными решетками с их новым населением.
Перед моим внутренним взором по-прежнему маячило заманчивое видение:
Хоку и Кико ловко скользят сквозь подводные обручи. Небольшая глубина наших
дрессировочных бассейнов
не позволяла расположить обручи на разной высоте, и я решила устроить
своего рода подводный слалом, чтобы животные проплывали сквозь цепь обручей,
поворачивая то вправо, то влево.
Это позволило бы продемонстрировать гибкость и грациозность кико, а
также в полной мере использовать все пространство Театра Океанической Науки.
Из пластмассовых трубок, используемых для поливки парков и садов, можно
было изготовить отличные полутораметровые обручи - легкие, прочные,
водонепроницаемые. Мы реквизировали
порядочный кусок, такой трубки на строительной площадке Парка и
обзавелись обручами.
Когда мои животные научились проплывать сквозь один обруч, я установила
второй под углом
к первому и начала добиваться, чтобы, проплыв сквозь первый обруч, они
проплывали и через второй. Не тут-то было! Второй обруч они старательно
огибали. Я подвесила его поближе к первому, чтобы кико физически не могли
его миновать, однако они умудрялись проскользнуть даже в самое узкое
пространство, разделяющее обручи, и проплывали через оба, только если
пространство это вовсе сводилось на нет. Но тогда два обруча практически
сливались в один!
Если я не давала им рыбы, настаивая на том, чтобы они проплыли сквозь
два обруча, они вообще переставали плавать даже сквозь один обруч, и этот
элемент поведения угасал. В чем дело?
Не могли же они бояться второго обруча! Так почему же они никак не
разберутся, чего я от них хочу? Почему они тратят столько усилий, лишь бы не
проплыть сквозь второй обруч?
Я вновь принялась штудировать инструкции и в конце концов даже
позвонила через океан Рону Тернеру. Выяснилось, что тут мы имеем дело не с
отдельным элементом поведения,
а с "поведенческой цепью". Поведенческая цепь слагается из ряда
элементов поведения, каждый
из которых поощряется возможностью выполнить следующий и так до конца
цепи. Как ни странно, отработка поведенческой цепи должна вестись от конца к
началу.
Чтобы отработать слалом через несколько обручей, мне следовало начать с
отработки проплыва через один обруч в одном направлении, например слева
направо, а затем привязать этот поведенческий элемент к сигналу. После чего
этот обруч становился последним обручем в цепи -
в моей цепи шестым, так как я планировала систему из шести обручей.
Теперь я опустила в воду второй обруч, обруч No 5, всякими улещиваниями
добилась, чтобы мои кико проплыли сквозь него, а затем поощряла их всякий
раз, когда они проплывали сквозь него то в одну сторону, то в другую, пока
они совсем с ним не освоились. С этого времени, когда они проплывали сквозь
обруч No 5 справа налево, я уже не давала им рыбы, а включала сигнал
"обруч". Они знали, что этот сигнал означает "проплыви сквозь обруч No 6
слева направо и получишь рыбу".
Таким образом, сигнал "проплыть сквозь обруч No 6 слева направо" стал
поощрением за то, что они проплывали сквозь обруч No 5 справа налево. Едва
они начали без затруднений проплывать сквозь оба обруча, я стала включать
сигнал, когда они только приближались к обручу No 5, и не выключала его,
пока они не проплывали сквозь обруч. Если я точно улавливала момент, они
проплывали сквозь обруч No 5, поворачивали и проплывали сквозь обруч No 6.
Если я ошибалась, они огибали обруч No 5 и проплывали только сквозь обруч No
6. Однако тогда я могла их поправить, выключив сигнал до того, как они
успевали это проделать. Вскоре я уже вешала оба обруча рядом, включала
сигнал, и кико,
в каком бы месте бассейна они ни находились, сразу занимали нужную
позицию и каждый раз проплывали сквозь обруч No 5, справа налево, а затем
через обруч No б слева направо.
Теперь уже можно было подвесить перед обручем No 5 обруч No 4,
использовать сигнал как поощрение за проплыв сквозь новый обруч слева
направо и так далее, пока мы, наконец, не получили прекрасный слалом с
трассой из шести обручей, отработав всю поведенческую цепь в обратном
направлении к обручу No 1.
Закрепленные ранее прыжки через шесть барьеров тоже, конечно, были
поведенческой цепью, которую мне удалось успешно отработать благодаря слепой
удаче. Совершенно случайно
я предложила животным прыгать через два прута подряд уже после того,
как привязала к сигналу прыжок через один прут, в каком бы месте бассейна
этот прут ни находился. Поэтому, когда они перепрыгивали через один прут, а
сигнал не смолкал, им было нетрудно перепрыгнуть еще через один прут,
который они теперь видели перед собой. В слаломе сквозь обручи поведенческая
цепь затемнялась необходимостью каждый раз менять направление, и я совершила
роковую ошибку,
не привязав к сигналу первый проплыв. Рон указал мне, что, начиная
отрабатывать цепь с первого элемента, а затем добавляя новый элемент,
дрессировщик как бы просит животное сделать без поощрения то, что оно умеет
делать, а затем заслужить поощрение, проделав то, чего оно делать
не умеет. Всегда необходимо кончать тем, что заведомо отработано.
Самую эффектную поведенческую цепь, которую мне довелось наблюдать,
выполняла белая крыса: она должна была взобраться по лесенке, пробежать
через галерейку, вскарабкаться по веревке, пробежать через мостик, забраться
в ящичек, подвешенный на блоке, высвободить блок и, перебирая веревку
лапками, опуститься в ящике на пол, а затем нажать на рычажок и получить
шарик пищи. Единственное применение, которое мне удалось найти для
поведенческой цепи в своей собственной практике, сводится к тому, что стихи
и музыкальные произведения заучиваются как будто легче и быстрее, если
начать с конца и двигаться к началу.
Когда мы, наконец, ввели в представление поведенческую цепь, связанную
с обручами, произошла одна любопытная вещь. В мелких дрессировочных
бассейнах расстояние от обручей_до дна
и до поверхности воды было небольшим. В Театре Океанической Науки,
глубина которого превышала четыре метра, обручи подвешивались метрах в
полутора как ото дна, так и от поверхности. И Хоку завел манеру во время
слалома плыть не рядом с Кико, а под ней. Он двигался синхронно с ней,
поворот в поворот, удар хвоста в удар хвоста, - но под обручами, а не сквозь
них. Как-то, когда
я во время представления читала лекцию, мне пришло в голову решение
этой проблемы. Я сделала знак дрессировщику и его помощнику, а потом сказала
зрителям:
- Сейчас мы опустим обручи к самому дну, так что Хоку уже не сможет
проплывать под ними.
Помощник вытравил канат, обручи опустились на полтора метра,
дрессировщик включил сигнал,
и, когда Кико поплыла сквозь обручи, Хоку тотчас пристроился к ней и
поворот в поворот, удар хвоста в удар хвоста плыл рядом - но не сквозь
обручи, а над ними! Это было очень смешно, и теперь
мы на каждом представлении давали Хоку проплыть под обручами, а затем
опускали их,
и он проплывал над ними.
Открытие Парка, планировавшееся на 1 января 1964 года, из-за забастовок
строительных рабочих
и скверной погоды состоялось лишь 11 февраля. Наш бюджет был рассчитан
на то, что после Нового года мы будем уже не только расходовать деньги, но и
получать их. И хотя ожидаемые монеты
не посыпались в кассу, по-прежнему надо было кормить дельфинов,
выдавать жалованье служащим
и оплачивать счета. Каждый день отсрочки приближал нас к полному
банкротству. Фамилия представителя одного из наших поставщиков была Вольф -
"волк" по-немецки, - и, когда он приезжал на строительство, мы шутили, что
волк уже у ворот; но нашей конторе было не до шуток.
Однако нам, дрессировщикам, задержка открытия Парка была только на руку
- каждый день отсрочки означал лишний день дрессировки. Вертуны были
совершенно готовы. В середине декабря
мы перевели их в Бухту Китобойца - Хаоле, Моки, Меле и Акамаи, а также
двух кико - Леи и Кахили. Стараниями Дотти они вскоре безупречно проделывали
в новой обстановке почти все уже подготовленные номера - вращение, хулу с
Леи в леи, групповое дельфинирование.
Любопытно, что отработанный в дрессировочном бассейне поведенческий
элемент, когда шесть животных хлопали хвостами по воде, описывая круг вдоль
борта, в широком пространстве Бухты Китобойца, не потребовал никакой
дополнительной отработки: хотя борт, вдоль которого дельфины плыли прежде,
тут отсутствовал, они тем не менее расположились правильным кольцом и,
взбивая пену, двигались нос к хвосту, пока сигнал оставался включенным.
На бетонных опорах в одном из концов Бухты уже был установлен наш
китобоец, который мы назвали "Эссекс". И Дотти проводила сеансы дрессировки
с палубы "Эссекса" - ведро с рыбой висело
на поручнях, а рядом стояла сигнальная аппаратура. Корабль выглядел
изумительно - уменьшенная, но точная копия злополучного китобойного судна,
которое в самом начале прошлого века вышло
из гавани Гонолулу и было потоплено разъяренным китом.
Герман Мелвилл услышал эту историю от моряка, спасшегося с "Эссекса", и
в основу "Моби Дика" легло истинное происшествие. Мы решили назвать свой
корабль "Эссексом", потому что, конечно, были на стороне китов.
Наш "Эссекс" был плодом любовного труда: его по чертежам
архитектора-мариниста Эрни Симмерера построили умельцы на верфи
Перл-Харбора, которые с наслаждением на время забыли электросварку и прочие
ухищрения современного судостроения и вернулись к старинному мастерству,
чтобы со скрупулезной точностью воссоздать верхние две трети деревянного
парусного корабля вплоть до каждого рея и кофель-нагеля. Такелаж был верен в
мельчайших деталях, и перед представлением мы поднимали копию флага капитана
настоящего "Эссекса", а также тридцатизвездный американский флаг той эпохи.
(После открытия Парка по меньшей мере раз
в неделю кто-нибудь из зрителей обращался в кассу с претензией, что у
нас на флаге меньше звезд, чем положено.)
Нам был нужен кто-то, кто плавал бы с дельфинами во время
представления, и этот кто-то появился. Скульптор Эл Лебюз трудился у нас над
прелестным золоченым дельфином для флагштока у входа
в Парк (он и сейчас еще там, но я все думаю: многие ли заметили его в
тридцати метрах у себя
над головой?) и деревянными резными фигурками для магазина сувениров,
который мы собирались открыть. Лани, его очаровательная жена-гавайка, все
свое время проводила в дрессировочном отделе - помогала нам, ласкала
дельфинов. Вскоре выяснилось, что Лани будет рада участвовать
в представлениях. Я разработала сценарий для Бухты Китобойца - Лани
будет нырять с корабля,
в сопровождении дельфинов переплывать на остров в другом конце Бухты и
ждать там, пока дельфины не выполнят все свои номера, а затем снова
бросаться в воду и играть с ними. Таким образом, представление получало еще
один номер, не слишком броский, но очень милый.
Островок подсказал нам еще одну идею - почему бы не устроить гонки
дельфинов? Они будут стартовать от корабля, мчаться к другому концу
бассейна, огибать островок и возвращаться назад. Если мы сможем добиться от
них настоящей скорости, зрелище получится внушительное.
Работу над этим номером Дотти начала с того, что вместо очередного
механического звукового сигнала ввела длинный переливчатый свист, совершенно
не похожий на резкий отрывистый посвист, которым мы пользовались для
закрепления поведенческих элементов. (В тот день, когда она начала
дрессировку, сигнальная аппаратура испортилась, и ей пришлось спешно искать
выход
из затруднительного положения.) Любой дельфин, который случайно плыл в
направлении островка, когда раздавалась переливчатая трель, вознаграждался
отрывистым посвистом и рыбой, причем рыба бросалась как можно дальше впереди
него, чтобы поощрить движение в сторону островка. Дотти (как и все мы, кто
работал с вертунами) очень быстро стала настоящей чемпионкой в метании рыбы
и с довольно большой точностью бросала ее за тридцать метров. Несколько дней
спустя все дельфины, едва услышав переливчатую трель, сигнал "гонок",
устремлялись к островку.
Затем мы отправили Лани на островок с ведром рыбы, и она поощряла
животных, бросая рыбу
в пролив за островком. Вскоре они уже огибали островок и возвращались
за наградой к кораблю.
Устанавливать лимит времени не пришлось: животные и без того торопились
доплыть до островка
и обогнуть его, чтобы поскорее вернуться туда, где их ждала рыба.
Обычно они плыли со скоростью 15 узлов, то есть около 27 километров в час -
позднее один исследователь измерил их скорость
с помощью кинокамеры. Выглядело это достаточно эффектно, и гонки стали
одним из самых ярких номеров.
Моки, который всегда шагал не в ногу, вскоре обнаружил, что имеет смысл
ринуться вперед вместе
с остальными, а затем повернуть перед островком, чтобы добраться до
корабля первым
и перехватить чужую рыбу. Если кто-нибудь другой позволял себе подобную
штуку, мы устраивали тайм-аут, но Моки проделывал это так хитро, с таким
искусством изображал стремительный старт
и бешеное торможение у финиша, что зрелище получалось на редкость
забавное, и мы сохранили
его для представления.
Строительство Театра Океанической Науки было еще далеко не закончено, и
нам оставалось только молиться, чтобы животные получили хотя бы несколько
дней для освоения с новой обстановкой, прежде чем им придется выступать
перед зрителями.
Представление там я планировала начать с совместной работы Макуа и
кико, которая завершалась бы водным поло. После этого Макуа солирует,
демонстрируя свои способности к эхолокации
и различные поведенческие элементы. Затем кико эффектно берут шесть
барьеров и проплывают
через цепь обручей. Кроме того, мы научили кико дружно и высоко
выпрыгивать из воды на звук аплодисментов. (Мы все собрались в
дрессировочном отделе и энергично хлопали, записывая эти хлопки на пленку,
чтобы использовать их в качестве звукового сигнала). Идея заключалась в том,
что зрители сами подадут сигнал для заключительных прыжков в высоту.
Когда животные научились гнать мяч к воротам (ворота Макуа
устанавливались в левом конце бассейна, а Хоку и Кико - в правом), мы
пустили их всех вместе в дрессировочный бассейн, чтобы отработать уже
настоящее подобие водного поло. Поймут ли они, что это состязание? Может
быть, следует вознаграждать их за голы, а не за удар по мячу в нужном
направлении? Получится ли у них настоящая игра?
Мы начали "играть". Мяч выкидывался на середину бассейна, а
дрессировщики команд вставали
со свистками и ведрами рыбы у противоположных его концов.
Потребовалось три дрессировочных сеанса, чтобы животные разобрались что
к чему. Ага! Значит, надо не просто забивать голы, но и не отдавать мяча
противнику!
Беда была в том, что дельфины понятия не имели о правилах и запрещенных
приемах. Игра мгновенно превратилась в отчаянную схватку за мяч: Макуа всем
телом бил Хоку и отбирал мяч,
а Хоку и Кико дружно таранили и толкали Макуа, изо всех дельфиньих сил
стараясь прогнать его
с поля.
На этом и кончилась наша мечта о водном поло. Показывать публике
дельфинью войну мы
не собирались. Я переработала сценарий так, чтобы разные виды работали
отдельно, и с этих пор
мы старательно следили, чтобы во время дрессировок не возникало
реального соперничества.
При обычных обстоятельствах Макуа, Хоку и Кико поддерживали
приятельские отношения, но, если
их вынуждали оспаривать друг у друга награду, тут уж с их точки зрения
было дозволено все, а этого мы, конечно, поощрять не собирались!
Письмо Тэпа Прайора акционерам
6 января 1964 года
Глубокоуважаемый...!
Извините за циркулярную форму письма... Мы делаем все, чтобы ускорить
открытие парка "Жизнь моря"... Первый предварительный просмотр намечен на 24
января, когда должны прибыть помощник военно-морского министра Джим Уэйклин,
адмирал Хейуорд и межведомственная океанографическая комиссия... Если только
погода не окажется слишком неблагоприятной,
мы к открытию не превысим бюджета и в нашем распоряжении останется
небольшая,
но достаточная доля средств как основа оборотного капитала, К счастью,
подготовленные номера не похожи на те, которые уже демонстрировались публике
в других местах, и можно
в первые же недели ожидать большого наплыва...
Тэп уже с головой ушел в проектирование и организацию
научно-исследовательского института, ради которого и создавался Парк.
Институт должен был вести изучение дельфинов и осуществлять
в открытом море дерзкие программы, подсказанные работами Ива Кусто,
пионера подводных
исследований. Мы надеялись построить в море подводную лабораторию,
обзавестись небольшой погружаемой камерой, чтобы изучать поведение рыб, а
также большими бассейнами-океанариумами, которых так не хватает обычным
лабораториям, изучающим жизнь моря, и другим оборудованием.
А потому Тэп и Кен Норрис пытались заинтересовать тех лиц и те
учреждения, которые могли
бы располагать подобным оборудованием или нуждаться в нем, -
естественно, что в этом списке военно-морское ведомство США занимало одно из
первых мест. Такая связь с волнующей областью изучения и использования
ресурсов Мирового океана послужила одним из факторов, привлекших
в начале шестидесятых годов внимание потенциальных акционеров к проекту
создания парка "Жизнь моря".
В дальнейшем нам много раз приходилось устраивать специальные
демонстрации для всевозможных представителей влиятельных научных и деловых
кругов, а также для правительства, рекламируя наш "товар", то есть
новаторские способы изучения океана, и наши возможности, представлявшие
собой уникальное и плодотворное сочетание коммерческой и чисто научной
организаций.
Первой из таких демонстраций и был назначенный на 24 января
предварительный просмотр.
Инициатором его был находившийся тогда на Гавайях адмирал Джон Хейуорд,
всячески поддерживавший проекты Тэпа. Уэйклин (он и его жена Пегги стали
впоследствии моими близкими друзьями) согласился проездом в Гонолулу
заглянуть на часок в парк "Жизнь моря* вместе
с сопровождавшими его лицами.
Я стояла на галерее Театра Океанической Науки, сжимая в руке микрофон,
и чувствовала, что ноги меня не держат, а толпа важных персон в темных
костюмах и белых сверкающих золотым шитьем мундирах уже двигалась к Театру
Океанической Науки от аквариума Гавайский Риф, где они мало что увидели, так
как экспозиция была еще далеко не готова. А что покажу им я? Вдруг совсем
ничего?
Воду в бассейн Театра мы пустили всего три дня назад и тут же перевели
туда Макуа, Хоку и Кико, чтобы подготовить их к этому публичному
выступлению. В водопроводные трубы откуда-то попадал воздух - мы еще не
обнаружили, откуда, - и в результате вода была насыщена крохотными
пузырьками, так что не только не возникало впечатления "хрустального
голубого зала", о котором
я мечтала, но даже задняя стена бассейна была почти не видна. Мы
кое-как приладили к стеклянным стенам шесть прутьев для шестикратного
прыжка, но цепь обручей еще не была готова.
Тэп хотел, чтобы я выступила с Хоку и Кико, а не с Макуа. Члены
федеральной межведомственной океанографической комиссии, несомненно, уже не
раз видели, как дрессированный дельфин звонит
в колокол и играет с мячом, а показывать, как Макуа работает в
наглазниках, явно было еще преждевременно. С другой стороны, Хоку и Кико,
такие грациозные, демонстрирующие столь оригинальные поведенческие цепи,
конечно, будут интересной новинкой. И мы остановили наш выбор на Хоку и
Кико.
Ну, а вы, дорогой читатель, вы-то уже хорошо знаете Хоку и Кико. Итак,
они очутились в новом помещении с невиданными стеклянными стенами, с новым
дрессировочным бассейном
и непривычной дверцей. А дрессировщик стоит в другом месте - на
деревянных мостках, угрожающе нависших над водой.
И если даже сигналы зазвучали по-новому из-за другой акустики, велики
ли были шансы на то, что за три дня Хоку и Кико сумеют немного освоиться со
всем этим и хотя бы что-то выполнят правильно,
не говоря уж о всех номерах? Очень и очень невелики.
Я придумала небольшую речь о природе дельфинов и о перспективах их
изучения и, пока Тэп
и адмирал Хейуорд рассаживали гостей на трибуне, собиралась с духом,
чтобы ее произнести.
По-моему, прежде мне не доводилось говорить в микрофон и выступать
перед большой аудиторией, если не считать участия в студенческих спектаклях,
но и тогда, хотя чужой текст был твердо вызубрен и отрепетирован, а кругом
были свои же товарищи, меня все-таки томил невыразимый ужас. Теперь же ужас
оказался вдесятеро сильнее, а Хоку и Кико только подливали масла в огонь,
плавая взад
и вперед, разглядывая сквозь стекло зрителей и, вопреки всем усилиям
Криса, не выполняя ровным счетом ничего.
Со временем я научилась маскировать такие срывы, но в тот жуткий день я
не нашла сказать ничего лучшего, кроме:
- Ну, как видно, они и этого, хе-хе, делать не будут...
В конце концов Хоку и Кико все-таки перестали подозрительно пялиться
сквозь стекло - на время, достаточное для того, чтобы перепрыгнуть через
шесть барьеров, описывая изящные дуги
то в воздухе, то в воде, так красиво, что о большем и мечтать не
приходилось. Я отчаянно замахала Крису, чтобы он остановился, - лучше
закончить демонстрацию на том, что хоть как-то удалось.
Я поблагодарила вежливо хлопавших зрителей и пригласила их приехать
через месяц посмотреть,
на что все-таки способны Хоку и Кико (у меня не хватило духа
потребовать, чтобы они продолжали хлопать - и, пожалуйста, погромче! - чтобы
Хоку и Кико выполнили высокий прыжок в ответ
на аплодисменты). Затем я вырвала вилку микрофона, кубарем скатилась по
лестнице в крохотную гостиную дрессировщиков под сценой и из бросившей
курить вновь превратилась в курящую.
Зато премьера прошла совсем не так плохо. К тому времени наши дельфины
уже вновь работали четко и уверенно. Мы устроили два предварительных
просмотра: один - для представителей прессы с семьями и представителей
туристических агентств, от которых во многом зависела наша дальнейшая
судьба, а второй - для наших строительных рабочих, их семей и жителей
близлежащего городка Ваиманало.
На этих просмотрах лекцию в Театре Океанической Науки читал сам Тэп.
Набив руку в переговорах
с возможными акционерами и им подобными, он находчиво импровизировал,
если дельфины не сразу выполняли команды.
Во время предварительных просмотров в Бухте Китобойца мы просто
показывали отработанные поведенческие элементы. Однако к премьере я
подготовила текст сценария. В Театре Океанической Науки можно было
ориентироваться по ходу действия, но представление в Бухте Китобойца
требовало большей композиционной стройности. Мы несколько раз прослушали
текст и одобрили его. Вечером накануне премьеры Дотти и Крис решили, что
Бухте Китобойца не хватает одного - музыки. Можно было подключиться к
радиосети парка, по которой для публики передавалась негромкая музыка, но
они считали, что Бухте Китобойца нужна собственная музыка. Когда я пришла
туда утром
в день премьеры, они уже подобрали чудесное музыкальное сопровождение
для моего текста
из гавайских пластинок Криса, который их коллекционировал. Мы отнесли
его портативный проигрыватель на "Эссекс", включили в сеть и заняли свои
места возле него.
Во время этого первого настоящего представления для настоящих зрителей
Дотти работала
с дельфинами, Крис как сумасшедший менял пластинки, а я декламировала
текст в микрофон, умолкая после каждой второй фразы и поднося микрофон к
проигрывателю для создания музыкального эффекта, потом опять начинала
говорить в микрофон, путалась и даже один раз повернула микрофон к Дотти,
усладив зрителей оглушительным свистом.
Неважно. Успех все равно был огромный. Музыка зазвучала громче. Лани
грациозно прыгнула
с поручней в прозрачную с голубым отливом воду Бухты Китобойца.
Дельфины принялись кружить вокруг нее, а когда она выбралась на островок,
дружно сделали обратное сальто - кувырок через хвост, а я перефразировала
прекрасные строчки, которые Герман Мелвилл посвятил дельфинам: "Это молодцы,
несущие ветер; они плавают веселыми стаями, взлетая к небесам, точно шапки
над толпой в день Четвертого Июля..."
Дельфины исполнили хулу и безупречно проплыли по кругу, хлопая
хвостами, - номер, который
мы назвали "самоанским танцем с прихлопом". Они промчались вокруг
островка и завершили свою программу верчением. Затем Лани бросилась в воду,
они подплыли к ней и катали ее по всей Бухте,
а она держалась за спинной плавник то одного дельфина, то двух.
Они ныряли вместе с ней, а когда она всплывала, вновь кружили вокруг
нее в водном балете.
Я сообщила в микрофон, что эту часть представления специально готовить
не пришлось, что животные проделывают все это для собственного удовольствия.
Я процитировала Плутарха,
что дельфин - единственное существо, которое ищет дружбы без корыстных
целей. Музыка звучала то громче, то тише, дельфины были удивительно красивы,
и Лани тоже, так что у зрителей -
и у всех нас на палубе "Эссекса" - щипало глаза. Премьера прошла с
полным успехом.
Жорж Жильбер, наш первый и лучший поставщик дельфинов, был крепким,
красивым, добрым, веселым человеком сорока с небольшим лет, наполовину
французом, наполовину гавайцем. Опытнейший рыбак, он был способен найти и
поймать целым и невредимым практически любого обитателя гавайских вод, от
семисантиметровой рыбы-бабочки до косяка стремительных тунцов. Приемам ловли
дельфинов и косаток Жорж научился у Фрэнка Брокато, который ловил их для
"Маринленда" в Калифорнии и придумал способ поимки китообразных в водах,
слишком открытых
и глубоких для обмета сетями.
Жорж охотился за ними на ветхом рыбачьем сампане "Имуа" (что
переводится примерно как "Вперед"), который был переоборудован для
применения способа Фрэнка. Перед носом "Имуа" опускалась стрела с корзиной,
так что Жорж со своей снастью стоял над носовым буруном и мог заарканить
дельфина, играющего перед плывущим судном. На корме была установлена
А-образная опора, достаточно высокая для того, чтобы поднимать на борт
пойманных животных. Снасть для ловли дельфинов состояла из стального шеста,
на конце которого была растянута на металлическом каркасе петля с неглубоким
сачком. Когда Жорж в точно рассчитанный момент опускал это сооружение перед
плывущим дельфином, тот в ужасе кидался вперед, попадал в сачок, срывал
его вместе с петлей с шеста и затягивал петлю на своем туловище. Петля
была соединена с бухтой троса, который вытравливался, пока Жорж перелезал по
стреле на палубу Там он хватал трос
и, выбирая его руками, подтягивал пленника к борту
Некоторые животные быстро переставали бороться и позволяли поднять себя
на палубу, почти
не сопротивляясь. Другие яростно отбивались. Маленький вертун,
вырываясь, был способен тащить дрейфующий "Имуа" по океану несколько
километров. Одна мужественная гринда в сильную зыбь
так отчаянно боролась целых три часа, что петля начала врезаться ей в
кожу, и Жорж из уважения
к такому упорству, хотя и не без сожаления, отпустил ее, пока она себя
не покалечила.
Набросить петлю на дельфина - задача не из легких. Жорж был истинным
мастером этого дела. Однако по-настоящему я оценила его, только увидев, как
другие ловцы по две-три недели тщетно пытались поймать вертуна: день за днем
они обнаруживали стада и приближались к ним,
но заарканить хотя бы одно животное им никак не удавалось. В 1962 году,
когда дрессировочные бассейны еще не были готовы, Тэп решил, что нам надо
теперь же обзавестись несколькими дельфинами, чтобы он мог ссылаться на них
в переговорах с возможными акционерами. Вот тогда
он и установил у нас на заднем дворе, поближе к пляжу, пластмассовый
бассейн с маленьким насосом, качавшим в него морскую воду. Тэп отправил
Жоржа на охоту, и четыре дня спустя в нашем пластмассовом бассейне уже
плавали четыре совершенно здоровых вертуна. Четыре дельфина
за четыре дня! Это все еще остается абсолютным рекордом парка "Жизнь
моря".
Однако накинуть петлю на животное - это лишь начало. Его еще надо
благополучно доставить
в бассейн. Поскольку дельфин дышит легкими, он может без опасности для
себя часами или даже сутками оставаться вне воды при условии, что его будут
держать в таком положении, чтобы собственная тяжесть не помешала правильному
кровообращению в плавниках и внутренних органах, и что его кожа будет
постоянно увлажняться. Кожа и глаза дельфина не приспособлены к высыханию.
Любая небрежность в этом отношении приведет к тому, что кожа начнет
трескаться и шелушиться, а глаза временно помутнеют. Но еще важнее то, что
система терморегуляции у дельфинов рассчитана
на пребывание в воде, а не на воздухе. Тело дельфина покрыто толстым
слоем жира и быстро перегревается, стоит извлечь его из воды. Плавники, в
которых происходит наибольшая потеря тепла, нагреваются так, что до них
нельзя дотронуться, - капли воды сразу же высыхают на них, словно
на нагретой плите.
Жорж разработал следующий метод: он опускал в воду парусиновые носилки,
заводил на них животное (Лео Кама, помощник Жоржа, обычно прыгал для этого
за борт), затем
поднимал носилки на палубу, подвешивал их на специальной стойке, в
случае необходимости сооружал над ними тент и поручал Лео или еще
кому-нибудь непрерывно смачивать животное влажной губкой или обрызгивать
его, пока "Имуа" полным ходом шел в ближайший порт, а сам Жорж по радио
вызывал туда грузовик, чтобы новый пленник был без задержек доставлен в
Парк. Если он занимался ловлей в своем любимом месте, за островом Гавайи со
стороны Коны, то вызывал и самолет, чтобы доставить пойманное животное из
Коны в Гонолулу.
После того как их вытаскивают из воды, китообразные почти сразу же
перестают вырываться и лежат неподвижно. В одной научной статье я писала:
Все дельфиновые... после, поимки, как правило ведут себя смирно. Это
часто вызывает удивление - мы привыкли, что пойманное животное изо всех сил
пытается вырваться, и кротость китообразных невольно хочется объяснить
разумностью или предусмотрительностью животного. Однако дело в том, что
вытащенный из воды дельфин уже не в состоянии воспользоваться обычными
своими способами защиты - бегством или тараном. Кроме того, животное,
вероятно, предпочитает лежать неподвижно еще и из-за утомления, а также
из-за воздействия двух совершенно новых факторов: оно находится вне воды и
разлучено с себе подобньми. Но только что пойманный дельфин при всей своей
неподвижности, несомненно, испытывает сильнейший страх, и смерть
от шока в подобных случаях не такая уж редкость (Piyor К Learning and
Behavior in Whales and Porpoises. - Die Naturwissenschaften, 60 (1973),
412-420).
Вертуны и кико особенно нервны и легко впадают в шок. Некоторые
океанариумы даже не пытаются ловить этих животных из-за их пугливости. Но у
Жоржа, насколько мне известно, за все время, пока
он занимался их ловлей, от шока погибло только одно животное, причем,
как ни странно, афалина. Когда на борту "Имуа" находилось пойманное
животное, Жорж требовал, чтобы все двигались спокойно и говорили тихо, а
иногда поручал Лео играть для пленника на укулеле и петь до самого
возвращения в порт.
Когда в Парк прибывал новый дельфин, в воду его можно было спустить
только после множества разных манипуляций. Прежде всего, мы должны были
измерить его вдоль и поперек и занести результаты измерений в карточку
Международного конгресса по китообразным, составленную Кеном Норрисом. Эти
подробные сведения - расстояние от глаза животного до дыхала, расстояние
от кончика челюсти до подплавниковой ямки (эквивалента подмышки у
дельфина) и так далее -
способствовали накоплению информации о распространении и характерных
особенностях видов,
с которыми нам приходилось иметь дело. Измерения необходимо было
производить сразу же после поимки, а не через две-три недели, когда животное
могло потерять или прибавить в весе. Однако дрессировщики и сочувствующие
зрители нередко ворчали, что из-за этого бедное животное лишнее время
остается на воздухе.
Пока один человек измерял дельфина, а другой записывал результаты
измерений, еще двое оказывали животному необходимую медицинскую помощь.
Поверхность кожи дельфина очень чувствительна: стоит царапнуть ногтем, и
пойдет кровь. И там, где животное соприкасалось с твердыми предметами -
рамой носилок, задним бортом грузовика, - на его теле оставались
кровоточащие ссадины. Все они соответствующим образом обрабатывались, из
хвостовых вен
бралась кровь для анализов и животное получало массированную инъекцию
витаминов
и антибиотиков длительного действия, которая должна была помочь ему
преодолеть стрессовое состояние и предохранить от возможных заболеваний.
В неволе дельфины легко становятся жертвами болезней - и в частности,
как ни странно, воспаления легких. На просторах океана они редко
соприкасаются с микробами, а потому защитные системы их организма ослабели.
Наши легкие снабжены ресничками, крохотными выростами, которые, все время
находясь в направленном вверх движении, задерживают и выносят из легких пыль
и вредные вещества. Дельфинье племя утратило такие реснички. Люди
обладают очень эффективной системой выработки лимфоцитов для борьбы с
проникшими в кровь болезнетворными микроорганизмами. У дельфинов же
выработка лимфоцитов идет очень вяло. Мы на опыте убедились,
что количество лимфоцитов в крови больных дельфинов нередко начинает
увеличиваться, когда животное уже идет на поправку.
Пойманное животное, лишенное иммунитета, не обладающее полноценными
защитными системами, внезапно оказывается в непосредственном соприкосновении
со всеми патогенными микроорганизмами, носителем которых является человек, -
стафилококками, стрептококками
и так далее. Для китообразных опасны даже микроорганизмы, для нас
совершенно безобидные, вроде кишечной палочки (Escherichia coli) - обычного
обитателя человеческого кишечника. Нам кишечная палочка никакого
беспокойства не доставляет, но две мои ценные косатки погибли от воспаления
легких, вызванного ею.
Мы привыкли к тому, что новые животные заболевают почти обязательно, и
старались предотвратить это профилактическими инъекциями антибиотиков.
После того как новое животное было измерено, осмотрено и подлечено, его
осторожно опускали
в приемный бассейн, причем в воде обычно находился дрессировщик,
готовый ему помочь, а у борта с той же целью стоял второй дрессировщик.
Дельфин, несколько часов пролежавший на носилках, может утратить
подвижность, и в этом случае его необходимо поддержать на поверхности
несколько минут, пока он вновь не обретет способность плавать. Нередко новое
животное было настолько оглушено непривычной обстановкой, что приходилось
следить, чтобы оно не натыкалось на стенки
и не ранило себя. Существо, знавшее до сих пор только бескрайние воды
открытого моря, не может не растеряться, оказавшись в тесном бетонном плену.
Импульсы, которые посылает его эхолокационный аппарат, отражаются от стенок
бассейна со всех сторон, и одного этого достаточно, чтобы совершенно его
ошеломить. Как бы почувствовали себя мы, неожиданно очутившись
на маленькой площадке в перекрещивающихся лучах мощных прожекторов?
Мы всегда старались пустить в приемный бассейн одного-двух ручных
дельфинов, чтобы новичку было легче освоиться. Существует убеждение, будто
дельфины поразительно альтруистичны
и помогают друг другу в беде, но мы убедились, что это более чем
сомнительно. Ручные животные иногда игнорируют новичка, иногда сознательно
его избегают, а иногда устраивают из него предмет забавы: толкают его,
дразнят, всячески допекают, а при соответствующих условиях и насилуют.
Афалины в этом отношении особенно неприятны, и вскоре мы научились не
допускать их ни к каким новым дельфинам, кроме других афалин.
Порой какой-нибудь дельфин действительно привечал новичка. Одно время у
нас жил мелкий самец кико, который оказался такой идеальной нянькой, что мы
держали его в дрессировочном отделе лишь для того, чтобы он помогал только
что пойманным животным. Он выталкивал новичка, если тому было трудно
держаться на воде, плавал между ним и стенкой бассейна, чтобы он не ушибся,
и даже передавал ему рыбу, стараясь, чтобы он начал есть. Но этот маленький
кико был уникален. В общем из присутствия ручных собратьев новичок извлекает
только одну конкретную пользу: он видит рядом
других дельфинов, видит, что они спокойны, видит, что они едят корм, и
начинает следовать
их примеру.
Переход на питание мертвой рыбой вместо живой, на которую надо
охотиться, означает для дельфина колоссальное изменение привычек. В первое
время он просто не воспринимает мертвую рыбу как корм. Мы вертели рыбешку в
руках, самым заманчивым образом кидали ее перед носом
новичка, даже тыкали в него рыбой. Многие животные обнаруживали, что
мертвая рыба съедобна, когда в раздражении щелкали челюстями и случайно
смыкали их на досаждающей им штуке.
Попытки заставить новое животное есть продолжались иногда по нескольку
часов на протяжении многих дней. Некоторые дрессировщики приобрели такой
опыт, что замечали малейшие признаки пищевого поведения: поворот головы,
мгновенное расслабление челюстей, легкое движение
в сторону качающейся на воде рыбы, даже брошенный на нее взгляд. С
каждым таким проблеском надежды их усилия увеличивались. И вот животное
толкает рыбу носом, берет ее в челюсти, возможно, некоторое время плавает,
держа во рту, и наконец проглатывает. За первой проглоченной рыбой следовала
вторая, третья... А мы тщательно считали, сколько уже съедено - десять
мелких корюшек... двадцать пять... и так до восьмидесяти или ста, что
составляло нормальный дневной рацион.
От суточного или двухсуточного воздержания аппетит разыгрывался, и
шансы на то, что животное начнет есть, увеличивались, однако затяжное
голодание чревато большой опасностью. Вероятно, почти всю необходимую
пресную воду дельфин получает из рыбы, хотя и не исключено, что он пьет
морскую воду. Но как бы то ни было, у голодающего дельфина начинается
быстрое обезвоживание,
и через несколько дней он может умереть не от голода, а от жажды.
По мере обезвоживания бока дельфина слегка западают, его тело все
больше выступает из воды,
он начинает утрачивать интерес к жизни и проявляет все меньше желания
брать рыбу.
Срок, который был у нас в распоряжении до того, как животному начнет
грозить обезвоживание, зависел от его размеров: маленькому вертуну опасно
уже двухсуточное голодание, а гринды
и афалины могут спокойно поститься пять дней или даже целую неделю.
Когда голодание затягивалось, а животное так и не'начинало есть, нам
приходилось кормить его насильно. Вялое, ко всему безразличное животное
можно было легко поймать, схватив его, когда оно медленно проплывает
мимо.Затем один дрессировщик крепко держал его, а второй раскрывал ему
челюсти и проталкивал в глотку корюшку головой вперед. Но и на это
требовалась особая сноровка. За первой добровольно проглоченной рыбешкой
следовало поощрение - поглаживание, ласковые слова, и мало-помалу животное
приучалось открывать рот и самостоятельно проталкивать рыбу в глотку языком.
Затем оно уже поворачивало голову, чтобы взять корм, и наконец тянулось за
рыбой, стараясь схватить ее.
Это означало, что новичок сумеет подобрать брошенную ему рыбу и вскоре
полностью оправится. Дрессировщикам насильственное кормление обходилось
недешево, особенно если кормить приходилось вертунов и кико, потому что даже
в перчатках невозможно не исцарапать руки о сотню острых, как иголки, зубов,
которыми усажены их челюсти. Какое бывало облегчение, когда животное,
наконец, начинало есть само!
Насильственное кормление крупных дельфинов, вроде гринд, велось иначе.
Приходилось понижать уровень воды в бассейне, и держали животное двое
сильных мужчин. Мы разжимали его челюсти палкой и вводили жидкую пищу через
желудочный зонд. Ничему полезному подобная процедура научить его не могла
(хотя раза два при таком кормлении животное приучалось заглатывать зонд
добровольно). Наша задача заключалась в том, чтобы сохранить гринде жизнь,
пока она не научится питаться более нормальным способом. Насильственное
кормление крупных дельфинов было тяжелой, неприятной, а порой и опасной
работой, не говоря уж о том, что приходилось ежедневно готовить необходимые
15- 20 килограммов жидкого рыбного месива - занятие само по себе довольно
противное.
Присутствие других животных часто помогало новичку быстрее освоиться с
непривычным способом питания. Иногда имело смысл кормить старожилов, кидая
рыбу прямо перед новичком. Его вскоре начинало раздражать, что у него раз за
разом утаскивают рыбу из-под самого носа, и в конце концов он схватывал
очередную рыбешку, просто чтобы она не досталась этим нахалам.
Чуть ли не быстрее всех научился есть мертвую рыбу Макуа. Мы с Тэпом
присутствовали при том,
как его впервые выпустили в дрессировочный бассейн. Макуа сразу же
освоился со стенками и плавал спокойно. Кане, пойманный раньше, прохлаждался
в центре бассейна, и Тэп, который был в плавках,
прыгнул в воду, обнял Кане, а другой рукой начал давать ему рыбу. Макуа
оценил ситуацию (такой же, как он, крупный самец афалины получает даровое
угощение), без малейших признаков страха подлез к Тэпу под другую руку и
съел килограммов восемь рыбешки - Тэп только успевал их ему подавать.
Но, даже когда новое животное получило антибиотики, необходимо было
тщательно следить,
не появляются ли у него первые легкие симптомы заболевания - кашель,
скверный запах при выдохе, потеря аппетита или тенденция играть с рыбой
вместо того, чтобы сразу же ее жадно проглатывать. Подобные симптомы
настолько слабы, что легко остаются незамеченными. Все мы научились чутко
улавливать малейшие изменения в состоянии наших подопечных - и новичков, и
старожилов. Кент Берджесс, старший дрессировщик океанариума "Мир моря",
как-то сказал мне, что, нанимая будущего дрессировщика, всегда предупреждает
его: "Рано или поздно, но вы убьете какого-нибудь дельфина". Суровые слова,
но верные. Кане, бедный покалеченный Кане, погиб от воспаления легких,
потому что его новый дрессировщик решил, будто он отказывается от рыбы
просто из упрямства, и не сообщил об этом. Большой опыт дрессировщика - вот
лучшая профилактика.
Мы много раз проводили лечение, которое спасало дельфину жизнь, когда
единственным признаком начинающейся болезни было только выражение его глаз.
Новые животные, как правило, обретали хорошую форму и начинали активно
осваиваться
с окружающими через неделю, многие через десять дней. Но некоторые - и
в этом отношении больше всего хлопот доставляли гринды - казалось, полностью
утрачивали интерес к жизни. Нередко гринды превращались в "поплавки". Они не
плавали и неподвижно застывали
на поверхности, словно разучившись нырять. Постепенно их спины
высыхали, покрывались солнечными ожогами и шелушились так, что страшно было
смотреть. Дрессировщики сооружали тенты, устанавливали опрыскиватели, мазали
гриндам спины цинковой мазью, чтобы предохранить
их от солнца. Несмотря на насильственное кормление, животные худели.
Слабея, они заваливались на бок, и через некоторое время им перед каждым
вдохом приходилось затрачивать все больше усилий, чтобы выпрямиться и
поднять дыхало над водой. Мы конструировали всяческие гамаки
и корсеты, чтобы поддерживать такую гринду в прямом положении, иначе
дыхало могла залить вода
и она утонула бы. Крис и Гэри проводили ночи по пояс в воде, помогая
животному оставаться
на плаву.
Это неподвижное висение в воде, наблюдавшееся иногда и у вертунов и
кико, по-видимому, нельзя было объяснить какой-либо физической травмой.
Создавалось впечатление, что животное просто ничего не хочет. Его глаза
словно говорили: "Дайте мне спокойно умереть". Мы пробовали применять разные
стимулирующие препараты и средства. Как-то раз я даже споила одной гринде
кварту джина, но без видимого эффекта.
Другие океанариумы не сообщали о подобных затруднениях, и гринды были
звездами многих представлений. Тем не менее проблем с ними, пусть и не
предаваемых гласности, возникало немало. Среди дрессировщиков в океанариумах
ходил анекдот, что некая знаменитая гринда, демонстри-ровавшаяся на
материке, на самом деле слагалась из тринадцати животных, последовательно
носивших одну и ту же кличку.
Несмотря на первоначальное отсутствие опыта, мы могли похвастать очень
низким процентом потерь среди наших животных. Подавляющее большинство
пойманных дельфинов у нас выживало. А когда заболевало уже
акклиматизировавшееся животное, нам почти всегда удавалось его вылечить.
Собственно говоря, за первые три года смертность наших дельфинов была ниже
смертности уэльских пони, разведением которых я занялась позднее, а ведь
ветеринары знают о способах лечения лошадей куда больше, чем о способах
лечения дельфинов.
Многие животные, выступающие теперь в парке "Жизнь моря", находятся там
много лет. Наш первый ветеринар Эл Такаяма с полным правом гордился тем, что
за время его работы процент смертности среди наших дельфинов был ничтожен.
И тем не менее невольно спрашиваешь себя, оправданно ли то, что мы
похищаем животных
из родных просторов океана и подвергаем их всем опасностям
существования в неволе ради удовлетворения научной любознательности и
развлечения публики.
Я считаю - да, оправданно, иначе я не принимала бы в этом участия. Ведь
о китообразных известно так мало! Это одна из последних многочисленных групп
крупных животных на нашей планете, причем одна из наименее изученных и
понятых.
За великанами-китами ведется грозящая им полным истреблением охота ради
прибылей, которые они приносят, превращаясь в маргарин, удобрения и корм для
кошек. Они могут исчезнуть прежде, чем
мы узнаем все то, чему они способны нас научить. Они могут исчезнуть
прежде, чем. нам станет ясно, что мы творим с Мировым океаном, уничтожая
этих гигантов, пасущихся на его планктонных пастбищах.
Во многих районах мира на дельфинов охотятся ради их мяса или они
попадают в рыболовные сети, чего при современной технике ловли тунцов
избежать невозможно, а из-за этого у берегов Центральной и Южной Америки
ежегодно гибнет (сколько бы вы думали?) свыше ста тысяч дельфинов. И
опять-таки, хотя дельфины, подобно китам, являются очень важным ресурсом,
но и с этой точки зрения мы знаем о них крайне мало, а потому многие
люди не видят никакой необходимости их беречь.
Старания разобраться в том, как сохранить дельфинов от исчезновения,
привели к разработке ряда практических мер. Мы непрерывно узнаем о
китообразных все больше и больше и многому учимся
от них. Исследование своеобразной физиологии дельфинов привело к новьм
открытиям в медицине и, в частности, помогло лучше разобраться в функциях
почек. Изучение несравненной эхолокации дельфинов способствовало улучшению
эхолокационной аппаратуры.
Однако не менее важно и то, что демонстрация дельфинов в океанариумах
пробудила широкий интерес к этим животным, помогла понять их ценность.
Сохранение вида начинается с понимания,
а понимание может возникнуть благодаря личному контакту - ребенок на
трибуне поймает мяч, подброшенный дельфином, губернатор или сенатор погладит
широкое брюхо Макуа... Я убеждена, что охотник-спортсмен, побывавший на
нашем представлении, уже больше никогда не отправится
в море стрелять дельфинов ради развлечения. В США в результате создания
общественного мнения недавно увенчались успехом требования об охране
китообразных, так что теперь ловить дельфинов можно, только имея на то
разрешение и вескую причину. Китобойный промысел в США запрещен, так же как
импорт его продуктов, - а это уже первый шаг на пути прекращения бойни китов
в мировом масштабе.
Мы так и не привыкли равнодушно принимать смерть наших дельфинов. Самые
слабые среди новых пленников окружались таким же заботливым уходом, что и
заболевшие "звезды", а если дело не шло на поправку, слез утиралось не
меньше.
Мы без конца спорили и ломали голову, стараясь улучшить систему лечения
и диагностики болезней. И узнали о дельфинах не так уж мало, возможно
достаточно для того, чтобы содействовать наступлению дня, когда они и их
родичи уже не будут, подобно подавляющему большинству диких животных и
растений на нашей планете, рассматриваться только с точки зрения
потребления.
Бесспорно, самыми великолепными животными из всех, которых ловил для
нас Жорж, были малые косатки. Впервые мы услышали о них от рыбаков Коны,
рыболовного порта на "Большом Острове" (на острове Гавайи). "Эй, Жорж! -
раздалось в радиотелефоне. - Шайка гринд повадилась таскать всю рыбу с моих
переметов. Вчера сожрали двух больших аку, а сегодня утащили шесть
махи-махи. Пополам перекусили. Взял бы ты да переловил их, а? Нам с ними
никакого сладу нет!"
Гринды? Что-то непохоже. Местные рыбаки ставят переметы на аку
(полосатых тунцов), махи-махи (больших корифен) и других промысловых рыб -
крупных, весящих 20-40 килограммов. Малоподходящая добыча для гринд с их
маленьким ртом и тупыми зубами. Да и вообще гринды питаются в основном
мелкими головоногими. Жорж отправился в Кону поглядеть на них.
Увидел он малых косаток (Pseudorca crassidens). Эти дельфины тоже
совершенно черные, как гринды, примерно таких же размеров (от 3,5 до 5,5
метра в длину) и тоже плавают группами. Но тут сходство между ними
кончается. Малая косатка - это тропическая родственница настоящей косатки,
или кита-убийцы, красивой обитательницы субарктических вод, которая за
последнее время заняла видное место среди участников представлений в
океанариумах.
Убийцей настоящую косатку называют потому, что добычей ей служат другие
млекопитающие - дельфины, тюлени и даже киты. Малая косатка тоже прожорливый
хищник, но питается она крупными океанскими рыбами, а не млекопитающими. В
тот момент, когда Жорж увидел этих великолепных дельфинов, один из них
выпрыгнул из воды, сжимая в челюстях двадцатикилограммовую махи-махи.
Косатка тут же разодрала свою добычу на части, так что поживились и ее
спутницы. Неудивительно, что малые косатки довели рыбаков до бешенства.
Длинный перемет с подвешенными на нем крупными рыбинами должен был
показаться косаткам чем-то вроде банкетного стола.
Первая малая косатка, которую добыл Жорж, Каэна (названная так в честь
мыса, возле которого
ее поймали), ни в чем не отличилась, хотя прожила у нас много месяцев,
и выступала в Бухте Китобойца довольно вяло. Погибла Каэна, как показало
вскрытие, от длительной болезни почек, начавшейся, по-видимому, еще когда
она жила на свободе.
Следующая косатка, Макапуу, была взрослой самкой и также получила свое
имя от мыса, возле которого ее поймали, - того самого мыса, на котором
расположен Парк. Есть ее научил сам Жорж, удивительно умевший обращаться с
животными: он стоял по пояс в воде и вертел макрелью перед носом Макапуу так
соблазнительно, что в конце концов (на исходе вторых суток) она приплыла в
его объятия и съела рыбку.
Малые косатки - это быстрые животные с удлиненными телами безупречной
обтекаемой формы, грациозные акробаты, способные, несмотря на весьма
солидный вес (до 600 килограммов), перекувырнуться в воздухе не хуже
вертунов и войти в воду без всплеска. Макапуу научилась прыгать за рыбой
вертикально вверх на семь с лишним метров. Чтобы обеспечить ей такую высоту
прыжка, нам приходилось усаживать дрессировщика среди снастей "Эссекса".
Когда мы только начинали работать, я в шутку сказала, что неплохо было бы,
если бы кто-нибудь из наших дельфинов взмывал
к ноку рея, на высоту трех этажей над водой. Вот этот прыжок и
выполняла Макапуу.
Малые косатки - энергичные животные, настоящие звезды программы, по
темпераменту
не уступающие прославленным примадоннам. Они самые красивые, хотя,
пожалуй, все-таки не самые лучшие из тех редких дельфинов, с которыми нам
пришлось работать. Лучшими оказались мало кому известные неказистые
морщинистозубые дельфины.
Как-то весной мы занялись перекраской потрепанной старушки "Имуа".
Пожилой маляр вывел
на корме ее название и регистрационный номер и, войдя во вкус,
нарисовал на стене каюты спасательный круг с прыгающим сквозь него
дельфином. Ну и дельфин же это был! Конически заостренная, точно у ящерицы,
голова, выпученные глаза, широкие, плавники, горбатая спина и цвет под стать
всему этому - не серо-стальной, а пятнисто-бурый. Когда мы провожали "Имуа"
на ловлю косаток, Тэп со смехом махнул в сторону нарисованного дельфина и
сказал Жоржу:
- Только уж, пожалуйста, без этих!
Двадцать четыре часа спустя Жорж вернулся с дельфином, точно
спрыгнувшим со стенки каюты.
Это был, как объяснил нам Кен Норрис, когда мы позвонили ему в
Калифорнию, Steno bredanensis, морщинистозубый дельфин. Лишь немногие музеи
мира могли похвастать хотя бы скелетом этого дельфина, а его внешний вид
известен ученым только потому, что несколько экземпляров недавно были
выброшены на мель у Африканского побережья.
Наш первый стено находился в состоянии страшного шока. Несмотря на все
наши усилия, он не ел,
не плавал, не обращал внимания на других дельфинов. Его парализовал
ужас. Он буквально умирал от страха. И мы решили, что помочь ему может
только одно: общество еще одного стено.
Хотя погода была скверной и продолжала ухудшаться, Жорж отправился
туда, где он поймал первого стено. Стадо он заметил, лишь когда оказался
буквально над ним: в отличие от других дельфинов стено плавают под водой
обычно не слишком быстро и на поверхность поднимаются, только чтобы
подышать. Из-за этого обнаружить их очень трудно.
На помощь Жоржу мы отправили самолет-корректировщик, который отыскал
стадо стено, и Жорж начал маневрировать между дельфинами.
Перед этим он занимался ловлей косаток, и на "Имуа" все еще была
установлена особо длинная стрела. При сильном волнении корзина, подвешенная
на такой стреле, далеко не самое безопасное место. Когда судно взбирается на
гребень, корзина качается на шестиметровой высоте, а когда оно соскальзывает
в ложбину, корзина зарывается в набегающую волну. У штурвала стоял Лео, и
Жорж жестами подавал ему сигналы. Им обоим приходилось непрерывно определять
положение дельфинов, снос судна и высоту катящихся навстречу валов. Стоило
допустить просчет, и Жорж оказался бы под водой. Корзину, по необходимости
легкую и потому не очень прочную, в любую минуту могло оторвать и затянуть
вместе с Жоржем под винт "Имуа". Его жизнь в буквальном смысле слова
зависела от того, насколько точен будет язык его жестов и насколько Лео
сумеет в нем разобраться.
Стено не испугались судна и даже сопровождали его, держась у носа.
Однако качающейся корзины они избегали, а широкое основание длинной стрелы
мешало Жоржу добраться до тех животных, которые плыли у самого борта.
По радио поступали очередные сообщения из Парка: состояние нашего стено
ухудшалось прямо
на глазах. А тем временем уже начало смеркаться.
Внезапно самолет-корректировщик сообщил нам, что "Имуа" дрейфует, а
вокруг плавают какие-то обломки. Стено продолжали с любопытством сновать
около судна. Жорж и Лео выключили двигатель и начали разбирать длинную
стрелу: они отдирали доску за доской и кидали их в океан, пока
от стрелы ничего не осталось.
Затем они вновь включили двигатель, и дельфины вновь любезно
пристроились к носу судна.
В мгновение ока Жорж заарканил великолепного самца, которого назвал Каи
("морской вал")
в память о том, как бушевало тогда море. Жорж с самого начала получил
привилегию давать имена новьм животным.
Каи попал в Парк уже глубокой ночью и был пущен в бассейн к совсем
ослабевшей самке.
Она погибла через два дня от воспаления легких, но, может быть, ее
присутствие помогло Каи адаптироваться. Как бы то ни было, с ним никаких
трудностей не возникло: с первых минут
он спокойно плавал, ел и время от времени хулиганил.
Несколько дней спустя, 16 мая, Жорж привез еще одну самку стено,
получившую имя Поно, что значит "добро" или "справедливость". Странно, как
одно животное забирается вам в душу, а другое, словно бы совершенно такое
же, не затрагивает вашего сердца. Каи был прекрасным дельфином, и мы много с
ним работали, но особой привязанности к себе он ни у кого не вызвал. А вот
Поно, хотя она была колючей натурой, склонной к агрессии, покорила всех.
Поно освоилась в неволе с такой же уверенностью, как в свое время
Макуа. В первое после поимки утро она сразу же принялась есть с аппетитом.
Таким образом, необходимость тратить весь дневной рацион рыбы на улещивание
нового животного отпала, и дрессировщик начал работать с Каи, который,
естественно находился в том же бассейне и учился звонить в колокол, нажимая
носом
на рычаг. Он проделал это раза два-три, и вдруг Поно ринулась к рычагу,
оттолкнула Каи, ударила
по рычагу так, что чуть его не сломала, и бойко высунулась из воды,
ожидая рыбы.
Да, с ней можно было обойтись без долгих дней приучения к свистку.
Вскоре мы уже шутили, что, работая с морщинистоэубыми дельфинами, достаточно
написать план дрессировки
на непромокаемой бумаге и повесить его в бассейне под водой. Но это
совсем не значит, что стено отличаются большой покладистостью. Они кусали
людей без зазрения совести, особенно ветеринара. Дикие, недавно пойманные
стено в день чистки бассейна хватали сети зубами и подныривали под
них или протискивались назад сквозь закрывающиеся дверцы, не жалея
собственной кожи, и вовсе
не потому, что боялись нового бассейна, а, по-видимому, просто считая
себя вправе выбирать, какой бассейн им больше по вкусу.,
Как-то, вспомнив первые дни Хоку и Кико, я на пробу бросила шезлонг в
бассейн Каи и Поно.
Они схватили его, начали таскать, проплывали под ним, шлепали им друг
друга, просовывали головы в его ручки. Десять минут спустя они уже могли бы
написать руководство "Тысяча и одна штука, которые можно проделать с
шезлонгом".
Стено не только внешне не похожи на дельфинов, но и ведут себя совсем
иначе. Способность концентрировать внимание у них поразительно велика, и они
любят решать задачи. Порой они продолжают работать, когда уже не в состоянии
проглотить еще хотя бы одну рыбешку, просто
из интереса. Их переполняет любопытство, и, добиваясь какой-то одним им
понятной цели, они полностью пренебрегают сопутствующими этому ушибами и
повреждениями. Наши стено вечно были покрыты свежими царапинами и ссадинами,
потому что совали головы в сточные решетки,
в водопроводные трубы или еще куда-нибудь, где у них, собственно
говоря, не было никакого дела.
К нам они попадали уже все в шрамах и рубцах. По выражению одного
репортера, "морщинисто-зубый дельфин выглядит так, словно лучшие дни своей
жизни он проводил в ножевых драках".
У некоторых стено в первые дни неволи появлялось странное обыкновение
чистить рыбу -
они потрошили ее, отрывали голову и только потом проглатывали. Зажав
рыбу в зубах, они били
ею по чему попало, пока голова не отлетала и внутренности не
вываливались. Когда какой-нибудь стено считал необходимым чистить таким
образом каждую из сотни с лишним маленьких корюшек, составлявших его дневной
рацион, кормление затягивалось до бесконечности, а вода и бортики бассейна
превращались бог знает во что. К счастью, они довольно быстро отказывались
от этой привычки и начинали глотать рыбешек целиком, как и все нормальные
дельфины.
Редчайшее из всех пойманных Жоржем животных попало к нам еще до того,
как я стала старшим дрессировщиком, но я наблюдала его очень близко.
Из моего дневника, 7 июля 1963 года
Жорж вчера радировал из Коны, что в этот день и накануне видел на
редкость странных дельфинов, но они очень быстры, и ему не удалось поймать
ни одного. Маленькие, как вертуны, но с тупыми головами и без клювов, похожи
на гринд. Совершенно черные, если не считать белых губ. Он прозвал их
"дельфинами-клоунами".
16 июля 1963 года
Жорж поймал одного "клоуна", и его вчера привезли. Непонятное животное.
Мы позвонили Кену Норрису, он страшно заинтересовался и прилетит посмотреть
его, как только сможет.
Жорж сообщил, что снова видел это стадо:
В 8.05 утра 16 июля 1963 года стадо было вновь замечено примерно в
километре от Милолии, в 65 километрах
к югу от места, где его видели в первый раз. Море было спокойное, небо
ясное. Глубина около километра.
Как и прежде, стадо плавало в районе сильных лечений, на что указывали
полосы пены и рябь... В 11.15 удалось поймать в сеть взрослую особь. После
первого рывка и неглубокого ухода под воду трос ослабел, и животное
некоторое время плыло рядом с судном в том же направлении.
Далее Жорж сообщил, что странное животное почти не сопротивлялось,
когда его подтащили к борту, чтобы завести на носилки и поднять на судно. Но
затем оно устроило команде сюрприз:
Весь его вид предупреждал, что с ним следует быть поосторожнее. Оно
периодически открывало рот и щелкало челюстями. Эти угрозы усиливались,
когда к нему прикасались. Устроенное на палубе, оно продолжало время
от времени щелкать зубами на всем коротком пути от Каилуа-Коны. Кроме
того, оно испускало что-то вроде блеяния или ворчания, выдувая воздух из
дыхала... Пока его везли в океанариум, оно, по словам сопровождающего,
щелкало на него зубами всякий раз, когда грузовик встряхивало (Piyor T.A.,
Ргуог К., Norris K.S. Observations on Feresa attenuata. - Journal of
Mammalogy, 6 (1964), 37).
Челюсти животного были усажены крепкими и острыми коническими зубами. И
"весь его вид", когда, обездвиженное, оно тем не менее "ворчало" и пыталось
укусить при первом удобном случае, действительно был грозным.
Все, кто знал о поимке странного дельфина, бросились посмотреть его. По
просьбе Кена я начала делать заметки о его поведении, которые затем были
опубликованы.
Когда животное, поддерживая, вели вдоль стенки бассейна, оно внезапно
вырвалось. За несколько секунд оно стремительно проплыло половину периметра
бассейна, нырнуло на дно, а затем на три
четверти выпрыгнуло из воды в том месте, где его опустили в бассейн. (Я
помню, что стояла как раз там. Оно взметнулось в воздух к заглянуло в кузов
грузовика, который только что привез его сюда.)
Не снижая скорости, животное описало крутую восьмерку у подающей воду
трубы (честное слово,
оно проверяло, нельзя ли уплыть вверх по бьющей из трубы струе), а
затем вновь частично выпрыгнуло из воды и попыталось укусить одного из нас.
(Меня. Я в увлечении перевесилась через бортик и была к нему ближе всех. Оно
прыгнуло, целясь мне в лицо и щелкая зубами, точно волк из океанской
пучины.) Времени едва хватило, чтобы предостерегающе крикнуть, - животное
вновь прыгнуло на человека, стоявшего в трех метрах от первого. Когда все
испуганно попятились от борта, животное заняло позицию в центре бассейна,
по-видимому, наблюдая за теми, кто вырвал его
из родной стихии.
На следующий день животное успокоилось и неторопливо плавало в
бассейне. Оно не проявляло никакого страха перед людьми, подплывало к стенке
и позволяло себя трогать; однако, когда мы его трогали или сильно
жестикулировали, оно нередко щелкало челюстями и "ворчало"...
В отличие от большинства только что пойманных китообразных это животное
почти не делало попыток избегать наблюдателя, а наоборот, вело себя так,
словно ожидало, что уйдет сам наблюдатель. Если его толкали, когда оно
проплывало мимо, обычно следовал короткий боковой удар хвостом, а затем
животное нередко начинало по крутой дуге приближаться к толкнувшему...
Когда ему в рот засунули целую макрель, она была проглочена. После
этого животное само хватало брошенную ему рыбу. Съело оно и кальмара...
Когда была открыта дверца в соседний бассейн, оно начало без колебаний
плавать сквозь нее туда и обратно - это опять-таки резко отличается
от поведения других китообразных, которые обычно проявляют страх перед
дверцами, так что
их приходится приучать или силой заставлять проплывать сквозь них (там
же).
На следующий день после поимки наш старший техник Эрни Берриггер,
добрейший человек, сунул руку в бассейн, чтобы проверить, как работает
водоподающая труба, и маленький "океанский волк", разинув пасть, кинулся на
его локоть, так что он еле успел вытащить руку. Это было последнее нападение
на человека, хотя животное и дальше часто "ворчало", а кроме того, завело
пугающую привычку болтаться в центре бассейна, следя за нами одним глазом и
зловеще похлопывая по воде грудным плавником, словно раздражительный
человек, который сердито постукивает пальцами
по столу.
Но что это было за животное? Кен Норрис, один из мировых авторитетов по
систематике китообразных, в конце концов нашел ответ. Этим животным
оказалась карликовая косатка (Feresa attenuata), известная науке по двум
черепам в Британском музее, попавшим туда
в 1827 и 1871 годах, и по единственному скелету, обнаруженному на
японской китобойной базе в 1954 году. Да, действительно редкое животное!
Наша карликовая косатка уже через несколько дней стала совсем ручной.
Это был самец (самцов китообразных можно отличить от самок по половым щелям
- у самца их, как правило, две, а у самки одна). Хотя наш фереза не искал
внимания, он переносил его довольно снисходительно. Крис настолько осмелел,
что начал плавать с ним, а потом на это решилась и я. Надев маску,
я соскользнула в воду позади ферезы, чтобы разглядеть его под водой.
Вот те на! Он смотрел
на меня, хотя я находилась прямо за его хвостом.
У дельфинов глаза расположены по сторонам головы, как у лошадей. При
взгляде вниз поля зрения накладываются друг на друга, что имеет прямой
смысл: в результате возникает стереоскопичность, необходимая дельфинам для
оценки глубины. Когда, плывя под стадом дельфинов, посмотришь вверх,
невольно улыбнешься при виде всех этих пар блестящих глазок, которые с
любопытством тебя разглядываюОднако у карликовых косаток глаза расположены
так, что они видят объемно, когда смотрят не только вниз, но и назад.
Опустившись под воду с головой, я увидела, что он смотрит на меня обоими
своими глазами - единственное животное с глазами на затылке, которое мне
довелось встретить.
Наш фереза как будто тосковал. Мы решили, что ему нужно общество, и
перевели его в соседний бассейн, к двум гриндам. Он начал плавать с той,
которая была меньше, но мы замечали, что иногда он устремляется к ней под
прямым углом. В этих случаях она увертывалась от него резким рывком.
Однажды утром мы нашли ее мертвой. Она была убита сильным ударом в
основание черепа, ударом, которого наш ветеринар объяснить не мог.
Настоящие косатки, дальние родственники карликовых, иногда убивают
крупную добычу именно таким способом - тараня ее в основание черепа. Неужели
наш маленький океанский волк - такой же умелый убийца, как его большие
родичи? Мы испугались и снова его изолировали.
Но он выглядел таким печальным и одиноким, что мы сделали еще одну
попытку подобрать для него общество и подсадили к нему маленького вертуна.
Поначалу фереза его игнорировал, и вертун вел себя спокойно. Затем
карликовый "убийца" затеял
с ним игру в кошки-мышки, от которой становилось страшно.
Расположившись в центре бассейна,
он начал делать выпады в сторону вертуна. Тот принялся кружить по
периметру бассейна. Фереза продолжал свои ложные выпады. Вертун поплыл
быстрее и вскоре уже мчался изо всех сил, посвистывая от ужаса, а фереза
поворачивался в центре бассейна, наблюдая за ним (и, наверное садистски
ухмыляясь).
Вертуны в соседнем бассейне впали в настоящую истерику, напуганные
сигналами тревоги, которые подавал их сородич. Ничего хорошего из этого не
получалось, и мы отправили вертуна обратно.
В результате фереза остался жить в одиночестве. Он погиб месяц спустя
от воспаления легких. Возможно, он и выжил бы, если бы меньше тосковал, но
Жорж не сумел поймать ему товарища одного с ним вида, а мы могли предложить
только свое общество, но этого, как видно, было мало.
Кен Норрис прилетел из Калифорнии, пока фереза был еще жив, и успел
заснять его и изучить.
До конца моего пребывания в парке "Жизнь моря" мы теперь вполне
сознательно отказывались
от попыток ловить карликовых косаток.
В гавайских водах, без сомнения, водятся и другие редкие китообразные,
которые еще будут кем-нибудь обнаружены. Например, несколько дней мы держали
у себя в бассейне подобранного
на отмели детеныша карликового кашалота (Kogia breviceps) - забавного
звереныша, который выглядел крохотной копией обычного кашалота (Physeter
catadon) - этого гиганта морей. Наш младенец не достигал в длину и метра.
Взрослые карликовые кашалоты, которых удается увидеть лишь изредка, внешне
очень похожи на больших кашалотов, своих близких родственников,
но величиной они не больше гринды и ведут одиночный образ жизни.
Другой редкостный малыш, выкинутый, на пляж, оказался детенышем
широкомордого дельфина (Peponocephala electro). Кен Норрис нашел на одном из
наших пляжей череп серого дельфина (Grampus griseus). А наши ловцы несколько
раз видели в море клюворылов (Ziphius), хотя ни разу
не сумели к ним приблизиться. Эти редкие киты внешне напоминают афалин,
но только семиметровой длины.
Дельфины иногда размножаются в неволе. Некоторые океанариумы вполне
успешно выращивают новое пополнение в собственных бассейнах. По-видимому, в
неволе потомство чаще дают дельфины, не участвующие в представлениях.
"Артистки", постоянно расходующие силы на решение сложных
задач, хотя и спариваются довольно часто, но беременеют редко. Тут
можно провести параллель
с тем, что, по наблюдениям многих владельцев скаковых конюшен, у кобыл,
постоянно участвующих
в состязаниях, охота не наступает. Если от них хотят получить
потомство, их отправляют на пастбище отдохнуть по меньшей мере месяц.
Калифорнийский океанариум "Маринленд" успешно получил потомство от многих
дельфинов, которых поместили в специальный бассейн и не дрессировали.
Атлантическая афалина - единственный вид, о котором мы знаем довольно
много, - достигает половой зрелости примерно к семи годам (продолжительность
ее жизни составляет 20-30 лет). Беременность длится одиннадцать месяцев, и
единственный детеныш рождается хвостом вперед, после чего его быстро
выталкивает на поверхность для первого вдоха либо мать, либо находящаяся
рядом "тетушка-повитуха". Дельфиненок выглядит рядом с матерью
непропорционально большим, как жеребенок или теленок, и так же активен с
первой минуты жизни. Он плавает неуклюже,
но энергично, держась у бока матери и используя создающееся вокруг нее
гидродинамическое поле.
Сосет он мать как жеребенок - очень часто и неподолгу. Млечные железы
находятся в двух складках по сторонам половой щели. В период кормления сосок
набухает, и дельфиненок сосет материнское молоко, как все остальные детеныши
млекопитающих. Существует предположение, будто кормящая самка дельфина
впрыскивает молоко в рот детенышу, но на самом деле ничего подобного
не происходит, а как у всех млекопитающих, действует система,
называемая "отпускным рефлексом"*
Дельфиненок сосет мать почти два года**, зубы у него появляются и он
начинает отщипывать кусочки рыбы лишь много месяцев спустя после рождения.
Обычно самка приносит детеныша раз в два года.
У нас в Парке самки разных видов, пойманные беременными, неоднократно
либо выкидывали, либо рожали позже срока. Ни один из этих детенышей не
выжил. Первый нащ оставшийся в живых
и прекрасно развивавшийся дельфиненок был и зачат и рожден в неволе:
редчайший из всех дельфинов, которые у нас когда-либо жили, - гибрид!
* "Отпускной рефлекс" - расслабление кольцевых мышц соска, когда в него
тычется нос детеныша.
** У разных видов дельфиновых продолжительность молочного кормления
варьирует. В условиях естественного обитания в море детеныши афалины в
годовалом возрасте уже питаются рыбой.
Самка морщинистозубого дельфина Майна ("лунный свет") попала к нам
беременной и вскоре выкинула. Ее поместили в лабораторный бассейн, тогда уже
построенный при Институте, и некоторое время она провела там в обществе
темпераментного самца атлантической афалины по кличке Амико, одного из
подопытных животных Кена Норриса.
Каи уже давно расстался с нами, и, пока была жива Майна, в наших
бассейнах не появлялось
ни единого самца стено. Вообразите же наше удивление, когда
дрессировщики в одно прекрасное утро увидели, что рядом с Маиной плавает
крохотный дельфиненок. Она принесла детеныша!
Это был гибрид - помесь Tursiops truncatus и Steno bredanensis, если
верить филогенетическим таблицам родства между дельфинами, комбинация
примерно столь же вероятная, как гибрид овцы
и верблюда. И тем не менее вот он - плавает в бассейне перед нами. Лоб
у него был отцовский,
но нос материнский, а в окраске ровный серый цвет Амико кое-где
переходил в бурые пятна Маины. Маленькая самочка получила имя Мамо
("благословенная"), чувствовала себя прекрасно, быстро росла и через два
года была уже крупнее своих родителей. Сейчас, когда пишутся эти строки,
Мамо только-только начала проходить курс дрессировки. Будущее покажет,
унаследовала ли она достоинства своих родителей или же их недостатки. Но,
бесспорно, она остается редчайшим
из дельфинов - почти наверняка единственным в мире стениопсом.
5. Дрессировка дрессировщиков
Едва Парк был открыт, как стало ясно, что мы, дрессировщики, такого
темпа долго не выдержим.
Нам ежедневно приходилось проводить пять представлений в Театре
Океанической Науки и пять представлений в Бухте Китобойца, а кроме того,
возиться с новыми животными. Для представления
в Театре Океанической Науки требовались три человека - дрессировщик,
лектор и помощник, который открывал дверцы и занимался реквизитом, для Бухты
Китобойца нужны были четверо - дрессировщик, рассказчик, помощник, который,
помимо всего прочего, обеспечивал музыкальное сопровождение, и "гавайская
девушка". В первые субботы и воскресенья мы - Гэри, Крис, Дотти, Лани и я -
буквально сбились с ног, бегая взад и вперед, чтобы провести назначенные
десять представлений. Было совершенно очевидно, что нам необходимо расширить
штат, и теперь, когда
в кассы посыпались монеты, это стало возможным.
Желающих работать у нас - и полный рабочий день, и неполный - оказалось
хоть отбавляй.
Но по большей части это были неопытные юнцы, и мы, как могли, отделяли
зерно от мякины.
Так у нас появился старшеклассник, который готовил рыбу и помогал во
время представлений,
и хорошенькая исполнительница хулы, которая подменяла Лани в выходной
день и начала заучивать рассказ для Бухты Китобойца Но нам были нужны люди,
которые могли бы в короткий срок стать либо дрессировщиками, либо
находчивыми лекторами для Театра Океанической Науки, умеющими быстро
импровизировать. А отыскать таких на наши ставки было не просто.
Из моего дневника, 17 февраля 1964 года
Сегодня утром, когда я бежала из Бухты Китобойца в Театр Океанической
Науки, меня нагнал некий Дэвид Элисиз и сказал, что хочет работать у нас. Он
дрессировал собак-поводырей, а я побаивалась дрессировщиков-профессионалов:
мне не нужны гладенькие цирковые номера, а они конечно, не станут слушать,
как я что-то лепечу про поведенческие цепи и стимулирование. Я спросила его,
чем еще он занимался (кроме дрессировки собак и доставки в фургоне
кока-колы), и он ответил, что по субботам и воскресеньям учил слепых детей
ездить верхом. Отлично! Но окончательно вопрос решился, когда он упомянул,
что месяц назад у себя дома
для развлечения научил гуппи прыгать через спичку.
Разносторонний дрессировщик - большая редкость. А дрессировщик-новатор
- это в сугубо традиционном мире дрессировки животных и вовсе нечто
неслыханное. Слепые всадники
и прыгающая гуппи сказали мне, что Дэвид по-настоящему талантлив, - и
сказали правду.
Дэвид был старше большинства из нас. Ему исполнилось уже тридцать
четыре года - крепкий, очень смуглый человек, пуэрториканец по
происхождению, хотя родился он на Гавайях. Глаза у него были черные, как у
цыгана, говорил он веселым басом и умел поставить на место и людей и
животных.
Дэвид быстро научился работать с дельфинами и в том и в другом
представлении, и Дотти с Крисом могли теперь иногда взять выходной, без чего
раньше обходились, а я получила возможность субботу и воскресенье проводить
со своими детьми.
Со временем, когда я была возведена в ранг куратора (куратора по
млекопитающим - за рыб
в аквариуме Гавайский Риф я не отвечала), Дэвид стал моим первым
старшим дрессировщиком.
Его манера командовать приводила к конфликтам с другими отделами,
например с хозяйственным
и коммерческим, а иногда он доводил до слез хорошеньких "гавайских
девушек", не привыкших, чтобы на них кричали, но он был тем, что требовалось
дельфинам, и спасением для меня: ведь воевал он на моей стороне.
Через несколько недель после открытия Парка Лани пришлось уйти.
Здоровье у нее было
не настолько крепким, чтобы купаться по пять раз в день. Даже на
Гавайях зимние дни бывают холодными, дождливыми, промозглыми. И всем, кто
работал с животными во время представления, требовалось исключительно
крепкое здоровье - иначе они без конца простужались.
Ища выход из этого затруднения, мы решили, что в Бухте Китобойца нам
нужно по крайней мере две девушки, которые могли бы и вести рассказ, и
плавать с животными. Тогда они будут подменять друг друга, и ни той ни
другой уже не придется проводить в воде по пять представлений в день. Кроме
того, мы построили маленькую пирогу с балансиром, ввели в сценарий
соответствующие изменения,
и с этих пор девушка выплывала в пироге из-за "Эссекса", вместо того
чтобы нырять с его борта.
Это сократило время пребывания в воде наполовину, а в холодные ветреные
дни она могла
на протяжении всего представления кормить и ласкать животных, оставаясь
в пироге.
Кандидатов на эту работу приходилось искать, наводя устные справки и
давая объявления в газету. Ну, и морока же со всем этим была! Газеты не
печатали объявлений с указанием расы и пола. Однако и камеры туристов, и
стиль представления требовали, чтобы в воде с животными работала
привлекательная молодая женщина с полинезийской внешностью. После нашего
первого объявления большое число молодых людей и хорошеньких блондинок
совершенно напрасно потратили время
на поездку в Парк. В конце концов я нашла формулировку, подходившую и
для газет, и для нашей цели: "Требуется полинезийская русалка".
У нас сменилось много таких русалок, и некоторые возвращались снова.
Пуанани Марсьель, одна
из первых преемниц Лани, сохранилась в моей памяти потому, что животные
страшно ее любили. Когда она бросалась в воду, они окружали ее таким плотным
кольцом, что загораживали от зрителей. Плавала она прекрасно, с
удовольствием резвилась в воде, ныряла, выныривала, погружалась
на дно - и все это время дельфины не отставали от нее, точно следуя ее
движениям в своеобразном водном балете. Она была очень ласковой и различала
вертунов индивидуально, пожалуй, лучше,
чем все остальные. Уже перестав работать у нас, она еще в течение
многих лет заходила иногда поплавать с вертунами, и каждый раз они встречали
ее очень радостно.
С нежностью вспоминают о Пуанани и те наши акционеры, которые
присутствовали однажды
на заседании правления, когда она в красном бикини вдруг влетела в
дверь и тут же выскочила
в другую, распевая: "У меня свидание с Мэлом Торме, у меня свидание с
Мэлом Торме!"
Введение в сценарий пироги позволило создать театральный эффект,
которым я немного горжусь.
По сценическим соображениям девушка могла спуститься в пирогу только
после того, как зрители уже расселись и представление началось. Ей
требовалось несколько минут, чтобы приготовиться под прикрытием "Эссекса" и
наладить пирогу, прежде чем выплыть на открытую воду. Для заполнения паузы я
вписала в текст лирическое вступление: "Вначале на этих островах людей не
было - ничего, кроме растений, птиц, ветра, а вокруг простиралось пустынное
море. Но вот на горизонте показались длинные двойные пироги первых гавайцев,
отправившихся в неведомое на поиски новой земли. Они везли с собой провизию,
воду в бамбуковых сосудах, свиней, кур, собак и достаточно зерен и семян,
чтобы обосноваться на этой новой земле. Поглядите за бушприт нашего судна
"Эссекс". Видите маяк? Он установлен на мысе Макапуу, который служит
ориентиром в наши дни, как служил ориентиром для древних гавайцев. Быть
может, именно в такой день (тут рассказчик описывал погоду, какой она была
во время представления) эти первые гавайцы обогнули мыс Макапуу, проплыли
с внутренней стороны Кроличьего острова и причалили именно к этому
берегу".
Конечно, исторически мыс Макапуу вовсе не обязательно был местом первой
высадки, но это отнюдь не исключалось. Зрители послушно смотрели на маяк, а
затем невольно переводили взгляд на море. Если рассказчик умел найти
правильный тон, наступала глубокая задумчивая тишина. На мгновение среди
океанских просторов словно вновь появлялись древние полинезийские мореходы.
И вот тут-то зрители вдруг видели перед собой живую девушку в маленькой
рыбачьей пироге.
Я иногда приходила в Бухту Китобойца только для того, чтобы насладиться
этой тишиной перед появлением пироги. Мне очень льстило, что один из самых
драматичных моментов представления длился полторы минуты, в течение которых
не происходило буквально ничего.
Тем временем Гэри Андерсон начал снова посещать колледж и не мог уже
отдавать работе столько времени, как прежде. Парк "Жизнь моря" должен был
служить целям образования, а потому
мы чувствовали себя обязанными содействовать тому, чтобы Гэри окончил
колледж. Но всем остальным было очень неудобно, что Гэри приходит и уходит
не в точно установленные часы
и не бывает на месте по утрам, когда надо доставать рыбу из
морозильника - дело очень хлопотное. В конце концов у меня с Гэри начались
из-за этого недоразумения, и я вдруг с тяжелым сердцем осознала, что
положение начальника ставит меня перед выбором: либо отказаться от своего
авторитета, либо отказаться от Гэри.
Ужас и ужас! Я понимала, что его надо уволить. Но я еще никогда и ни с
кем так не поступала, просто не представляла, как за это взяться и всю ночь
накануне почти не спала, чувствуя себя последней дрянью. И все-таки я его
уволила. Мне было очень тяжело: Гэри относился к Тэпу с восторженным
уважением, отдал Парку много сил и по-настоящему любил дельфинов. Однако в
конце концов он сам согласился, что не в состоянии совмещать эту работу с
занятиями в колледже.
Гэри продолжал учиться, а я стала относиться к необходимости увольнять
людей смелее -
или бездушнее. Обычно выяснялось, что в тех случаях, когда какой-нибудь
служащий нас
не устраивал, гораздо больше не устраивали его мы, и он подыскивал себе
более подходящую работу, а к нам приходил кто-то, кому его обязанности
нравились больше и кто выполнял их лучше.
Через полторы недели после дня открытия, 20 февраля, к нам явился Денни
Калеикини и предложил свои услуги.
К этому времени контора наскребла необходимую сумму на магнитофон для
музыкального сопровождения в Бухте Китобойца (таким образом проигрыватель
Криса был спасен от более продолжительного знакомства с соленьм воздухом и
рыбьей чешуей), и представления там продолжали пользоваться большим успехом.
Денни - красивый, находчивый молодой гаваец, сложенный как солист балета, -
сказал мне, что выступает в ночном клубе, что у него есть кое-какие идеи для
нашего представления в Бухте Китобойца и что он хотел бы участвовать в нем в
качестве рассказчика. Эта предприимчивость показалась мне подозрительной -
сама я была вполне довольна представлением, - тем не менее я пригласила
Дэнни перекусить в "Камбузе", ресторане нашего Парка.
Раздатчицы в "Камбузе" почти все были местные, из Ваиманало, ближайшего
к нам городка, и, когда Денни направился с подносом к нашему столику, они
подозвали меня и возбужденно заговорили:
- Это же Денни Калеикини!
- Да, кажется, его так зовут.
- А зачем он пришел?
- Ну, - ответила я, - он хочет работать в Бухте Китобойца.
- Как вам повезло! Берите его! Сразу же!
Причину этого энтузиазма я не поняла, поскольку уже много лет не
переступала порога ночных клубов, но одно было ясно: если Леи, Илона и
остальные девушки "Камбуза" такого высокого мнения о Денни, значит, он
именно то, что требуется Парку.
В это время Денни выступал в "Тапа-Рум", самом модном клубе Ваикики, с
собственной гавайской программой - подлинно гавайской программой без дешевой
музыки и дешевых комиков. Просто Денни пел настоящие гавайские песни,
рассказывал про своего деда и даже играл на старинной гавайской носовой
флейте. В его программе участвовали хорошие музыканты и хорошие исполнители
настоящей хулы. Тогда это была единственная гавайская эстрадная программа в
городе, которая нравилась самим гавайцам. Я до сих пор не знаю, почему
Денни, который каждый вечер работал далеко за полночь и, кроме того, должен
был обхаживать собственных сотрудников, пожелал ежедневно по пять раз
выступать за гроши в Бухте Китобойца, но это было именно так.
Мы в своем Парке, как и Денни, предпочитали подлинную гавайскую
атмосферу всяким эрзацам. Возможно, ему импонировали бескорыстные цели нашей
организации, наша молодость и мечты (средний возраст сотрудников в день
открытия равнялся двадцати семи годам). Но как бы то ни было он отдавал нам
очень много своего времени. Первое представление в Бухте Китобойцев
начиналось только в четверть двенадцатого, что позволяло Денни хоть немного
отоспаться после своего ночного клуба. Однако последнее представление
начиналось в четверть шестого, и у него едва хватало времени смыть с кожи
морскую соль, поесть и переодеться для собственного первого выступления.
Денни выдерживал такой режим много месяцев. Он предложил для Бухты
Китобойцев массу веселых и остроумных идей и придал сценарию поворот,
который хотя и не соответствовал импонировавшей мне литературной
поэтичности, но зато был заметно легче для наших молодых гавайских
сотрудников. Вскоре Денни натренировал двух-трех девушек и юношей вести
рассказ точно так же,
как вел его сам, слово в слово, с теми же паузами, со стремительным
потоком гавайских и таитянских фраз, чтобы эффектно подводить зрителей к
каждому прыжку и верчению дельфинов.
Денни не только наладил представления в Бухте Китобойца. В свободное
время он водил по Парку влиятельных людей, связанных с туристической
промышленностью, и рекламировал его
в собственной программе.
Он помогал Тому Морришу, нашему коммерческому директору, открыв для
него много дверей
в Ваикики. А когда даже его неуемной энергии оказалось все-таки
недостаточно для того, чтобы ежедневно выступать в двух местах, он перестал
принимать участие в наших представлениях,
но продолжал консультировать нас и со временем стал акционером и членом
правления Парка.
В первые лихорадочные месяцы после открытия мир эстрады сделал нам еще
один подарок -
Ренди Льюис. Ее отец, Хэл Льюис, взявший псевдоним Дж.Акухед Пупуле,
был самым популярным диктором гавайского радио, а также ведущим музыкальных
программ. В девятнадцать лет Ренди была высокой миловидной блондинкой. Она
получила хорошее образование и унаследовала отцовскую способность к
импровизации. Она хотела стать дрессировщиком дельфинов, но я подумала, что
из нее может получиться и великолепный лектор.
К этому времени лекции в Театре Океанической Науки мы с Дотти вели
вдвоем. Представление
мы начинали с выступления Макуа и с довольно подробной характеристики
дельфинов. По нашей команде он показывал зубы и хвост, а затем подплывал к
нам и требовал, чтобы его приласкали, демонстрируя свою кротость. Мы
объясняли, что такое дыхало и почему Макуа - млекопитающее,
а не рыба. Потом он играл в мяч со зрителями, выбрасывая его на трибуну
через стеклянный борт. Мы говорили о сообразительности дельфинов и методах
дрессировки. По нашей команде Макуа трижды "плюхался" в воду, взметывая
столбы брызг и часто окатывая зрителей в первых рядах.
Но это не только их не раздражало, а наоборот, словно бы помогало им
установить прямой контакт
с животным, и, приходя в Театр еще раз, они нарочно старались сесть в
первые ряды, чтобы получить новый душ. Макуа выговаривал слова, "обиженно"
опускался на дно, "считал", звоня в колокол,
а потом мы надевали на него наглазники и демонстрировали его
способности к эхолокации.
Все эти элементы поведения сами по себе не кажутся особенно эффектными,
но интерес зрителей поддерживался благодаря объяснениям, которыми мы
сопровождали действия Макуа. Каждый его номер становился источником новых
сведений о нем, о дельфинах, а иногда и об общебиологических проблемах. В
.сущности, мы предлагали нашим зрителям наш собственный энтузиазм, наше
любопытство, наш интерес и наши специальные знания.
Кроме того, мы не стеснялись продолжать дрессировку прямо на глазах
зрителей. Выговаривание слов ("Макуа, скажи: "Алоха!") было отработано во
время представлений. И прыжок в высоту - вертикальный прыжок к потолочным
балкам - тоже (до потолочных балок Макуа, правда,
не доставал, но все-таки взмывал вверх на пять с половиной метров).
Поскольку мы с Дотги хорошо знали и Макуа, и программу дрессировки, мы
всегда могли объяснить, чего мы добились за прошлый сеанс, чего надеемся
достичь теперь, какие могут возникнуть трудности, а также что делает
животное и что, возможно, оно думает. Тут уж зрители затаивали дыхание и,
когда еще не отработанный поведенческий элемент выполнялся правильно к
явному удовольствию не только дрессировщика,
но и дельфина, это производило захватывающее впечатление.
Показывая Хоку и Кико, мы говорили о возможностях, которые открывает
перед наукой изучение дельфинов, о том, что они способны развивать в воде
скорость, которая словно бы опровергает законы гидродинамики, а также о
поведении дельфинов и об их общении между собой.
В качестве заключительного номера мы обучили Хоку прыгать через прут,
который выставлялся
с дрессировочной площадки на высоте два с половиной метра. Кико в этом
прыжке не участвовала. Когда в награду за такой трудный прыжок Хоку получал
несколько рыбешек, он галантно делился ими с Кико, и она привыкла принимать
это как должное. Если Хоку в прыжке задевал прут, мы ему рыбы
не давали, и в этих случаях Кико обычно злилась и начинала гонять его
по всему бассейну, стрекоча
и пуская из дыхала струйки пузырей. Подобные вещи доставляют зрителям
особое удовольствие, если их заранее предупредить, чего следует ожидать. Это
было настоящее общение дельфинов между собой, а не выдумки
писателей-фантастов.
Однако, чтобы объяснить все это зрителям, требовалось порядком
поговорить в микрофон,
и мы с Дотги скоро забыли про страх перед публикой. Пять дней в неделю
по пять выступлений в день не оставляли времени для подобных нежностей - и
выступлений перед самыми разными зрителями:
то шестьсот туристов, которых надо расшевелить, заставить смеяться, то
шестьсот школьников, которых надо увлечь так, чтобы они не шумели, а по
субботам и воскресеньям трибуны целыми семьями заполняли местные жители,
которые хотели знать, какое все это имеет отношение к ним
и к Гавайям. Лектор в Театре Океанической Науки либо быстро отказывался
от этой работы, либо еще быстрее приобретал необходимую сноровку.
Ренди Льюис слушала наши лекции и читала о дельфинах все, что могла
достать. Вскоре она уже вела часть программы, а затем и все представление
целиком. У нее был великолепный вкус:
ее непринужденные шутки никогда не переходили в насмешки над
дрессировщиком или животными. Благодаря своему удивительному дару
импровизации она умела развлекать зрителей и поддерживать их интерес даже во
время непредвиденных пауз, когда в бассейне минут пять ничего не
происходило, потому что Макуа упрямился и не хотел проплыть сквозь дверцу
или Хоку с Кико тянули время,
расстроенные каким-то мелким изменением в привычном распорядке. Взрывы
хохота в Театре Океанической Науки разносились по всему Парку, и мы каждый
раз понимали, что Ренди Льюис снова доказала свою редкостную
изобретательность.
Правда, мы все наловчились находить выход из критических положений,
например, когда ворот сломался и дрессировочная площадка рухнула в воду или
когда сигнальная аппаратура внезапно вышла из строя и в ожидании техника
нужно было заполнить программу номерами, не требовавшими звуковых сигналов.
Однако лучше всего это удавалось Ренди, и я была счастлива, что именно она
вела программу в тот день, когда в Театр Океанической Науки пришла весна.
Хоку и Кико во время представлений часто нежничали, но обычно их
удавалось отвлечь, включив сигнал на полную мощность, или хлопнув рыбешкой
по воде, или еще как-нибудь. Однако в тот день ничто не помогало, и животные
начали спариваться, описывая все новые и новые круги по бассейну брюхом к
брюху. Половой акт выглядит у дельфинов очень целомудренно, но понять, что
происходит, не составляло особого труда, а трибуны, как назло, были
заполнены старшеклассницами
и монахинями. Ренди продолжала сыпать всяческими интересными сведениями
о дельфинах,
но когда-нибудь и ее запасы должны были истощиться.
- В конце-то концов, - заключила она, - вы пришли сюда расширять свои
познания в биологии,
не так ли? - и под оглушительные аплодисменты повесила микрофон в знак
того, что представление окончено.
К началу нашей второй зимы Дотти уехала, чтобы заняться
научно-исследовательской работой на материке, а Крис перебрался в
Калифорнию. Преемником Криса стал всегда весело улыбающийся мормонский
проповедник Пет Куили, молодой силач и умница, полный ирландского обаяния и
доброжелательности, который прежде занимался миссионерской деятельностью на
острове Тасмания,
а также был ковбоем и рабочим на нефтяных промыслах. Пет Куили и Ренди
Льюис вели теперь Театр Океанической Науки вместе, и Пет быстро научился не
только работать с животными, но и рассказывать о них.
На место Дотги к нам пришла Ингрид Кан, красивая шведка, жена корейца,
профессора истории
в Гавайском университете. У Ингрид был диплом Стокгольмского
университета, где она изучала поведение животных, и она предложила свои
услуги Океаническому институту в качестве научного сотрудника. У них для нее
работы не было, зато у меня была, а Ингрид - человек благоразумный
и не презрела дельфиньи представления только потому, что они не
считаются "научными исследованиями". Мне кажется, она с самого начала
понимала, что в суете будничной работы
с животными о них можно узнать не меньше, если не больше, чем в
результате "чисто научных экспериментов". Во всяком случае, фамилию Ингрид
как автора или соавтора научных статей можно встретить куда чаще, чем
фамилии дрессировщиков, взятых позднее исключительно для "научной"
дрессировки.
Ингрид приступила к работе в качестве подчиненной Дэвида Элисиза, а
когда три года спустя он ушел, она стала старшим дрессировщиком. А когда
ушла я, она стала куратором вместо меня. Ингрид говорила неторопливо,
обдумывая слова, стеснялась своего шведского акцента, и потому наотрез
отказалась выступать с лекциями, зато инструкции Рона она усвоила без
малейших затруднений
и быстро стала прекрасной дрессировщицей и отличной сиделкой при
больных и только что пойманных животных. Для легкомысленной компании бойкой
молодежи в нашем отделе зрелая спокойная уверенность Ингрид была особенна
ценна.
Кроме того, она умела хорошо учить, что имело немаловажное значение,
поскольку при наших низких ставках мы могли нанимать только молодых и
неопытных людей, а это приводило к большой текучести кадров. Одни не
подходили для такой работы, другие не выдерживали долгих часов
на открытом воздухе, третьи предпочитали зарабатывать больше, водя
грузовики или танцуя хулу. Ребят забирали в армию, девчонки выскакивали
замуж. Все время появлялись новички, которых нужно было обучать самым азам,
и у Ингрид это получалось великолепно - она была много терпеливее и
настойчивее меня.
Я высматривала таланты всюду, где могла. Керри Дженкинс я нашла в
закусочной. Она с большой живостью и остроумием описывала за соседним
столиком свои злоключения в поисках работы.
Я заподозрила, что передо мной прирожденный лектор и рассказчик. Так
оно и оказалось - сейчас, десять лет спустя, она все еще ведет
представления.
Еще одним прирожденным импровизатором, оказалась Марли Бриз, иногда
пасшая моих сыновей, когда они были маленькими. Диану Пью я увидела в манеже
при конюшне, где жили мои пони. Она объезжала молоденькую кобылку смешанных
кровей и работала с ней удивительно умело.
Когда эта высокая красавица брюнетка, наполовину англичанка, наполовину
индианка племени чероки, вышла из манежа, я спросила, не может ли она
объяснить, чего и как она добивается
от кобылки. Почти все любители объезжают лошадей по догадке, "на
глазок", и по меньшей мере половина их успехов объясняется чистой удачей. Но
Диана точно представляла себе, что она делает. Хотя она и не сказала, что
"приводит поведение под стимульный контроль", суть была та же.
Я решила, что из нее выйдет прекрасный дрессировщик дельфинов - и вот
уже шесть лет, как она занимает в Парке должность старшего дрессировщика.
В конюшне же я познакомилась и с Дженни Харрис, англичанкой, приехавшей
на Гавайи просто так, наездницей и специалисткой по выездке лошадей
олимпийского класса. Когда Институт обзавелся собственными бассейнами и
животными, они были поручены заботам Дженни. Много лет мы совместно работали
над всякими не очень-то определенными практическими проблемами, которые были
слишком умозрительными, чтобы занимать ими время дрессировщиков, готовивших
животных для представлений, например, пытались добиться, чтобы животное
имитировало звуки, или прикидывали, подойдут ли методы выездки лошадей для
приучения дельфина к сбруе. Как многие талантливые дрессировщики животных, с
людьми Дженни бывала довольно колючей. Она ожидала
от других той же требовательности к себе, какая была свойственна ей
самой, и высказывала свое мнение с прямотой, которая не столь
целеустремленным людям казалась зазнайством. Пожалуй, она
приносила гораздо больше пользы, работая в одиночку, а не участвуя в
представлениях, хотя
в случае нужды всегда была готова подменить кого-нибудь. Именно вместе
с Дженни я отработала великолепный двойной прыжок малых косаток.
Из моего дневника, четверг, 27 октября 1966 года
Грегори сказал сегодня про Дженни, что для этого (чтобы стать хорошим
дрессировщиком) требуются только смелость, настойчивость и дисциплина
Косатка прыгает у нее через прут над водой - Олело
в дрессировочном отделе. Ни один из 6 дрессировщиков за 6 месяцев не
сумел добиться этого
ни от той, ни от другой косатки. Я объяснила ей, что надо делать, и она
добилась успеха всего за два дня. Главное, она точно улавливала момент,
чтобы поднять прут. У меня сердце переполнилось гордостью, когда я увидела,
как еще на первом сеансе косатка у нее стала прыгать на полметра выше. Она
просто ее обожает Олело - чудесное создание. "Все время думает", - заметила
я. "Да, она
по-настоящему соображает, это сразу видно", - сказала Дженни, когда
Олело хитро на нас покосилась и снова прыгнула. Вот оно, настоящее
искусство. Скиннер Скиннером, но если
вы не разбираетесь, когда ваше животное думает изо всех сил, то у вас
ничего не выйдет.
21 декабря 1966 года
Дженни написала статью для французского конноспортивного журнала,
сравнивая выездку лошадей
с дрессировкой дельфинов. Статья прекрасная, а чисто галльские подписи
к фотографиям очень милы. Дженни кормит Олело из рук: "И какая
очаровательная дрессировщица", а под снимком разинутого рта Олело, величиной
с большое ведро "Лошадь отличается от косатки в первую очередь тем, что рот
у лошади поменьше"; а под снимком косатки, прыгающей через веревку "Прыжок -
это выездка или баллистика?"
На протяжении всех этих лет в парке "Жизнь моря" было немало других
отличных дрессировщиков - Лин Коуэн, Кэрол Соррелл, Боб Боллард, Денни Кали.
Некоторые остались там, некоторые ушли
в другие океанариумы, а двое-трое стали психологами и вместо дельфинов
занялись людьми.
Чаще всего наш штат дрессировщиков состоял почти целиком из женщин. На
это были свои причины. Во-первых, платили мы мало, и девушки шли на наши
ставки легче, чем молодые люди. Ведь даже очень молодой человек нередко
должен содержать семью - жену, детей, или же он собирается жениться, на что
тоже нужны деньги. Вот почему они скоро уходили от нас, подыскав
какую-нибудь другую, более высокооплачиваемую работу. Во-вторых, на исходе
шестидесятых годов военно-морское ведомство США открыло на Гавайях центр
изучения и дрессировки дельфинов, куда
по обычаю большинства океанариумов брали только мужчин. Дэвид, Ингрид и
я без устали превращали всех, кто работал у нас, в квалифицированных
дрессировщиков, и складывалось
впечатление, что стоит молодому человеку набраться опыта, как его тут
же сманивает на вдвое больший оклад либо военно-морское ведомство, либо
какой-нибудь большой океанариум. Я считала, что они просто дураки, раз не
пробуют сманить Ингрид, Диану, Марли или других наших девушек,
но, слава Богу, на них они не покушались. Только с 1972 года
дрессировщики в Парке стали получать достаточно для того, чтобы у мужчин не
возникало искушения сменить свое место на другое.
Сама я скорее предпочитала дрессировщиков-женщин. Мужчинам свойствен
общий недостаток - избыток самолюбия. Когда животное не реагирует так, как
требуется, у мужчины возникает ощущение, будто оно вступило с ним в
противоборство. И тогда мужчина выходит из себя. Конечно, не всякий,
но многие. Я не раз наблюдала, как дрессировщик-мужчина швырял ведро с
рыбой на пол или молотил кулаком по ближайшей стене и в ярости покидал поле
им же самим придуманного поединка
с волей животного.
Да и мне было труднее иметь с ними дело как с подчиненными. Некоторых
раздражало, что ими командует женщина. Многие относились к престижности
своего положения гораздо ревнивее девушек и дулись или хвастались из-за
всяких пустяков вроде пятидолларовой прибавки к месячному жалованью или
перевода из одного демонстрационного бассейна в другой. Стоило такому
человеку почувствовать себя "дрессировщиком", как его уже трудно было
заставить выполнять необходимую, но черную работу, например драить покрытую
рыбьей чешуей палубу "Эссекса". Девушки обычно таким гонором не страдали.
Общий недостаток женщин как дрессировщиков - это, пожалуй, их доброе
сердце. Девушки были склонны - слишком уж склонны - прощать животному
небрежную работу, спускать увиливания, вместо того чтобы принуждать его.
Именно девушкам я твердила снова и снова: "Не сочувствуйте животному, не
пытайтесь догадаться, что оно думает, - узнать этого вы никак не можете, а
потому
не можете и класть это в основу своих решений. Перестаньте жалеть
дельфинов. Не отступайте
от правил дрессировки".
Я могла научить новых дрессировщиков тому, что знала сама. Но к кому
было обращаться мне, когда я сталкивалась с чем-то непонятным? Такие
проблемы я помнила постоянно и набрасывалась
на каждого дрессировщика или психолога, посещавшего Парк. Когда,
например, Рон Тернер
ненадолго приехал на Гавайи, чтобы помочь Кену Норрису с каким-то
экспериментом, я утащила
его к демонстрационным бассейнам и показала ему две трудности, с
которыми нам не удавалось справиться.
В Театре Океанической Науки мы дали Макуа партнершу - очаровательную
барышню-афалину
по имени Вэла ("тишь"). Собственно говоря, мы их сватали, но, насколько
мне известно, отношения между Макуа и Вэлой не выходили за рамки
платонической дружбы. Вэла оказалась прекрасной артисткой, но часто
капризничала. У нее появилась манера упираться, когда ей надо было вернуться
во вспомогательный бассейн. Она подплывала к дверце, а когда дверца
открывалась, стремительно проскакивала в нее, делала поворот и столь же
стремительно выскакивала обратно, прежде чем дверцу удавалось закрыть.
Иногда, злорадно сверкнув белками глаз, она на ходу толкала дверцу, вырывая
ее из рук дрессировщика.
Рон хмуро смотрел, как я открыла дверцу. Вэла вплыла, я свистнула и
бросила ей рыбу, а Вэла в тот же миг повернула и выскользнула обратно.
- Что вы, собственно, поощряете? - сказал Рон. - Поворот и рывок
обратно.
Так оно и было! Просчет на какую-то долю секунды закреплял
нежелательный элемент в поведении. Хотя Вэла и не тратила времени на то,
чтобы схватить рыбу, она получала достаточное поощрение: свисток, а затем
вполне ощутимую награду - не рыбу, но простор большого бассейна.
Чему-то научившись, животное уже никогда этого полностью не забудет,
указал Рон. Можно наложить поверх новую информацию, можно почти полностью
погасить поведенческий элемент, но то, что раз написано, совсем стереть
нельзя. И штучки Вэлы у дверцы так полностью и не прекратились, хотя стали
заметно реже, когда мы начали поощрять ее не за то, что она вплывала в малый
бассейн,
а за то, что оставалась там, пока дрессировщик закрывал дверцу. Если же
она кидалась назад
в большой бассейн, мы, по совету Рона, опять распахивали дверцу и
выпускали ее. Успеть опередить дверцу - этот факт сам по себе был ей
интересен, и чтобы погасить нежелательный элемент поведения, надо было
создать такое положение, при котором происходило бы что-то приятное для
Вэлы, когда она поступала правильно, и не происходило бы ровно ничего, когда
она поступала
неправильно.
В Бухте Китобойца я столкнулась с другой трудностью. Вертуны должны
были "танцевать хулу" все одновременно, балансируя на хвостах и наполовину
высунувшись из воды. Вместо этого они
и принимали вертикальную позу, и ныряли вразнобой. А любой свисток
обязательно поощрял
по меньшей мере одно животное в тот момент, когда оно ныряло или же
продолжало нырять
и выскакивать из воды, вместо того чтобы сохранять вертикальную позу.
Рон вновь применил бритву Оккама к оперантному научению:
- Что, собственно, вы поощряете?
- Дайте сообразить. Долгую хулу? Непрерывную хулу? Начало? Конец? Я
хочу, чтобы они все высунулись из воды одновременно.
- Ну, так и не поощряйте их, пока этого не будет.
Ага! Я стала воздерживаться от каких бы то ни было поощрений до того
момента, пусть самого мимолетного, пока все шесть клювов не возникали над
водой одновременно, а на остальное
не обращала внимания - на то, например, кто высунулся выше и надолго
ли. И действительно, уже через несколько дней все животные вставали на
хвосты одновременно и держали эту позу все вместе. За исключением Кахили.
Как и приличествовало его положению, он всегда высовывался из воды
в последнее мгновение, а затем первым хватал рыбу.
Это простое правило Рона - в случае неувязок проверяй, что ты поощряешь
в действительности, -
с тех пор не раз выводило меня из тупика.
Гости-ученые с большой любезностью находили время, чтобы научить меня
тому, что знали они.
Два профессора из Колледжа Рида, доктор Уильям Уист и доктор Лесли
Сквайр, несколько летних сезонов работали в Институте, моделируя с помощью
сложнейшей электронной аппаратуры поведение мелких рыбок. Оба они указывали
мне те статьи в дремучем лесу литературы по психологии, которые могли меня
заинтересовать и которые без их подсказки я, несомненно, не прочла бы.
Уилл Уист часами обучал меня, каким образом решаются проблемы
дрессировки с помощью его электронной аппаратуры, занимавшей целую комнату.
Так я узнала про схемы "или - но", про мультивибраторы и прочие туманности -
не на уровне специалиста, но достаточно, чтобы понять,
как работает аппаратура и для чего ее можно использовать, а для чего
нельзя, на тот маловероятный случай, если у меня когда-нибудь будут средства
для ее приобретения.
Однажды на званом обеде я пожаловалась профессору Гарвардского
университета доктору Эрнсту Ризу на то, что никак не найду способа
фиксировать все происходящее во время сеанса дрессировки иначе, чем в
словесной форме. По-видимому, эта проблема вообще неразрешима, вздохнула я.
Эрни рассказал мне про прибор, который называется "фактографом", а затем
самым любезным образом одолжил мне его. Эта любопытная машинка непрерывно
прокручивает на одной скорости бумажную ленту под двадцатью малюсенькими
перьями, которые выписывают двадцать тоненьких линий.
К машинке присоединяется пульт с двадцатью кнопочками. При нажатии на
кнопку соединенное с ней перо делает на линии маленький зубец. Поль Бэккас,
институтский дрессировщик, и я попробовали использовать этот прибор для
записи сеансов дрессировки одного дельфина. Первый ряд кнопок
мы отвели под возможные действия дрессировщика: включает сигнал,
выключает сигнал, свистит, дает рыбу, отходит от бортика и тому подобное.
Остальные ряды были посвящены возможным действиям дельфина - поведенческим
элементам, которые с ним отрабатывались,
и дополнительным действиям (ест рыбу, плещет водой, меняет направление
и т.п.).
Мы провели три таких сеанса. Поль быстро научился точно нажимать нужную
кнопку. Просматривая бумажную ленту после сеанса, мы убедились, что зубчики
рассказывают о множестве вещей, которые в горячке сеанса остались
незамеченными: например, что при команде повернуть направо животное каждый
раз чуть-чуть замедляло движение или что свисток чуть-чуть запаздывал. Вот
зубчик на линии там, где животное выполнило то, что от него требовалось, а
вот зубчик поощрительного свистка -
не точно над первым, а немного дальше. Ленту протащило на сантиметр с
лишним, то есть животное получило поощрение заметно позже своего действия.
Зубчики образовывали определенные системы, их повторяющиеся группы
указывали, что незаметно для нас у животного выработалась поведенческая цепь
и оно дает три ответные реакции подряд независимо от того, какие команды или
другие реакции вторгаются между ними! Поразительно!
К этому времени моя первая кобылка-пони и ее жеребенок превратились в
табун из десяти с лишним голов, совладельцем которого был мой свекор. Пасся
табун на соседнем острове Мауи. Каждый год мы привозили двухлеток в Гонолулу
для объездки и продажи. (В те сверхзанятые годы я для
отдыха на час-другой бросала дрессировку дельфинов, собирала компанию
ребят и затевала с ними игру в обучение пони. Не понимаю, откуда у меня
брались силы!)
Я решила, что будет интересно использовать фактограф во время выездки
уэльского пони.
Мы с Полем отправились в соседнюю конюшню, где я держала молоденькую
кобылку, которую совсем недавно привезли с Мауи. Она была кроткой, ручной,
но совершенно ничего не умела. Даже не шла, когда ее пытались вести за
уздечку, к которой она, правда, уже привыкла. Сдвинуть ее с места можно было
только силой.
Набив карманы зерном, я начала учить кобылку тому, что ей следует идти,
когда я дергаю за уздечку
и говорю "но!", и останавливаться, когда я натягиваю уздечку и говорю
"тпру!";
а кроме того, пятиться, поворачивать направо и налево и по моей команде
ускорять аллюр. Поль пометил кнопки соответствующим образом и принялся
тыкать в них, записывая мои голосовые сигналы и поощрения ("умница" - и тут
же горсть зерна). Дрессировка продвигалась в полном соответствии с моим
прежним опытом: я очень много дергала и тянула уздечку и добивалась
некоторого прогресса.
Потом мы устроились в моем кабинете в Парке и погрузились в изучение
бумажной ленты. Эврика! Сразу стало ясно, что я постоянно запаздывала с
голосовым поощрением - иногда почти на секунду. Я часто хвалила кобылку,
когда она, сделав два-три шага, уже снова стояла. Кроме того, она много раз
реагировала правильно, но так кратко, что я этого не замечала, а иногда я
сама сбивала
ее с толку, давая одновременно два задания, например, пойти вперед и
повернуть вправо.
На следующий день мы снова занялись кобылкой, и я строго следила за
собой, чтобы не допускать опаздываний, чтобы отрабатывать только один
элемент за раз, а не нагромождать их друг на друга,
и быть внимательнее к ее нерешительным и кратким попыткам сделать то,
что от нее требовалось.
И вот всего через четверть часа моя кобылка энергично шагала рядом со
мной на провисшем поводе, который уже не требовалось ни дергать, ни
натягивать, - и не только шагала, но и бежала,
и останавливалась, и пятилась по словесной команде. Лошади не склонны к
догадкам и в отличие
от дельфинов не связывают поощрение с поведенческим элементом, если оно
запаздывает хотя бы на полсекунды, но зато при соблюдении всех условий
обучаются со сказочной, поистине автоматической быстротой.
Профессиональный объездчик наблюдал за нами, опираясь на ограду, и
посмеивался, потому что
я подкармливала лошадь - непростительный грех всех любителей. Когда я
кончила, он спросил, давно ли я работаю с кобылкой.
- Два дня, - сказала я. - Четверть часа вчера и четверть часа сегодня.
Он сплюнул и презрительно отвернулся в твердом убеждении, что я его
обманываю.
Фактограф нам скоро пришлось вернуть в лабораторию, а тысячу долларов
на собственный мне
из нашего бюджета выкроить так и не удалось, но я убеждена, что в
идеале каждый дрессировщик всегда должен работать с таким прибором и с
опытным помощником, который нажимал бы кнопки.
Это обеспечило бы не только большую экономию времени, но и получение
ценнейшей информации.
Другой объездчик, Эл Рейнеллс, давний и близкий друг, научил меня
приему, который оказался крайне полезным в работе с дельфинами. Как-то он
рассказал мне о "быстрой объездке" - цыганском или индейском способе, с
помощью которого можно буквально за несколько минут превратить дикую лошадь
в ручную. Я наотрез отказалась поверить и переменила мнение только после
того, как мне наглядно продемонстрировали этот способ - сначала сам Эл, а
потом гавайский объездчик Томми Кэмпос.
Делается это так. Объездчик помещает дикую лошадь в небольшой загон,
метров семь на семь, где только-только хватает места, чтобы отстраниться от
копыт. Объездчик становится в центре и пугает лошадь сзади, либо щелкая
бичом у нее за крупом, либо подгоняя ее веревкой. Испуганная лошадь бежит
вдоль ограды по кругу, но деваться ей некуда, а объездчик в центре
продолжает пугать
ее сзади, так что она бежит все быстрее.
Рано или поздно лошадь в панике изменит направление и при повороте к
центру на мгновение окажется прямо против объездчика, который тотчас
опускает руки и отступает, переставая ее пугать. Через десять-пятнадцать
минут лошадь "обнаруживает", что преследование ей не грозит, лишь когда она
находится рядом с человеком. Под конец она уже кладет голову на плечо
объездчика и следует
за ним, как собака, чувствуя себя в безопасности только в
непосредственной близости от него.
Работа эта не для любителей. Необходимо твердо знать, что и когда может
сделать лошадь, а самому реагировать с молниеносной быстротой.
И смотреть на это с непривычки жутко, потому что лошадь вначале
буквально бесится от ужаса.
Тем не менее, когда приходится иметь дело со взрослой лошадью, которую
не приручили еще жеребенком, и когда у тебя нет недель или даже месяцев,
необходимых для того, чтобы мало-помалу дать ей освоиться с тем, что от нее
требуют, такой способ оказывается очень эффективным
и полезным.
Я решила попробовать "быструю объездку" в работе с дельфином. У нас
появился новый самец афалины, который никак не становился ручным. Он избегал
любых контактов с людьми, и его пугливость причиняла много хлопот, когда его
надо было лечить или переводить в другой бассейн.
Как-то утром я поместила его в самый маленький круглый бассейн и
спустила воду, так что глубина
не превышала метра - на такой глубине двигаться было легко и мне, и
дельфину. Затем я взяла полотенце и встала в центре бассейна. Дельфин
встревожился и принялся описывать круги вдоль стенки. Я гнала его, хлопая
позади него полотенцем. В панике он кружил все быстрее и быстрее,
а потом начал поворачивать и кидаться напрямик через бассейн. Каждый
раз, когда он двигался
на меня, я мгновенно подхватывала полотенце и отступала. А когда он
проплывал мимо, я возвращалась на прежнее место и снова хлопала полотенцем
позади него.
Сначала казалось, что ничего не меняется. В отличие от лошадей, которых
гоняли при мне таким способом, дельфин не замедлял своего движения. Но
внезапно он резко повернул ко мне, я опустила
полотенце и отступила, а он лег на бок и кротко вплыл в мои объятия.
С этой минуты он стал совсем ручным. Его можно было хватать, гладить,
обнимать, с ним можно было плавать. Как и лошадь, он связал с человеком не
грозившую ему опасность, а ощущение безопасности. Он даже не начал бояться
полотенец, что меня несколько удивило. Он был "объезжен" раз и навсегда без
какого-либо ущерба для его природной живости и энергии. Этот прием оказался
очень полезным и, по правде говоря, довольно легким, потому что для
дрессировщика много безопаснее гонять дельфина, чем лошадь.
В 1965 году мы с Дэвидом начали устраивать еженедельные занятия для тех
наших сотрудников, которые хотели повысить свою квалификацию. Я рассказывала
о каком-нибудь аспекте оперантного научения, например о том, почему
варьируемый режим поощрения оказывается более действенным, чем постоянный; а
Дэвид говорил о той или иной стороне искусства дрессировки, например как
выбрать из нескольких животных наиболее многообещающее. Однако самой
плодотворной формой занятий была "игра в дрессировку", которую рекомендовал
мне заезжий психолог.
Кто-нибудь уходил из комнаты, а оставшиеся выбирали, кто из них будет
дрессировщиком,
и намечали простенькое действие вроде "Напишите свою фамилию на доске",
или "Поставьте ногу на стул", или "Попляшите и спойте".
Затем "дрессируемый", иначе говоря, "подопытное животное", возвращался,
и "дрессировщик"
с помощью свистка начинал отрабатывать требуемый элемент поведения.
Говорить что-либо воспрещалось. Дрессируемый предварительно получал
инструкцию расхаживать по комнате как ему вздумается и возвращаться к
исходному месту после поощрительного свистка. На первых порах
мы при каждом свистке поощряли дрессируемого конфетой или сигаретой, но
вскоре убедились,
что одобрение товарищей и звук свистка служат достаточным поощрением.
Такая "дрессировка" была быстрым и дешевым способом, с помощью которого
новичок со свистком овладевал принципами настоящей дрессировки без того,
чтобы какой-нибудь бедолага дельфин мучился из-за непоследовательности
своего дрессировщика. Это был ускоренный урок логического мышления. "Обучая"
человека, дрессировщик уже не мог внушать себе: "Животному это вообще
не по силам", или "Животное злится на меня", или "Животное нарочно меня
не слушается", или "Исключительно глупое животное". Если такому новичку не
удавалось добиться, чтобы "дрессируемый" человек замахал руками, как птица
крыльями, винить он мог только собственное неумение.
Стоны разочарования, которые издавали другие дрессировщики, когда
новичок упускал напрашивающуюся возможность закрепления, служили неплохими
подсказками. А также одобрительный шепот и смех, когда новичок
демонстрировал удачный ход. Если "дрессировщик" поднимал свои
интеллектуальные лапки и объявлял, что задание невыполнимо потому-то,
потому-то и потому-то, мы давали то же задание кому-нибудь еще. Если
требовалось добиться выполнения даже в ущерб самолюбию новичка, свисток
брали Дэвид, Ингрид или я и отрабатывали этот поведенческий элемент с
помощью десятка точных поощрений.
Если же новый дрессировщик выходил из испытания с честью, то
одобрительные возгласы, раздававшиеся, когда дрессируемый наконец выполнял
заданное действие, служили отличным поощрением и для него и для
дрессируемого. Радость быстрого успеха на занятиях поддерживала бодрость
духа дрессировщика и во время формирования поведения животных - процесса
заметно более медленного.
Мы могли использовать "игру в дрессировку", чтобы проиллюстрировать
любой аспект оперантного научения, например сознательную выработку
инерционного поведения, или режим долгодействующего поощрения (как-то мы
заставили дрессируемого зажигать и гасить свет
по двадцать раз на каждый свисток), или приведение поведения под
стимульный контроль.
Роль дрессируемого тоже была очень интересна: она позволяла на
собственном опыте понять, какую растерянность должны иногда испытывать
дельфины. Мы узнали, что животное и даже человек вполне могут совершить
нужное действие, абсолютно не понимая, что, собственно, от них требуется.
Например, можно добиться, чтобы дрессируемый ходил по комнате, заложив руки
за спину и сжав кулаки; он проделает это несколько раз совершенно правильно,
а затем удивится, что сеанс окончен, поскольку он еще не осознал, какой,
собственно элемент в его поведении закреплялся.
Как-то раз, отрабатывая стимульный контроль, мы добились, чтобы
дрессируемый хлопал в ладоши каждый раз, когда кто-нибудь из девушек в
глубине комнаты дул в игрушечную трубу. В конце концов мы все решили, что
поведенческий элемент уже привязан к сигналу и гасится без него (на периоды
до тридцати секунд - а это очень долгое время, когда стоишь в комнате,
полной людей, и ничего
не делаешь). Однако, когда мы кончили сеанс, оказалось, что наш
дрессируемый не имел
ни малейшего представления ни о том, что он реагировал на сигнал, ни о
том, какой это был сигнал. Он попросту не "замечал" гудения трубы. Только
подумать!
Выбор поведенческого элемента уже сам по себе оказывался интересной
задачей. То, что входило
в систему общепринятого поведения, формировалось довольно легко. Всегда
можно было добиться, чтобы дрессируемый писал на доске, сначала поощряя
движения к нужной стене, затем поощряя движения руки в направлении мела и
т.д. Но то, что не укладывалось в рамки общепринятого, например задание
встать на стол, требовало значительно большего времени. Дэвид проявлял
необыкновенную изобретательность, преодолевая внутренние запреты
дрессируемых. Когда
он в процессе формирования того или иного элемента поведения менял
тактику, для нас всех это было наглядной демонстрацией искусства дрессировки
в отличие от строго научного подхода к ней. Например, когда отрабатывалось
влезание на стол, а дрессируемый только опирался на его крышку, но не мог
принудить себя залезть на него с ногами, Дэвид вышел из затруднения,
заставив его пройти за стол, а потом пятиться прямо к корзине для бумаг, так
что он споткнулся о нее и невольно сел
на стол - тем самым внутренний запрет был разрушен.
Интересно было и выяснять, кто подходит к роли дрессируемого животного,
а кто не очень. Интеллект, по крайней мере интроспективный) натренированный
в обобщениях, в этом случае плохой помощник. Мыслящий человек склонен
останавливаться и думать, пытаясь отгадать, чего добивается дрессировщик, а
это только пустая трата времени: ведь, пока он стоит неподвижно,
дрессировщику просто нечего закреплять и поощрять. Самолюбивые люди иногда
начинали злиться, особенно когда, не сомневаясь, что угадали правильно, они
поступали в соответствии со своей догадкой - и не вознаграждались свистком!
(Дельфины в подобной ситуации тоже злятся. Дрессируемый человек хмурится и
ворчит себе под нос, а дельфин устраивает грандиозное "плюханье" и окатывает
дрессировщика с головы до ног.)
Лучше всего роль дрессируемого удается общительным покладистым людям,
которые не боятся попасть в смешное положение. Однажды, когда мне пришлось
участвовать в телевизионной передаче, я решила, что ведущий мог бы стать
прекрасным объектом для такого опыта, и предложила на его примере
продемонстрировать принципы дрессировки дельфинов. Я написала на листке,
чего намерена от него добиться, показала листок зрителям, а затем попросила
ведущего походить у стола и с помощью свистка быстро добилась, чтобы он снял
клипсы с моей соседки и надел их на себя. Ведущий был живым по натуре
человеком, держался раскованно, и его "дрессировка" заняла около двух минут.
Дэвид, как все прирожденные дрессировщики, при виде подходящего объекта
дрессировки сразу загорался. Однажды во время "игры в дрессировку" я
предложила роль подопытного животного Леуа Келеколио, нашей новой и
совершенно очаровательной "гавайской девушке". Она была очень тихой и
сдержанной, и я подумала, что это поможет ей расслабиться и почувствовать
себя более уверенно. Свисток взял кто-то из младших дрессировщиков.
Леуа вошла в комнату, начала прохаживаться и уже получила два-три
свистка, как вдруг Дэвид воскликнул: "Вот это дельфин! Прелесть как
работает! Дайте-ка мне свисток!", - и довел "дрессировку" до конца сам
просто ради удовольствия сформировать поведенческий элемент
у восприимчивого объекта.
Именно во время "игры в дрессировку" я впервые четко осознала разницу
между тем, что знает специалист по оперантному научению, и тем, что знает
профессиональный дрессировщик, - между наукой о дрессировки и искусством
дрессировки. Мы назвали это "дрессировкой по-каренски"
и "дрессировкой по-дэвидовски" и иногда в качестве упражнения писали на
доске, что к чему относится. Приемы вроде приучения к свистку, тайм-аутов и
лимита времени помещались в первый столбец, а во втором перечислялось
что-нибудь вроде "Знать, когда остановиться", "Придумывание приемов
формирования" и "Выбор хорошего объекта".
Я поняла, что существуют два больших лагеря дрессировщиков: психологи с
их изящными, почти математическими правилами дрессировки, которые, правда,
почти не затрагивают "дрессировки
по-дэвидовски", то есть озарений, интуитивного умения предугадать
реакцию животного, выбора точного момента; и профессиональные
дрессировщики-практики с большим личным опытом, но
с инерционным поведением людей, не способных в своих приемах
формирования поведения
отделить полезное от чистой традиции и склонных слишком многое
объяснять только индивидуальными свойствами животных и магнетической
личностью дрессировщика. Два больших лагеря, наглухо изолированных друг от
друга.
Мы в Парке соприкасались и с тем и с другим лагерем: инструкции Рона и
расспросы приезжающих
к нам ученых о тонкостях теории научения обеспечивали научную основу, а
конкретные проблемы, порождаемые необходимостью проводить ежедневно десять
представлений с дрессированными животными, непрерывно варьируя эти
представления, роднили нас с лагерем практиков.
Где-то в пограничной зоне между этими двумя лагерями еще ждут своего
открытия новые истины
и более глубокое понимание прежних. Мне казалось, что я особенно ясно
ощущаю эти истины - или, во всяком случае, вопросы, которые могут натолкнуть
на их открытие, - когда мы занимались "игрой в дрессировку". Что такое
"сообразительность"? Что такое "тупость"? Почему ты влюбишь" это животное, а
не то? И почему, почему животное любит дрессировщика? В какой момент и
почему искусственная система общения, строящаяся на оперантном научении,
начинает сменяться
подлинным общением, тем чувством, которое дрессировщики называют
"контактом"? Замечательное чувство, которое возникает, когда дрессировщик
словно бы понимает животное изнутри, а животное начинает реагировать на
голос и эмоции дрессировщика. С лошадьми и собаками это для нас
как бы само собой разумеется, но с более чуждыми нам дельфинами такую
близость надо заслужить. Какое волнующее, почти жуткое чувство возникает,
когда животное вдруг превращает систему дрессировки в средство общения с
вами!
Люди любят расспрашивать дрессировщиков дельфинов про "общение" с ними.
Я обычно отмахиваюсь от этого вопроса, отвечая, что мне для общения вполне
достаточно свистка и ведра
с рыбой. За многие годы наблюдений я не обнаружила ни малейших
признаков того, что у дельфинов есть свой абстрактный язык, что они не
просто милые и очень смышленые животные. Однако благодаря дрессировке мы
вступали с нашими животными в двустороннее общение, хотя точнее было бы
сказать, что мы приобщались друг к другу.
Помню, как мы с Дэвидом однажды шли мимо Театра Океанической Науки,
когда там заканчивалось представление. С дорожки нам была видна поднятая
площадка с младшим дрессировщиком, как раз подававшим Макуа сигнал для
прыжка в высоту. Нам был виден и Макуа, который лениво поглядывал из воды на
дрессировщика то одним глазом, то другим, словно понятия не имел ни о каких
прыжках. Дэвид с дорожки в пятнадцати метрах от бассейна сердито крикнул:
"Макуа!". Дельфин растерянно взглянул сквозь стеклянную стенку в нашем
направлении, нырнул, разогнался и прыгнул на шесть метров вверх к протянутой
руке дрессировщика. Мы никогда не прибегали к наказаниям или угрозам: просто
Макуа хорошо знал Дэвида, знал, что Дэвид ждет от него дисциплинированности,
и, услышав голос Дэвида, выполнил команду младшего дрессировщика.
Психолог Рон Шустерман как-то рассказал мне про самку дельфина, которая
научилась делать серию правильных выборов, нажимая на одну из двух панелей и
получая за это рыбу из кормового аппарата. И вот однажды после двух-трех
правильных реакций она выдала длинную серию сплошь неверных выборов - и,
по-видимому, намеренно. Рон растерялся, но потом заглянул в кормовой аппарат
и обнаружил, что рыба в нем высохла и стала несъедобной.
Подопытное животное использовало экспериментальную ситуацию, чтобы
сообщить об этом факте.
И, как только рыбу заменили, вновь перестало ошибаться.
Я сама наблюдала, как дельфины "хулиганили", чтобы объяснить
дрессировщику, что им нужно.
Так, дельфин отказывался проплыть сквозь дверцу и разевал рот,
"говоря": "Эй, Ренди, прежде чем мы начнем работать, погляди сюда! У меня
между задними зубами застряла проволочка; вытащи
ее, пожалуйста!"
Точно так же мне довелось наблюдать, как животное, разрешая свои
недоумения, проверяло условия дрессировочного задания. После того, как мы
отработали двойной прыжок малых косаток в Бухте Китобойца, когда Макапуу и
Олело одновременно перелетали через веревку навстречу друг другу,
я занялась другими делами, и прыжок начал утрачивать четкость. Олело
стала запаздывать
на секунду-две: Макапуу уже ныряла, когда Олело только-только взлетала
в воздух. Дрессировщики попросили помощи. Прыжок был привязан к звуковому
сигналу, и я решила использовать это, чтобы исправить промахи Олело,
полагая, что придется потратить на это несколько дней, если не недель.
Между представлениями мы устроили короткий сеанс дрессировки. Дженни,
Дэвид, Диана
и я натянули веревку, девочки вывели косаток на исходную позицию. Я
включила сигнал.
Косатки поплыли к веревке. Макапуу прыгнула первой, и в тот момент,
когда она выскочила из воды,
я отключила сигнал, а ее дрессировщик свистнул. Тут прыгнула Олело.
Свисток молчал, и, когда косатки подплыли к "Эссексу", Макапуу получила
рыбу, а Олело осталась ни с чем.
Я снова включила сигнал. На этот раз Олело поторопилась. Впервые за
несколько дней она перенеслась через веревку одновременно с Макапуу. Обе они
в высшей точке прыжка услышали свисток, и обе получили много рыбы.
Ура! Я снова включила сигнал. Макапуу прыгнула первой. Я отключила
сигнал прежде, чем прыгнула Олело - с запозданием, не получив ни свистка, ни
рыбы.
Четвертая попытка. Я включила сигнал, и Олело проделала беспрецедентную
вещь: она проплыла
на сторону Макапуу и прыгнула одновременно с ней, но в том же
направлении, а не навстречу.
И снова осталась без рыбы.
Пятая попытка. Олело прыгнула со своей стороны почти - но не совсем -
одновременно с Макапуу. Она была в воздухе, когда я отключила сигнал, и ее
свисток раздался - но все же с легким запозданием. Чувствуя себя совершенно
бессердечной, я дала Макапуу ее обычное килограммовое вознаграждение, а
Олело - одну-единственую крохотную корюшку. Олело в буквальном смысле
вздрогнула от удивления и посмотрела мне прямо в глаза.
Шестая попытка. Раздался сигнал. Олело явно встрепенулась, прыгнула
синхронно с Макапуу, получила свисток и солидное вознаграждение, после чего
уже всегда прыгала безупречно. Таким образом, она применила к нам научный
метод, сознательно выясняя точную суть задания.
В результате примерно за десять минут работы она получила ответы на все
свои недоумения.
А это и есть общение.
Один из самых поэтических моментов общения через дрессировку, какие мне
довелось разделить
с животным, я испытала, работая с Малией, новой самкой морщинистозубого
дельфина, во время самого простого оперантного научения. Мимолетное событие,
исполненное такого значения, что я решила описать его в научной статье
(Ргуог К. Behavior and Learning in Whales and Porpoises. - Die
Naturwissenschaften, 60 (1973), 412-420).
Дрессировка закрепляла прыжок у морщинистозубого дельфина, и животное
работало охотно.
В процессе дрессировки животное испустило своеобразный звук, который
дрессировщик тоже вознаградил. Животное повторило этот звук несколько раз,
и, заинтересовавшись, дрессировщик перестал закреплять прыжок, а занялся
закреплением звука.
Это было ошибкой. Данное животное еще ни разу не оставалось без
поощрения за то, что оно научилось проделывать в ожидании вознаграждения.
После нескольких оставшихся без вознаграждения прыжков животное
рассердилось: оно отказалось подплыть к дрессировщику
за рыбой, отплыло в дальний конец бассейна и осталось там. Следующие
два дня оно отказывалось от корма. Обследование не выявило никаких симптомов
заболевания. На третий день оно само прыгнуло и взяло корм. Дрессировщик
поощрял последующие прыжки, а затем привел их под стимульный контроль и
связал с определенным движением руки. Животное усвоило этот новый критерий:
оно прыгало, когда рука поднималась, и выжидало, пока она оставалась
опущенной. В один из периодов ожидания оно вновь издало тот же своеобразный
звук. Дрессировщик немедленно вознаградил его за звук, а затем поднял руку и
вознаградил за последовавший прыжок. Возможно, такая цепь событий позволила
дельфину разобраться в правилах, определяющих, когда прыжки будут
вознаграждаться вне связи с вознаграждаемым звуком. Животное подплыло к
дрессировщику,
несколько раз погладило его руку грудным плавником (ласка, обычная
между дельфинами, но крайне редко проявляемая по отношению к человеку) и в
течение следующих десяти минут не только демонстрировало правильную реакцию
на сигнал "прыгай", но и в определенной степени усвоило реакцию на команду
"издай звук", подаваемую другим жестом руки (там же).
Малия, прелесть Малия, пойманная совсем недавно, еще не освоившаяся с
неволей, еще такая робкая, использовала жест дельфинов, чтобы сообщить мне
примерно следующее:
"Ну ничего, глупышка! Теперь я поняла, чего ты добиваешься, и я на тебя
больше не сержусь".
У меня не было способа сообщить ей, что почувствовала я. А
почувствовала я, что вот-вот расплачусь.6. Птичьи мозги и вредные выдры
На территории парка "Жизнь моря" сохранились развалины гавайских
хижин. И мы воссоздали старинную деревню среди деревьев, которые оставили
посреди Парка. Получилось что-то вроде маленького музея под открытым небом,
где мы выставили взятую взаймы коллекцию старинных
гавайских изделий. Но ему не хватало жизни, и было решено водворить
туда кое-каких животных
из тех, которые древние гавайцы привезли с собой на необитаемые тогда
острова: одну-двух собак, свиней и гавайских курочек. С древними
мореплавателями приплыла зайцем и дикая гавайская крыса, ставшая теперь
большой редкостью, но соблазнить идеей крысиного уголка в музее мне так
никого
и не удалось.
Во время поездки на соседний остров Молокаи я заметила под рыбачьей
хижиной типичную гавайскую собаку "пои" - бурого кособрюхого невзрачного
щенка с облезлым хвостиком. Уплатив бешеную цену в пять долларов, мы
приобрели щенка на роль нашей официальной собаки и нарекли его К.К.Каумануа
в честь мифического гавайского государственного мужа. К сожалению, после
курса глистогонных средств окруженный нежными заботами К.К. вырос в
красавца-пса с огненно-рыжей шерстью, благородной осанкой и пушистым
хвостом, полностью утратив сходство с обычными гавайскими дворняжками, но
тем не менее свою задачу он выполнял.
Затем мы достали в зоопарке Гонолулу двух очаровательных поросят черной
дикой свиньи
и раздобыли несколько настоящих диких курочек, которые еще обитают на
воле в лесах Кауаи.
Едва мы обзавелись всей этой живностью, как дрессировщики начали точить
на нее зубы. Пес быстро научился плавать в пироге по Бухте Китобойца и
исполнять несколько номеров,
например, он привязывал причалившую к островку пирогу, несколько раз
обежав с веревкой вокруг кола. Но, боюсь, впечатление на зрителей пес
производил только в тот момент, когда вслед
за дельфинами получал рыбешку и съедал ее с видимым удовольствием. До
сих пор не понимаю, почему это их так изумляло. Собаки любят рыбу и не
обращают внимания на плавники и кости. Однако зрители всякий раз ахали.
Миниатюрные курочки были очень милы, хотя и капризны, и мы задумали
устроить с ними
и поросятами небольшое дополнительное представление в Гавайской
Деревне. Мы потратили немало сил и денег на установку громкоговорителей, на
создание рассказа о былой жизни гавайцев
и на заманивание публики в Деревню по дороге от одного
демонстрационного бассейна к другому.
В зрелищном отношении мы потерпели полный провал: кого могли увлечь
куры и свиньи после дельфинов и косаток? Но вот сама дрессировка оказалась
очень интересной.
Вэла Уолворк и Нэнси Ким, две наши замечательные "гавайские девушки",
начали работать
с курочками. Вэла обучила четырех петушков рассаживаться по веткам в
Гавайской Деревне.
Затем она начинала звать их, и, услышав свою кличку, каждый петушок
прилетал и садился
на ее протянутую руку. Нэнси обучила двух курочек разбирать вместе с
ней цветки для гирлянд.
Она сажала их перед корзиной с пластмассовыми цветками - красными,
белыми и розовыми. Одна курочка быстро вытаскивала все красные цветки,
вторая отсортировывала белые, а розовые цветки оставались в корзине. Два
петушка научились кукарекать, когда на них указывали пальцем, а одна курочка
исполняла потешную хулу.
С поросятами пришлось повозиться. Свиньи слывут очень смышлеными, но мы
обнаружили, что их возможности сильно ограничены из-за их телосложения и
натуры. От свиньи, например, можно буквально за две-три минуты добиться,
чтобы она толкала что-то пятачком - это действие для свиней естественно. С
другой стороны, научить свинью носить поноску оказалось практически
невозможно: вероятно, свиньи просто не запрограммированы носить что-нибудь
во рту.
Кроме того, свиньи по-свински упрямы. Направлять бегущую перед вами
свинью хворостинкой
вы можете, но вот добиться, чтобы свинья шла рядом с вами на поводке,
удается лишь ценой огромного труда. В довершение всего
были вещи, которые наши свинки ценили даже больше пищевого поощрения,
например возможность поваляться в тенечке под разбрызгивателем. Если
дрессировщик выводил поросят из загона, чтобы продемонстрировать два-три
номера, а они замечали влажное прохладное местечко, на этом все
и кончалось.
И последней каплей было то, что свиньи растут. Мы оглянуться не успели,
как наши миленькие черные поросятки превратились в стокилограммовых боровов,
чистых и красивых, с точки зрения любителя свиней, но не вызывающих у
туристов ни малейшего желания запечатлеть их на пленке.
В конце концов мы отказались от идеи представления со свиньями и курами
и оставили их в качестве живых экспонатов Деревни.
В водах Гавайских островов водится свой тюлень - очень редкий гавайский
тюлень-монах. Всего
у нас на протяжении многих лет перебывало три таких тюленя, которых мы
содержали
в демонстрационном бассейне неподалеку от Бухты Китобойца. К неволе они
привыкают исключительно тяжело: мне известен только один случай, когда такой
тюлень прожил в зоопарке дольше нескольких месяцев. У нас с ними были
бесконечные хлопоты - язвы, голодовки, инфекционные заболевания, глисты. Но,
главное, как мне казалось, они прямо на глазах чахли от тоски.
В конце концов мы от них отказались и приобрели двух калифорнийских
обыкновенных тюленей, которые внешне очень похожи на тюленей-монахов и
смогут составить общество гавайскому тюленю-монаху, если мы все-таки рискнем
снова его купить.
Ухаживать за тюленями и кормить их было поручено Леуа Келеколио, и со
временем она отработала
с ними поразительное число поведенческих элементов для развлечения
зрителей - они надевали леи, танцевали буги-вуги, махали детям ластами и так
далее. Тюлени менее подвижны, чем морские львы: на суше они кое-как ползают,
точно ожившие мешки с картошкой, а в воде большую часть времени висят в
вертикальной позе, высунув головы, как глянцевитые буйки. Тем не менее они
оказались очень внимательными и сообразительными. Зрение и слух у них
прекрасные, и за Леуа они следили не отрываясь. Поэтому она получила
возможность, говоря языком ученых, "убирать стимул". Так, она обучила
тюленей "целоваться" носами, а затем привязала этот поведенческий элемент
к звуковому и зрительному сигналам, после чего произносила сигнальное
слово все тише, а рукой двигала все незаметнее до тех пор, пока тюлени не
начинали "целоваться",
едва она вставляла в свой рассказ слова "лунный свет" или складывала
кончики указательных пальцев. Зрители, как бы они ни напрягали глаза и уши,
не могли уловить такие сигналы. Цирковые дрессировщики часто пользуются
подобным приемом, например лев вдруг начинает реветь как будто без всякой
команды укротителя. И точно так же умелый наездник заставляет лошадь
выделывать буквально чудеса, а сам словно бы сохраняет полную неподвижность.
Твердое правило Парка использовать только представителей подлинно
гавайской фауны было нарушено, когда один калифорнийский торговец животными
написал мне, предлагая четырех пингвинов Гумбольдта по достаточно скромной
цене. Эти южноамериканские птицы обитают
в умеренной зоне, и я решила, что они, вероятно, приспособятся к
гавайскому климату без особых трудностей. Я убедила контору, что плавающие
под водой пингвины, несомненно, украсят программу Театра Океанической Науки
и что можно подготовить интересную лекцию, в которой будет сравниваться
эволюция пингвинов, превратившихся из наземных птиц в водоплавающих, с
эволюцией дельфинов, превратившихся из наземных животных в водных. Пингвины
прибыли, и мы устроили для них вольер на галерее Театра Океанической Науки.
На суше пингвины неуклюжи и выглядят нелепо самодовольными, но под
водой ими нельзя налюбоваться. Их туловище имеет идеально обтекаемую форму,
и, работая похожими на ласты крыльями, они носятся взад и вперед, точно
крохотные торпеды. Они отлично ныряют, на полной
скорости описывают крутые петли выскакивают на поверхность и пролетают
над ней, как миниатюрные дельфины. Мы дрессировали их по тому же методу, что
и вертунов, поощряя свистками, а затем бросая кусочек корма тому, кто
выполнил задание правильно.
Пингвины глупы, но они подвижны и жадны, а всякое животное, наделенное
этими свойствами, легко поддается дрессировке. Наша маленькая стая скоро
научилась взбираться по лестнице и скатываться в воду по желобу,
демонстрировать прыжок над водой и проплывать сквозь обруч, опущенный
на половину глубины бассейна. Собственно говоря, нырять сквозь обруч
научились два пингвина,
а два других научились делать вид, будто проплыли сквозь обруч, первыми
выскакивать на поверхность и захватывать рыбу честных тружеников.
Зрители прекрасно видели, что происходит, и эта уловка всегда вызывала
смех.
Кроме того, наши пингвины научились взбираться по пандусу к себе в
вольер, когда их выступление в бассейне заканчивалось. Но иногда, хотя у них
в вольере был свой водоем, им не хотелось покидать простор демонстрационного
бассейна, где было так удобно плавать и прихорашиваться.
В таких случаях мы пускали дельфина выгнать их из воды.
Никакой дрессировки для этого не потребовалось. Все дельфины Театра
Океанической Науки обожали гонять пингвинов и с первого же раза проделывали
это с восторгом. Пингвины гораздо маневреннее дельфинов и способны
увертываться от удара снизу, резко меняя направление, но они тупы. Рано или
поздно пингвин высовывался из воды, чтобы подышать, и тут же словно вовсе
забывал про дельфина, который тихонько подкрадывался к нему снизу и
подкидывал в воздух. Пингвины этого терпеть не могли, хотя такой удар не
причинял им ни малейшего вреда. Вскоре они уже всем скопом бросались к
трапу, стоило дрессировщику шагнуть к дверце вспомогательного бассейна.
К большому нашему удивлению примерно через год одна из самок отложила
яйцо, с помощью своего партнера высидела его и вырастила птенца. Так
случалось ежегодно, и в то время, когда писалась эта книга, стая состояла
уже из одиннадцати прекрасных артистов.
Затем я получила письмо из Куала-Лумпура в Малайзии от любителя
животных, который предлагал мне молодую ручную выдру. После успеха с
пингвинами контора уже не возражала против включения выдры в качестве
дополнительной иллюстрации к лекции о переходе животных с суши в воду. Выдра
прибыла на грузовом самолете в прекрасном настроении, а мы, не теряя
времени, выписали еще одну, чтобы она составила компанию первой.
Ну и жуткие животные! Сначала мы все в них влюбились, такие это были
прекрасные создания - глянцевитые, резвые и забавные. Выдры быстро научились
ходить на поводке. Шея у них такая крепкая и мускулистая, что они
выскальзывали из ошейника когда хотели, и пришлось надевать на них собачьи
шлейки, из которых им уже не удавалось высвободиться. Они не любили, чтобы
их ласкали, но зато с наслаждением терлись о людей, стараясь просушить
шерсть. Повести выдр погулять
по Парку, чтобы показать их публике, мог кто угодно из нас. Стоило
сесть, и выдры тотчас забирались к тебе на колени и начинали извиваться с
усердием, которое выглядело как выражение нежной
любви - но только выглядело.
Люди были для выдр всего лишь ходячими банными полотенцами.
Мы начали прикидывать; что они могли бы делать. У выдр очень ловкие
лапы, напоминающие маленькие руки, и они, например, способны повернуть
дверную ручку (в этом мы убедились на опыте). Они замечательно ныряют и
плавают и прекрасно смотрятся как в воде, так и на суше. Нам уже рисовались
десятки интересных подводных номеров: например, выдра упаковывает и
распаковывает корзинку с припасами для пикника или демонстрирует свой
вариант старинной ярмарочной игры
в скорлупки.
Однако использовать их в качестве артистов оказалось отнюдь не просто.
Во-первых, они как никто умели удирать на волю. Закон штата Гавайи обязывал
нас содержать их в клетке, но, как выяснилось, они были способны выбраться
из любой клетки, из любого здания, и единственным надежным местом заключения
для них служил только пустой бассейн с трехметровыми отвесными бетонными
стенами. Работая с ними в Театре Океанической Науки, мы каждую минуту могли
ожидать, что они выйдут
из повиновения и удерут через парапет. Они вовсе не жаждали навсегда
обрести свободу и охотно возвращались назад. Им просто нравилось поступать
по-своему и гулять где вздумается. "Лови выдру!" - этот клич раздавался чуть
ли не ежедневно, и ловля отнимала у всех массу времени.
Во-вторых, поведение выдр очень изменчиво. Они редко делают одно и то
же два раза подряд. Жизнь для выдры - это постоянные поиски новизны. За
выдрой очень интересно наблюдать, но подобное свойство мало подходит для
пяти выступлений по шесть дней в неделю или хотя бы для одного плодотворного
сеанса дрессировки.
Как-то за обедом я пожаловалась на это Уиллу Уисту и Лесли Сквайру. Я
пыталась заставить выдру стоять на ящике, объяснила я. Добиться, чтобы она
поняла, что от нее требуется, не составило
ни малейшего труда: едва я установила в загоне ящик, как выдра кинулась
к нему и забралась наверх. А затем быстро сообразила, что вскочить на ящик -
значит получить кусочек рыбы. Но! Едва она
в этом убедилась, как начала проверять варианты. "А хочешь, я лягу на
ящик? А что, если я поставлю на него только три лапы? А не повиснуть ли мне
с ящика головой вниз? Или встать на него
и заглядывать, что под ним? Ну, а если я поставлю на него передние лапы
и залаю?" В течение двадцати минут она предлатала мне десятки вариацийна
тему "Как можно использовать ящик", но категорически не желала просто стоять
на нем. Было
от чего прийти в бешенство, и выматывало это до чрезвычайности. Выдра
съедала свою рыбу, бежала назад к ящику, предлагала еще одну фантастическую
вариацию и выжидательно погладывала на меня (злоехидно, как казалось мне), а
я в очередной раз терялась, решая, отвечает ее поведение поставленной мной
задаче или нет.
Мои друзья-психологи наотрез отказались мне поверить - ни одно животное
так себя не ведет. Поощряя поведенческий элемент, мы увеличиваем шанс на то,
что животное повторит действие, которое оно совершало, когда получало
поощрение, а вовсе не толкаем его играть с нами в угадайку.
Тогда я повела их к бассейну, взяла там вторую выдру и попробовала
научить ее проплывать сквозь небольшой обруч. Я опустила обруч в воду. Выдра
проплыла сквозь него. Дважды. Я дала ей рыбу. Чудесно. Психологи
одобрительно закивали. После чего выдра, всякий раз поглядывая на меня
в ожидании поощрения, проделала следующее: вплыла в обруч и
остановилась - морда по одну сторону обруча, хвост по другую; проплыла
насквозь, ухватила обруч задней лапой и потащила
за собой; улеглась в обруче; укусила обруч; проплыла сквозь обруч
хвостом вперед!
- Видите? - сказала я. - Все выдры - прирожденные экспериментаторы.
- Поразительно, - пробормотал доктор Сквайр. - Я по четыре года
добиваюсь от моих аспирантов такой вот нешаблонности.
Да, это было поразительно. И доводило до исступления. Но еще хуже
оказалась непредсказуемость поведения выдр. Они выбирали себе врагов (вернее
было бы сказать - жертвы). Помощник дрессировщика, ни разу не подходивший к
выдрам, как-то сидел на краю их бассейна, свесив ноги,
и наблюдал за дрессировкой. Одна из выдр подпрыгнула и так
располосовала ему ногу, что его пришлось отправить в больницу. Неделю спустя
во время прогулки по Парку та же выдра увидела того же парня, бросилась к
нему и снова сильно укусила его за ту же пятку.
Дрессировщики в Театре Океанической Науки после одного-двух укусов
начали бояться выдр. Беспричинность таких ничем на спровоцированных
нападений, быстрота и сила выдр - все это наводило на мысль о довольно
жутких возможностях. И, нагибаясь к милой, теплой, лениво разва-
лившейся в воде выдре, чтобы надеть на нее шлейку, вдруг как-то остро
чувствуешь, что подставляешь ей ничем не защищенное горло...
Затем мы обнаружили, что влажный воздух и сырой бетон загона, который
мы построили выдрам
в Театре Океанической Науки, вредны для их шерсти. На их шкурах
появились проплешины. Голая кожа воспалялась. В довершение всего выдры
завели манеру визжать, требуя внимания к себе
во время представления с дельфинами и пингвинами. Визжали они очень
противно и так громко,
что заглушали лектора.
Будь у нас деньги, чтобы строить и перестраивать идеальный бассейн для
выдр, будь у нас больше терпения и умения, возможно, мы добились бы от этих
невыносимых, но красивых созданий настоящих чудес. Но денег у нас не было, а
терпение наше истощилось, и мы сдались. Выдры отправились в зоопарк
Гонолулу, где, по-видимому, зажили вполне счастливо.
Мне всегда нравилось возиться с дрессировкой самых неожиданных
животных. Я была бы очень рада, если бы у нас был аквариум для демонстрации
дрессированных рыб и беспозвоночных. Мне так и не удалось включить что-либо
подобное в общий план, но у себя в дрессировочном отделе
мы время от времени обзаводились аквариумами развлечения ради. Однажды
я за десять минут научила пятисантиметрового помацентра (рыбу-ласточку)
проплывать сквозь обруч. Крупного рака-отшельника я научила дергать за
веревочку и звонить в колокольчик, требуя ужина. У Дэвида Элисиза, виртуоза
дрессировки, маленький осьминог взбирался на ладонь и позволял вытащить себя
из воды, а кроме того, по команде переворачивался вверх тормашками и
выбрасывал струйку воды
из своего сифона в воздух, так что получался осьминожий фонтан.
Дрессировка низших животных открывает поистине безграничные зрелищные
возможности, и, насколько мне известно, ею нигде
не занимались, кроме одного аквариума в Японии. Черепахи, омары,
карпозубики - дрессировать можно буквально любую тварь при условии, что вы
найдете способ эффективного ее поощрения,
а также придумаете интересный номер, соответствующий ее возможностям.
Доктор Ларри Эймс, профессор Гавайского университета, сконструировал
крохотное приспособление, с помощью которого делил ежедневный рацион золотой
рыбки на восемь микроскопических частей. Он пользовался этим приспособлением
для экспериментов с выбором.
Золотые рыбки, насколько я с ними знакома, не слишком бойкие создания,
но рыбки Ларри буквально выпрыгивали из воды, торопясь добраться до своих
кнопок. Я прямо-таки упивалась этим зрелищем. Как говорят про цирковых
собак, рыбки Ларри "работали с душой".
Доктор Роджер Футс, известный специалист по обучению шимпанзе, как-то
признался мне, что его заветной мечтой было выяснить, нельзя ли
выдрессировать мясных мух кружить по команде слева направо и справа налево.
Отец оперантного научения Б.Ф.Скиннер клянется, что вечно будет жалеть об
одной неосуществленной своей мечте: научить двух голубей играть в настольный
теннис! Однако из всех профессорских достижений в дрессировке выше всего я
ставлю то, о котором мне поведал доктор Ричард Гернстайн из Гарварда: он в
минуты досуга выдрессировал морского гребешка, этого плебейского
родственника устрицы, хлопать створкой раковины ради пищевого поощрения.
Цепь гавайских островов не исчерпывается пятью крупнейшими, которыми
часто ограничиваются картографы, а включает еще множество островков,
островочков и рифов, протянувшихся от Гонолулу на запад, в сторону Мидуэя,
на три с лишним тысячи километров. Эти скалистые кусочки суши носят общее
название Подветренных островов, так как, когда дуют пассаты, они лежат под
ветром
от главных островов. Это приют значительной части эндемичной гавайской
фауны - морских
и наземных птиц, зеленых черепах, гавайских тюленей-монахов. Тэп
предполагал заселить один
из сооруженных в Парке водоемов представителями этих исконных
обитателей гавайских вод и суши. Он договорился с зоологом Джимом Келли,
бывшим военным летчиком, что тот устроит себе поездку на мидуэйскую
военно-морскую базу, а также на базу береговой охраны на близлежащем острове
Куре и вернется на их самолете с птицами, черепахами, а может быть, и
тюленями. Джим привез несколько черепах, двух тюленей-монахов и прекрасную
коллекцию птиц - темноспинных альбатросов, черно-белых красавцев размерами с
индейку, которые сводят с ума начальство мидуэйской базы своей привычкой
гнездиться на взлетных полосах; черноногих альбатросов
(я не понимаю, почему их называют черноногими - ведь у них и оперение
почти все черное), белых крачек и разных тропических птиц. Мы подрезали всем
им крылья, водворили за проволочную сетку вокруг Лагуны Подветренных
Островов, и посетители Парка могли любоваться,
как наши девушки несколько раз в день их кормят.
Весной Джим, получив от штата соответствующее разрешение, отправился в
одну из гнездовых колоний морских птиц на острове Оаху и добыл там несколько
красноногих олушей, красивых черно-белых птиц с голубыми клювами и
очаровательными розовыми лапками. Кроме того, он привез птенца олуши прямо в
гнезде, прихватив кого-то из его родителей в надежде, что мать (или отец)
будет выкармливать птенца и в Парке. Конечно, из этого ничего не получилось,
мы забрали птенца к себе
в дрессировочный отдел, дали ему кличку Ману ("птица") и начали сами
его выкармливать.
Ману был ужасно смешным: эдакий облепленный снегом баскетбольный мяч с
двумя черными глазками и острым клювом. Мало-помалу он оделся
темно-коричневым оперением годовалых олушей. Он был совсем ручным и очень
забавным. У нас не хватило духу обрезать ему крылья. Мы дали маховым перьям
вырасти нормально - пусть улетает!
Но он не улетел. Он остался. Как только он научился летать настолько
уверенно, что мог садиться
на снасти "Эссекса" (на это потребовалось около месяца), он завел
привычку болтаться где-нибудь рядом, выпрашивая рыбу у дрессировщиков во
время представления, и даже вносил в него свою лепту, к удовольствию
зрителей ловя на лету подброшенную в воздух рыбешку. Он прожил у нас
всю зиму.
Весной, когда в гнездовой колонии вновь вывелись птенцы, мы собрали
пятнадцать только что вылупившихся олушей и выкормили их сами. Всех наших
взрослых птиц мы отпустили - зачем показывать публике пусть и очень
интересных, но прикованных к земле пленников с подрезанными крыльями, когда
у нас есть вольно летающие птицы? Я не сомневаюсь, что альбатросы, едва
их маховые перья отросли, вернулись к себе на Мидуэй: три тысячи
километров - это для них
не расстояние. Олуши, пойманные взрослыми, вернулись на родное
гнездовье, а остальные несомненно, тоже разлетелись по родным гнездам. Новые
птенцы олушей выросли, оперились, начали летать - но не улетели. В хорошую
погоду они отправлялись в море ловить рыбу, в скверную околачивались возле
Лагуны Подветренных Островов и клянчили рыбу у дрессировщиков. Многие
наловчились хватать рыбу на лету - прекрасный сюжет для фотографирования,
особенно если рыбу кидает стройная гавайская девушка в бикини.
На второе лето эта компания оделась в буро-белое оперение, а Ману,
который был на год старше, щеголял уже во взрослом наряде своего вида - весь
белоснежный, если не считать черных кончиков крыльев, с розовыми лапками и
уже не черным, а небесно-голубым клювом. Он выбрал себе супругу из наших
двухлеток; они, облюбовав куст возле дорожки, ведущей в Бухту Китобойца,
соорудили типичное для олушей неряшливое рыхлое гнездо и к нашему восторгу и
удивлению вывели в нем птенца - в трех шагах от гуляющей публики.
Это был маленький зоологический сюрприз. Все океанические птицы в мире,
какие бы тысячи километров они в своих странствиях ни покрывали, птенцов
выводят только в определенной гнездовой колонии. Иногда даже место гнезда
предопределено заранее с точностью до сантиметра. Насколько нам было
известно, еще никому не удавалось добиться размножения подлинных
океанических птиц в неволе или хотя бы за пределами родной колонии. У нас
появилась надежда, что в Лагуне Подветренных Островов нам удастся получить
собственную гнездовую колонию, которая
из года в год будет самообновляться и расширяться.
Так оно и произошло. Хотя некоторые птицы за зиму исчезали, каждый год
в парке "Жизнь моря" несколько взрослых олушей образовывали пары, сооружали
гнезда и выводили птенцов. Пушистые птенцы были неотразимой приманкой для
любителей фотографии, а любители животных могли наблюдать богатейшее
разнообразие птичьего поведения - ритуал ухаживания, агрессивные
демонстрации, постройку гнезда и так далее и тому подобное.
Сначала мы не могли объяснить, почему эти не терпящие переселений птицы
так уютно освоились
в нашем Парке. На помощь пришел случай. Как-то меня вызвали в кассу,
где некий господин заявил мне в полном бешенстве, что он - федеральный
инспектор по охране окружающей среды и что
мы противозаконно держим у себя его птиц и потому, несомненно, подлежим
или штрафу, или аресту, а возможно, и тому и другому.
Еще этого не хватало! Выяснилось, что с прошлого года все дикие морские
птицы на Гавайях находятся под охраной не только штата, но и федерального
управления, а его, Юджина Кридлера, перевели на Гавайи обеспечивать эту
охрану.
Разрешение от штата на содержание птиц у нас было, но о необходимости
заручиться федеральным разрешением нам никто ничего не сказал;
с другой стороны, никто ничего не сказал мистеру Кридлеру о нас, и он
был крайне возмущен.
Мы вместе пошли к Лагуне Подветренных Островов, и мистер Кридлер
предупредил меня, что всех птиц нам придется выпустить на свободу. Я
растерянно показала на белых взрослых олушей, бело-бурых двухлеток и
годовиков, которые кружили у нас над головой, - они же свободны!
Ну, в таком случае их придется окольцевать. Правда, они уже носили на
лапках кольца штата,
а некоторые и цветные пластмассовые кольца, которые мы с Ингрид
использовали для индивидуального их распознавания, но я готова была тут же
переловить наших олушей - они были совсем ручными - и надеть на них еще и
федеральные кольца. Федеральный инспектор как будто начал склоняться к
мысли, что нам, пожалуй, можно выдать федеральное разрешение на содержание
птиц, и мир, казалось, был восстановлен.
Но тут я сообразила, что должна покаяться еще в одном грехе: в
дрессировочном отделе мы как раз выкармливали новую партию птенцов, чтобы
водворить их в Лагуну Подветренных Островов, когда они достаточно оперяться.
Мы с инспектором отправились назад и осмотрели этих птенцов. Новое
потрясение для нашего нового федерального инспектора! Он явно с радостью
потребовал бы, чтобы мы немедленно вернули их в родные гнезда, но мы оба
понимали, что родители не станут о них заботиться. Либо выкармливать их
будем мы, либо они погибнут.
Мы выработали компромисс. Птенцы будут выставлены на обозрение не
раньше, чем мы получим соответствующее разрешение, выдача которого потребует
нескольких недель.
В результате новые птенцы попали в Лагуну Подветренных Островов позже
обычного - двое из них уже начали летать. Когда разрешение наконец пришло,
мы расселили птенцов по Парку - пару
в Театр Океанической Науки, пару на островок в Бухте Китобойца возле
хижины и так далее. Когда
и эти птицы начали летать, мы, по-видимому, поняли наконец, что именно
привязывает их к родному гнездовью:
Дело не в том, где рос птенец, а в том, где он встал на крыло. Словно
бы наши олуши в первые две недели полетов составили карту своего мирка,
пометив крестиком "родной дом". Птиц, которые впервые взлетели в
дрессировочном отделе или в Театре Океанической Науки, можно было увидеть,
повсюду - на снастях "Эссекса", в Лагуне Подветренных Островов, над морем;
но с наступлением брачного сезона они возвращались точно на то место, где
впервые встали на крыло, и прилагали всяческие усилия, чтобы именно туда
заманить подругу и там выращивать птенцов.
В дрессировочном отделе не было кустов, а олуши гнездятся в кустах, и
потому у этих птиц ничего
не получилось. Олуши в Театре Океанической Науки оказались даже в
худшем положении.
По-видимому, - тут я не уверена, - такое "запечатление места" присуще
только самцам. Вероятно, даже сейчас, если вы посетите парк "Жизнь моря" в
феврале, вы увидите, как эти два самца взлетают на крышу Театра Океанической
Науки и вновь вылетают наружу, тщетно пытаясь убедить самок, которые
отказываются следовать за ними дальше края бассейна, что нет на свете места
для гнезда лучше, чем их "родные", сваренные из труб перила!
Мне никогда не приедалось зрелище кружащих над Парком олушей. Это
великолепные летуны.
По моему твердому убеждению, вполне возможно, по крайней мере
теоретически, выдрессировать отдельных птиц так, чтобы они по команде
демонстрировали элементы полета: парение, резкое пикирование, повороты через
крыло, а может быть, даже "бочки" и другие фигуры высшего пилотажа, которые
у них получаются вполне естественно. Иногда птица на лету чесала голову
лапкой - движение очень забавное, которое так и хотелось закрепить. Однако
практические трудности оказались непреодолимыми: все сразу же уперлось в то,
что мы не нашли надежного способа метить птиц так, чтобы можно было в полете
различать, кто есть кто, и разбирать, у кого и что закреплять.
На земле нам кое-чего удалось добиться. Некоторые птицы научились
развертывать по команде крылья или вспрыгивать на руку дрессировщика,
спокойно позволяя носить себя и фотографировать. Удалось отработать и
кое-какие групповые номера. Птицы усвоили, когда во время представления
в Бухте Китобойца их кормят, а когда нет. И вот вскоре после начала
представления наступала магическая минута; почти все олуши, которые в этот
день оставались в окрестностях Парка, начинали кружить против часовой
стрелки над пирогой, выхватывая рыбу из рук гавайской девушки. Затем, когда
она причаливала к островку, птицы вытягивались в одну линию и проносились
над ней
на бреющем полете, а она бросала им рыбу в воздух. После чего олуши
улетали на Лагуну или рассаживались по снастям "Эссекса".
Конечно, от них бывают и неприятности. Они щедро заляпывают "Эссекс", а
иногда и посетителей белым, воняющим рыбой пометом. Они способны и клюнуть -
не опасно, но до крови. У каждого дрессировщика, который выращивал олушей
или кормил их из рук, остаются на память об этом маленькие шрамы. Гейлорд
Диллингем, студент, одно лето работавший в Парке, вошел в его историю, лихо
исполнив на вечеринке "хулу кормления птиц", как он выразился: он
ритуализированными жестами гавайской хулы воспроизвел все неудобства этой
обязанности, - начиная с попыток
очищать покрытые рыбьей чешуей руки еще и от перьев и кончая
увертыванием. от сердитых клевков. И тем не менее поразительная красота
полета олушей стоит того, чтобы показывать это зрителям,
а для биолога эта уникальная гнездовая колония искупает любые
неудобства и неприятности.
7. Исследования и исследователи
В 1968 году Кен Норрис переехал с семьей на Гавайи, поселился по
соседству с нами и принял
на себя руководство Океаническим институтом. Институт к этому времени
завершил строительство прекрасного двухэтажного лабораторного корпуса,
бассейнов для дельфинов, библиотеки, а также набрал штат сотрудников. Все
мы, знакомые Норрисов, были в восторге от их приезда.
Таких веселых, душевно щедрых, неугомонных и милых друзей, как Кен и
Филлис Норрисы, на свете, наверное, больше не существует. У них четверо на
редкость привлекательных детей, и их дом,
где бы они ни жили, всегда полон музыки, гуппи, подушек, кофейных
чашек, трезвонящих телефонов, студентов, растений, птиц (и в клетках и на
свободе), сонных кошек, которые не трогают птиц, лающих собак и всяческих
столярных замыслов.
Филлис - ботаник, специалист по морским растениям, а Кен пользуется
мировой известностью как знаток китообразных, ящериц, экологии пустынь и еще
многого другого, но ведет он себя совсем не как универсальная знаменитость:
так, просто босоногий биолог и только. Тем не менее он вполне способен
повязать галстук, поехать в Вашингтон и вернуться оттуда с деньгами.
Интеллект у него могучий, осведомленность широчайшая, и с ним часто
консультируются
по вопросам, в которых скрещиваются интересы науки и государства. Кроме
того, он лихо пьет пиво, играет на гитаре и умеет преподавать так
увлекательно, что подтолкнул специализироваться в естественных науках не
один, десяток студентов.
Кен - искусный мастер и художник, очень оригинальный и с большим
чувством юмора. Гавайский дом Норрисов украшали лестничные перила,
вырезанные из изогнутого ребра кашалота
(попробуйте-ка получить на это разрешение строительного бюро!), и
огромная аппликация, изображавшая чилийский порт Сантьяго и созданная Кеном
и его детьми из всевозможных обломков
и мусора, подобранных там на морском берегу.
Еще до переезда Кен провел на Гавайях не одно долгое лето, занимаясь
исследованиями дельфинов. Когда же он обосновался там надолго, главной его
задачей было руководить Институтом, тем
не менее он продолжал изучать эхолокацию у китообразных и вести
наблюдения за стадом диких вертящихся продельфинов, базируясь на Большом
Острове, как часто называют остров Гавайи.
Бесспорно, китообразные принадлежат к животным, которых особенно трудно
наблюдать
в естественной среде обитания. Можно устроиться на горном уступе и
вести в бинокль наблюдение
за повседневной жизнью карибу. Можно следовать за стадом слонов, можно
подружиться с дикими шимпанзе, как несравненная Джейн Гудолл, или устроить
себе логово рядом с волчьим, как Фарли Моуэт. Можно построить убежище
посреди гнездовой колонии и экспериментировать с птенцами чаек, как Нико
Тинберген, или пометить отдельные особи в колонне бродячих муравьев и
наблюдать поведение каждого из них, как Теодор Шнейрла. Но дельфины по
большей части остаются невидимыми и постоянно перемещаются. Ни катер, ни
пловец не способны следовать за ними долго, а кроме того, любое
приближающееся к ним судно нарушает обычное течение их жизни, искажая как
раз то, что вы хотите наблюдать неискаженным. Каким же образом получить
верное представление
о их жизни и поведении?
В мире насчитывается по меньшей мере тридцать видов дельфинов. Одни
обитают лишь
в определенных местах, как, например, гавайские вертуны, которые,
по-видимому, водятся только
в гавайских водах. Другие, как например, кико, встречаются по всему
Тихому океану. А некоторые, вроде стено, живут чуть ли не по всему миру.
Медленно накапливающиеся полевые наблюдения дают немало полезной информации.
Жорж тщательно записывал каждую свою встречу с дельфинами,
и эти записи позволяют заключить, что поблизости от Гавайских островов
афалины плавают стадами от 3-4 до 20 особей и что эти стада либо обитают
далеко в море, либо заглядывают в наши воды
по пути куда-то еще - так сказать, "транзитом". А вот вертуны живут
стадами по шестьдесят и более особей и имеют свои территории, которые
патрулируют и в которых остаются постоянно.
Одно стадо "владеет" водами у восточного побережья острова Оаху, еще
одно - у северного его побережья, а третье обычно можно наблюдать где-нибудь
за Ваикики. Предположительно в водах островов Гавайи, Мауи, Кауаи и Молокаи
тоже имеются свои стада.
Когда "Имуа" приближался к вертунам, Жорж Жильбер с первого взгляда
узнавал, какое перед ним стадо. Дело в том, что у этих популяций имеются
свои заметные различия. Например, в некоторых стадах клюв в среднем чуть
длиннее или же число зубов в среднем больше - открытие, довольно-таки
неприятное для систематиков, поскольку число зубов принято считать стойкой
видовой характеристикой.
Однако наблюдатель, менее опытный, чем Жорж, практически не в состоянии
вновь узнать конкретное стадо; он, возможно, не сумеет даже определить, к
какому виду принадлежат эти дельфины. Рыбаки
и моряки часто встречают дельфинов, но изгибающиеся спины с
треугольными плавниками все выглядят примерно одинаково. И розовой мечтой
остается такая сделанная рыбаком запись: "Около 40 Tursiops gilli; широта
такая-то, долгота такая-то, час и дата такие-то". В лучшем случае нам
сообщают: "Видели больших дельфинов, видели маленьких дельфинов, у некоторых
на боках были пятна". Нередко единственным реальным доказательством того,
что данный вид обитает в данных водах, служат оказавшиеся на берегу или
загарпуненные особи. Большая часть того, что мы знаем
о распространении и распределении видов, опирается на мертвые
экземпляры, ценой немалых трудов приобретенные музеями.
Оседлость гавайских вертящихся продельфинов обещала Кену Норрису
определенную возможность полевых наблюдений за жизнью дельфинов в
естественных условиях. Для этого существует несколько способов. Можно
поймать и пометить несколько особей, а затем вернуть их в стадо. Метки
помогут опознавать стадо, а это позволит проследить его суточные
передвижения. Кроме того, такие метки позволяют получить некоторые сведения
о взаимоотношениях помеченных животных друг
с другом и другими членами стада.
Можно надеть на одно животное радиопередатчик и по его сигналам следить
за стадом. Именно таким способом Уильям Эванс в Калифорнии успешно следил за
стадом тихоокеанских белобоких дельфинов Lagenorhynchus obliquidens. Он
выяснил, что по ночам они кормятся вдоль определенных подводных уступов на
глубинах около 180 метров. Кен Норрис и его сотрудники установили,
что наши гавайские вертуны тоже уходят в море на глубины около 180
метров. Там они питаются глубоководными кальмарами и другими морскими
животными, которые совершают ежесуточные
вертикальные миграции и которых дельфины встречают ночью на этой
глубине.
Для Кена наиболее разумным представлялось найти стадо, которое на своих
путях постоянно возвращалось бы к суше в таком месте, где за дельфинами
легко, вести наблюдения. Жорж часто замечал группу вертунов в небольшом
заливе на побережье Кона-Кост острова Гавайи - в бухте Кеалакекуа, там, где
погиб капитан Кук, открывший Гавайи для Европы. Капитан Кук сообщал о том,
что видел дельфинов в этой бухте, - как и Марк Твен, как и многие другие
наблюдатели. Бухта Кеалакекуа, подводный заповедник, со всех сторон окружена
высокими обрывами, словно нарочно созданными для устройства наблюдательных
пунктов. Кен начал систематические исследования, длившиеся три летних
сезона, - наблюдения велись с берега, с обрывов и с лодок. Он следовал
за дельфинами в маленькой полупогруженной камере, записывал издаваемые
ими звуки
и по возможности старался оказываться на их путях в открытом море. Он
обнаружил довольно четкий суточный цикл. Обычно дельфины появлялись в бухте
около середины утра, неторопливо плавали
и отдыхали на песчаном мелководье, а с наступлением сумерек вновь
уходили в море искать корм вдоль побережья. Многих членов стада удавалось
различать индивидуально по шрамам и отметинам. Наблюдатели видели их снова и
снова. Немало наблюдений, проведенных учеными в Бухте Китобойца, например
касающихся сна и социальной структуры сообщества, получили более или менее
четкое подтверждение.
Кен сам рассказал историю своего изучения "дельфинов капитана Кука",
как он их назвал, в их родной стихии в книге "The Porpoise Watcher"
(N.Y.W.W.Norton and Co., 1974). А я во время экспериментов Кена видела их
один незабываемый раз.
Из моего дневника. Не датировано (лето 1970 года)
На субботу и воскресенье мы с Ингрид улетели на Большой Остров
посмотреть дельфинов. "Уэстуорд" стоял
на якоре в бухте Кеалакекуа, упоительно красивый, словно на рекламном
плакате туристической компании, битком набитый студентами Кена и гостями
Тэпа - прямо-таки плавучий отель. (Тридцатиметровая шхуна
"Уэстуорд" была исследовательским судном Океанического института.)
Нас поселили в носовой каюте по правому борту, очень уютной. Кен был
где-то еще, работами руководили его помощники Том Дол и Дейв Брайент. Когда
мы добрались туда, Том и его группа уже отправились на обрывы вести
наблюдения. У пристани нас встретил ялик с "Уэсту-орда". По пути через
бухту. Mы проходили мимо спокойно плавающих дельфинов, и трое-четверо
подплыли ближе
и некоторое время держались у самого носа ялика, так что можно было бы
их погладить.
"Уэстуорд" стоял далеко в стороне от стада, а потому после обеда мы с
Ингрид спросили у Дейва Брайента, нельзя ли взять надувную лодку, чтобы
подобраться к нему поближе. Он разрешил.
Мы не хотели тревожить животных, но когда еще нам мог представиться
случай понаблюдать вблизи дельфинов, которых мы знали так хорошо?
Мы намеревались тихонько подойти к медленно движущемуся стаду метров на
пять-шесть, чтобы
не помешать животным, а потом надеть маску, соскользнуть по веревке под
воду и плыть на буксире за маленькой резиновой лодкой со скоростью
дельфинов, то есть около двух-трех узлов. Мы решили, что таким способом
увидим больше, чем из громоздкой камеры Кека. Можно будет вертеть головой
во все стороны, а животных мы почти наверное не встревожим - опыт
подскажет нам, где проходит граница
их "дистанции бегства", и мы их не вспугнем. Джек Рубел, гость Тэпа,
любезно предложил нам свои услуги в качестве гребца.
Первой нырнула Ингрид, оставалась под водой, пока не замерзла, и
вернулась в лодку, совершенно ошалев от восторга. Затем нырнула я, а Ингрид
осталась указывать Джеку, куда направлять лодку.
Когда мы плыли на ялике, я видела спины четырех-пяти животных довольно
близко от нас и еще несколько спин, медленно движущихся чуть позади, а
потому у меня сложилось впечатление, что
стадо насчитывает около двадцати особей. Но теперь, нырнув, я
обнаружила, что ошиблась: стадо вовсе не исчерпывалось рассеянными у
поверхности животными, оно было словно многослойный пирог - группы из
двух-трех дельфинов двигались друг под другом от поверхности до самого
серебристого песчаного дна на глубине пятнадцати метров, а может быть и
больше. Передо мной, рядом со мной, ниже Меня, позади меня - ряды и ряды
дельфинов, которые спокойно плыли, соприкасаясь плавниками, и посматривали
на меня добрыми веселыми глазками. Шестьдесят животных, если не все
восемьдесят.
Время от времени какой-нибудь дельфин развлечения ради внезапно
устремлялся ко дну и резко поворачивал, взметывая облако белого песка. Вода
казалась приятно прохладной, как морской бриз
в жаркий день, а дельфины были серыми, графитными, серебристыми, и на
белый песок ложились бирюзовые отблески света, отражавшегося от светлой
нижней стороны их туловищ.
Внезапно одна из пар отделилась и, "держась за руки", описала
стремительную прихотливую петлю. В Бухте Китобойца я много раз видела, как
дельфины выписывали круги и восьмерки, но насколько это было красивее тут, в
трехмерном пространстве - гигантские пятнадцатиметровые параболы
от сияющей поверхности до мерцающего белого песка, и снова вверх, прочь
в смутную подводную даль, и снова назад!
Серебристо-бирюзовые животные в серебристо-бирюзовом мире, в трехмерном
мире, где нет силы тяжести, где все могут летать. И повсюду вокруг меня
звучали шелестящие, щебечущие голоса вертунов - музыка, полная невыразимой
безмятежности.
Так мы с Ингрид единственный раз увидели наших любимых вертунов во всей
их первозданной красоте, о какой прежде даже не догадывались. Но мы
пожадничали и решили спуститься за борт вместе, а наш гребец, который
любезно уступил нам свою очередь уйти под воду, хорошо знал лошадей, но не
дельфинов. Теперь, когда некому было подсказывать, как следует держаться
с вертунами, он все чаще подходил к животным слишком близко, оказывался
у них на пути, сталкивался с ними. Стадо заволновалось, и несколько минут
спустя дельфины уже вертелись
и кувыркались в воздухе, рассыпавшись в разных направлениях. Когда мы с
Ингрид сообразили,
что произошло, мы тут же вернулись на "Уэстуорд", но было уже поздно:
вспугнутые животные собрались и все ушли в море, тем самым положив конец
рабочему дню наблюдателей.
Не могу сказать, чтобы я чувствовала себя так уж приятно, когда Том
Дол, помощник Кена, вернулся
с обрыва, на чем свет стоит ругая резиновую лодчонку, сорвавшую
наблюдения. Мы с Ингрид поспешили принести извинения, но раскаяния не
чувствовали ни малейшего: зрелище вертунов, резвящихся в их родной стихии,
стоило любой головомойки.
Пожалуй, самым знаменитым исследователем дельфинов, во всяком случае в
глазах широкой публики, остается Джон Лилли, чья полемическая книга "Человек
и дельфин"*, насколько я могу судить, навеки внушила этой публике идею,
будто дельфины способны разговаривать и будто они, возможно, умнее людей.
Как только представления в Парке более или менее наладились,
я по обычаю написала всем исследователям дельфинов, прося их высылать
мне оттиски их научных статей. Одним из первых я написала доктору Лилли. Он
ответил из Флориды, упомянув, что собирается побывать у нас. Общая радость:
мы все страшно хотели познакомиться с ним, а кроме того, поскольку он
работал только с атлантическими афалинами Tursiops truncatus, нам было
интересно узнать его мнение о наших вертунах и других экзотических
видах. Готовясь к его приезду,
я даже поработала часок с Макуа, чтобы превратить его пыхтящее "алоха"
в подобие "Хелло, доктор Лилли!" - студенческая шуточка, которая никому,
кроме меня, не показалась смешной.
* Лилли Дж. Человек и дельфин. - М.: Мир, 1965.
Джон приехал в прекрасное солнечное утро, осмотрел со мной Парк и
установил в дрессировочном отделе магнитофон, который вместе с пленками
привез с собой. Джон - красивый, энергичный, целеустремленный человек с
пронзительными голубыми глазами, буйной фантазией и очень большим обаянием.
Между нами тут же завязался бесконечный спор о языке дельфинов. Я
последовательница Конрада Лоренца, австрийского биолога, который вместе с
другими исследователями установил,
что многие формы поведения являются врожденными и могут быть изучены
как результаты эволюции, не менее четкие и поддающиеся точным измерениям,
чем форма плавника или узоры птичьего оперения. И формы общения тоже обычно
являются врожденными, они передаются по наследству,
а не приобретаются через научение. Животные широко общаются друг с
другом с помощью звуков, движений, запахов и так далее. Например, один из
последователей Лоренца выявил у кур 87 значимых и регулярно используемых
звуков. Однако сигналы животных не обозначают конкретные факты, действия или
предметы, как человеческий язык, а только выражают эмоции и состояния.
Они издаются непроизвольно и воздействуют на врожденные механизмы; на
мой взгляд, свисту дельфина у человека, вероятно, больше соответствуют не
слова, а нахмуренные брови, вздох или смешок.
Поскольку дельфины почти лишены мимики, а к тому же в темноте или в
мутной воде вообще плохо видят друг друга, выражение эмоциональных
состояний, для чего у других животных используются зрительные сигналы -
повиливание хвостом, вздыбленный загривок или оскаленные зубы, -
у дельфинов, возможно, происходит через звуковые сигналы. С этим я
готова согласиться и тем самым признать, что репертуар специфических
значимых звуков у дельфинов может быть очень богатым. Однако я не хотела и
не собиралась признавать, что свист дельфинов может или должен нести больше
информации, чем звуки и движения других животных с высокоразвитой
общественной организацией, вроде серых гусей или лесных волков. Что касается
степени умственного развития,
то дельфины при всей своей бесспорной смышлености бывают и очень
тупыми.
А потому мы с Джоном сразу же заняли принципиально противоположные
позиции: я сказала,
что они - бессловесные твари в самом прямом смысле слова, а он это
отрицал. Однако идеи Джона, хотя, на мой взгляд, они и отдавали мистикой,
часто казались очень заманчивыми. Мы прошли
к Бухте Китобойца, Джон опустил свой роскошный портативный гидрофон в
воду, и мы услышали нескончаемый мелодичный щебет вертунов. Я сказала:
- Вот было бы смешно, если бы это оказалась музыка. А он ответил с
раздражением:
- Но это же и есть музыка!
Говорил он совершенно серьезно, и мне показалось, что он может быть
прав. Я с тех пор часто раздумывала над этими его словами.
Но если я не соглашаюсь с тем, что у дельфинов есть - или должен быть -
свой неведомый нам язык, то, может быть, я соглашусь с тем, что их можно
научить человеческому языку? В тот же вечер мы собрались в дрессировочном
отделе, и Лилли рассказал нам о своих экспериментах. В его лаборатории в
Майами обучали говорить дельфина по кличке Элвар, Он научился издавать звуки
в воздухе с помощью дыхала - мы сами уже знали, что это вполне
возможно. Затем ему предлагали для воспроизведения ряд бессмысленных слогов.
Сотрудники лаборатории довели этого дельфина
до той стадии, когда он научился не только воспроизводить заученные
сочетания звуков,
но и правильно повторять новые ряды, во всяком случае с достаточной
точностью улавливая интервалы и ритм. С моей точки зрения, этого дельфина
обучили выполнять требование "Воспроизводи то, что слышишь", - задача эта,
безусловно, для дельфина очень сложна, но тем
не менее все сводилось к великолепной дрессировке. Элвар, однако,
проделал одну довольно поразительную вещь: он завел обыкновение начинать
сеансы дрессировки, воспроизводя привычный первые слова своего
дрессировщика: "All right, let's go" ("Ну, начали"). В записи эта фраза
различалась вполне ясно, давая пищу для многих предположений, в частности
что Элвар будет
и дальше имитировать некоторые полезные человеческие слова на манер
попугая ("Попочка хочет сахара" - "Элвар хочет рыбы"). Но, насколько мне
известно, этого не произошло.
Ну, а врожденные свисты дельфинов? - спросили мы. Мы знали "смысл"
сердитого "лая", который иногда издают афалины, и считали, что понимаем
один-два характерных свиста. У дельфинов
и наших малых косаток, казалось, был один сходный свист, который
дрессировщики называют
"тревожный зов", - свист, повышающийся с "до" первой октавы к "до"
второй и снова понижающийся к "до" первой октавы. Это очень громкий и четкий
звук, и смысл его мы понимали настолько ясно, что, едва он раздавался,
бросали все и бежали смотреть, в чем дело.
И об этом сигнале, и о других обычных свистах Джон знал очень много. Он
был единственным известным мне человеком, который оказался способен
воспроизводить эти звуки настолько точно,
то его понимали дельфины.Чтобы продемонстрировать это, он повел нас к
Бухте Китобойца и громко просвистел "тревожный зов". Вертуны тотчас сбились
в тесную кучку, нырнули на дно и принялись быстро кружить там, явно
охваченные ужасом. На меня это произвело огромное впечатление, а Джон только
пожал плечами, словно проделал салонный фокус.
Собственно говоря, Джон приехал к нам выяснить, не сможем ли мы
приютить Грегори Бейтсона. Бейтсон, известный антрополог, психолог и
философ, работал в лаборатории Лилли на Виргинских островах, изучая проблемы
внесловесного общения, так называемой невербальной коммуникации. Теперь
фонды подошли к концу и лабораторию должны были закрыть. Бейтсон получал
федеральную стипендию, но для продолжения наблюдений он нуждался в свободном
доступе к дельфинам. Лилли твердо верил в Бейтсона и в важность его работы -
настолько твердо, что за свой счет отправился на Гавайи, чтобы уговорить нас
взять его к себе; Мы согласились.
В течение нескольких следующих лет нам предстояло сделать немало крайне
интересного и в Парке, и в связанных с ним лабораториях. Но, пожалуй, самым
важным было то, что мы смогли обеспечить необходимую рабочую обстановку
Грегори Бейтсону. Тэп согласился предоставить ему помещение
в лаборатории, а позже изыскал средства на его исследования. Грегори и
Лоис, его жена, приехали
к нам тогда же осенью и остались на восемь лет. Грегори получил
возможность продолжать свои изыскания, а в качестве дивидендов дал очень
многое нам всем.
Грегори Бейтсон стал нашим духовным наставником. Он учил нас, всех по
очереди, думать -
или хотя бы пытаться думать. Он учил, не излагая ни фактов, ни теорий,
ни истории вопроса -
он вообще ничего не излагал (хотя умел рассказывать очень смешные
истории на ломаном новогвинейском наречии). Скорее, он учил собственным
примером и с помощью загадок, как проповедник дзен-буддизма. Многих это
ставило в тупик и раздражало.
Скажем, встретишь Грегори на дорожке, ведущей к его лаборатории, и
начинается такой разговор.
К а р е н (с ведром рыбы в руке): Доброе утро, Грегори!
Г р е г о р и (крупный пожилой человек в старых брюках, выцветшей
рубашке и древних теннисных туфлях; он наклоняет голову, щурится и улыбается
удивленно и радостно, словно неожиданно столкнулся с другом, которого сто
лет не видел): Доброе утро, Карен.
К а р е н (ставит ведро на землю в надежде, что сегодня он скажет
что-нибудь еще).
Г р е г о р и: А знаете, я вот все думал.
К а р е н (выжидающе молчит, нисколько в этом не сомневаясь).
Г р е г о р и: Вот если бы вы родились с двумя кистями на левой руке,
были бы это две левые кисти? Или одна из них была бы правой?
К а р е н (поломав голову над этой совершенно новой загадкой): Не знаю.
Г р е г о р и: Хм-м-м... (кивает, улыбается и неторопливо идет дальше).
В другой раз Грегори мог спросить, является ли алкоголизм религией или
что именно подразумевает кошка под "мяу". Некоторые люди в подобных случаях
терялись. Грегори говорил, они слушали;
то, что он говорил, было словно бы осмысленно и в то же время смахивало
на полнейшую чепуху. Когда человек гордится своей образованностью и умом, он
испытывает унизительное чувство, участвуя в разговоре, который неудержимо
переходит в беседу, взятую, прямо из "Алисы в Стране Чудес".
Области, в которых Грегори был признанным специалистом, включали
кибернетику, антропологию (кстати, он был первым мужем известного
антрополога Маргарет Мид), этологию (лоренцовский подход к поведению),
первобытное искусство и психиатрию. Вероятно, он наиболее известен как автор
теории "двойственного обязательства", вкратце сводящейся к тому, что
шизофрения возникает, если родители держат ребенка в состоянии "проклят,
если делаешь, и проклят, если
не делаешь" двойственностью своих требований - говоря ему одно, а
подразумевая другое.
Крупные авторитеты в каждой из избранных Грегори областей были склонны
объявлять его дилетантом: как это он может знать все об их специальности и в
отличие от них находить время, чтобы знать все о нескольких других
специальностях? А к, тому же понять, что он говорит, вообще невозможно.
Я не питала иллюзий, будто "мне положено" понимать ход мыслей Грегори,
и не считала, что так уж обязательно должна щеголять перед ним собственной
интеллектуальностью, а потому наслаждалась буйной плодовитостью его
фантазии, не пытаясь во что бы то ни стало ее осмыслить.После полутора лет
встреч и разговоров - на дорожках, за обедом в "Камбузе", по вечерам
за рюмкой сухого вина у Бейтсонов - я мало-помалу осознала следующее:
все, что Грегори говорит, как-то связано между собой. Если вы просто слушали
его и слушали достаточно долго, в вашем сознании обязательно вновь всплывали
и этот человек с тремя кистями, и этот фанатичный алкоголик,
и эта голосистая кошка. По мере того как Грегори ходил и ходил по
кругу, возникала своего рода внесловесная картина, отражающая мышление и
общение как таковое.
Собственно говоря, все умозрительные построения Грегори вели к проблеме
общения, к проблеме сообщений, которые делают обратную петлю и меняют то,
что происходило прежде, об истинной круговой природе того, что раньше нам
казалось прямолинейным. Ложное сообщение создает шизофреника. Двусторонняя
симметрия представляет собой часть генетического сообщения, полного петель и
обратных связей, наиболее явного, если от него отклониться, - отсюда вопрос
о трех кистях. Общение дельфинов было внесловесным и "петлевидным" - с
обратной связью, как неотъемлемой его частью. Все это было слагаемыми
единого целого, того, что хотел сообщить Грегори, и для ясности он сообщал
это петлями, параллелями и кругами. Те из нас, кому нравилось его слушать,
изменились - и наверное, тоже стали немного петлистыми. Мы с Кеном Норрисом,
например, пришли к заключению, что больше уже не стремимся с прежней
настойчивостью вытягивать все в прямые линии, отделять мысли о частной
информации от мыслей, охватывающих весь ее контекст, сосредоточиваться на
единичных целях и единственных линиях рассуждений.
Джон Лилли подкинул нам Грегори, чтобы он мог продолжать наблюдения за
дельфинами. Довольно долго Грегори рано поутру спускался со своими
студентами под палубу "Эссекса", наблюдал
за вертунами и фиксировал их поведение. Он открыл много нового - смысл
разных поз и движений, природу иерархической организации стада у дельфинов и
тот факт, что эта организация особенно наглядно проявляется, когда животные
спят. Наше стадо дремало, неторопливо двигаясь
по широкому постоянному кругу. Доминирующие особи плыли не впереди
остальных, а над ними.
Они дышали первыми, и подниматься для этого им приходилось на
наименьшее расстояние
по сравнению с остальными, которые плыли под ними в несколько ярусов.
Так, в нашем стаде первьми поднимались вздохнуть Кахили и его дама сердца,
затем между ними или позади них поднимался подышать следующий ярус, а затем
достигал поверхности самый нижний, и физически
и иерархически, дышал и вновь опускался на свое наименее выгодное место
внизу стада.
Довольно часты были и драки за белее высокое иерархическое положение -
главным образом среди самцов: они таранили противника в бок, иногда
подбрасывая его в воздух или оставляя страшные ссадины, которые,
зарубцовываясь, образовывали шишковатые шрамы. Оказалось, что половые игры
тоже связаны с иерархией. Грегори выявил поведение, которое он назвал
"клюво-генитальным толканием" - подчиненное животное упирало клюв в
генитальную область доминирующего животного и, подталкивая, возило его по
всему бассейну: такое "бесплатное катание", по-видимому, доставляло
доминирующему животному большое удовольствие.
Грегори уже начинал чувствовать, что наблюдения над дельфинами больше,
пожалуй, ничего ему дать не могут и пора браться за работу над новой книгой.
А тут я допустила невероятно глупую ошибку, которая окончательно решила
дело. Леи трагически погибла, запутавшись в веревке -
невыразимо соблазнительной игрушке, которую кто-то уронил вечером в
бассейн. Во время и без того не слишком красочной хулы только она одна
носила леи, а обучить этому кого-нибудь еще было нелегко, так как за пять
представлений в день дельфины успевали объесться рыбой. И я решила перевести
Хаоле, самого ручного из вертунов, в дрессировочный отдел, чтобы быстро
отработать
с ним ношение леи.
О Грегори я и не подумала. И вот в одно прекрасное утро он пришел
наблюдать вертунов, а Хаоле
с ними уже не было. Смерть Леи подействовала только на настроение
Кахили, но исчезновение Хаоле изменило всю структуру группы. Все сложные
связи, в которых Грегори ценой терпеливых усилий только-только разобрался,
распались, животные перетасовались и создали новую иерархию.
Я чувствовала себя очень виноватой, а вдобавок Хаоле, расстроенный тем,
что его разлучили
со стадом, отказался есть, и дрессировать его не было никакой
возможности. Несколько дней спустя мы пристыжено вернули его в Бухту
Китобойца, но было уже поздно. Прежний иерархический порядок изменился,
Хаоле предстояло отвоевывать себе новое место, и Грегори не пожелал браться
за составление новых таблиц.
Тэп тут же, принялся изыскивать средства на постройку большого
дельфинария для нужд Института, чтобы работа исследователей не срывалась
из-за того, что надо было готовить новый номер для зрителей. Со временем
дельфинарий был построен, и мы назвали его "Бухтой Бейтсона". Грегори принял
случившееся со всей мягкостью, однако прекратил непосредственные наблюдения
и до конца пребывания в Институте почти все свое время отдавал работе над
книгой - сборником статей "Шаги на пути к экологии сознания" (Bateson G.
Steps to an Ecology of Mind. - Chandler Publishing Co., 1972). Это
прелестная книга: кошка, пьяница и человек с тремя кистями - они все там
есть. Ее стоит прочесть хотя бы ради одного предисловия, особенно если вы и
сами пытаетесь решать для себя противоречия между различными расширяющими
сознание подходами к жизни и западным линейным рационализмом. Уж эту книгу
никак не назовешь линейной: доводы появляются и исчезают, точно Чеширский
Кот, слова тают и остается только улыбка Грегори.
Скиннеровскую теорию и оперантное научение Грегори презирал с почти
фанатическим исступлением. Ему всегда была отвратительна идея подчинения
живых существ чужой воле, особенно если речь шла о людях (хотя сам Грегори
только и делает, что подчиняет людей своей воле). Тот факт, что оперантное
научение дает результаты, только приводит его в еще большую ярость. На мой
взгляд, такая позиция Грегори недостойна ученого, но вполне приемлема для
философа, который, если ему заблагорассудится, имеет право восставать
против того обстоятельства, что небо - синее.
Ингрид Кан, пытаясь объяснить Грегори нашу точку зрения, как-то во
время "игры в дрессировку" уговорила его взять на себя роль подопытного
животного. Она выбрала самое простое задание: заставить Грегори сесть на
стул. Грегори готов был всячески идти нам навстречу, но в качестве
дрессируемого он оказался чрезвычайно похожим на выдру: едва он разобрался,
что поощрения имеют какое-то отношение к стулу, как проделал с ним не то
сорок, не то пятьдесят самых разных штук - ну, что угодно, кроме того, чтобы
на него сесть: Вот уж действительно - не рой другому яму, сам в нее
попадешь! Через двадцать минут Ингрид в отчаянии отказалась от дальнейших
попыток,
а Грегори, который честнейшим образом пытался соблюдать все правила и
ставил ее в тупик вовсе
не нарочно, продолжал презирать и отрицать оперантное научение.
Пока Грегори вел непосредственные наблюдения за вертунами, он
обнаружил, что ему необходимо найти способ определять под водой точное
направление на источник звука. В воздухе мы слышим направленно. Если
зазвонит один из трех стоящих на столе телефонов, мы обычно без колебаний
тянемся к нужной трубке. Однако в воде наши уши не способны определить,
откуда доносится звук, - ощущение такое, будто он раздается со всех сторон.
Работая с гидрофоном, мы тоже не различали направления на отдельные звуки. В
результате оказывалось невозможным определить, какой именно дельфин
свистнул, а это, в свою очередь, крайне затрудняло выяснение связи между
конкретными звуками и конкретными действиями животного.
Этой проблеме мы обязаны знакомством с Уэйном Батто. Уэйн, бостонский
специалист по акустике, обладал редкостным талантом изобретателя, а также
проказливой фантазией, а потому создавал всяческие удивительные технические
игрушки. Это был пучеглазый, черноволосый непоседливый человек с лицом
молодого смешливого гнома. Он принимал участие в различных научных
исследованиях, проводившихся военно-морским ведомством, и работал под
руководством Уильяма Маклина - ученого, также наделенного на редкость буйньм
воображением, который не раз помогал нам в наших исследованиях дельфинов.
(Билл Маклин изобрел ракету "сайдуиндер", которая, словно гремучая змея,
находит свою цель не по звуку или движениям, а по тепловому излучению.
Первую ракету "сайдуиндер" он сконструировал у себя в гараже, использовав, в
частности, детали
от стиральной машины своей жены.)
Уэйн решил, что Грегори требуются подводные уши. Направление на звук мы
способны определять главньм образом благодаря внешней части нашего слухового
аппарата - ушным раковинам
с их сложньми извилинами. По пути в ушное отверстие звук отражается от
всех этих складочек
и бугорков, и у каждого из нас вырабатывается бессознательная
способность определять
по характеру таких отражений местонахождение источника звука. В этом
легко убедиться на опыте. Закройте глаза, и пусть кто-нибудь побренчит
связкой ключей в разных углах комнаты. Вы будете безошибочно указывать, где
именно стоит человек с ключами. Потом закройте глаза и оттяните ушные
раковины вперед, изменив взаимное расположение складочек и бугорков. После
этого определять, откуда доносится побрякивание ключей, будет заметно
труднее, а может быть, и вовсе невозможно.
В воде звук распространяется впятеро быстрее, чем в воздухе. Чтобы
компенсировать это, Уэйн изготовил из стали и пластмассы две модели ушных
раковин человека впятеро больше натуральной величины и разнес их на
расстояние, в пять раз превышающее то, которое разделяет наши реальные уши.
Искусственные ушные раковины, в которые были вделаны гидрофоны, опускались в
воду,
а Грегори и его сотрудники в наушниках устраивались под палубой
"Эссекса". Физики, правда, посмеивались над этой конструкцией, однако
Грегори твердо верил, что именно с ее помощью
он научился различать направление на источник звука под водой и, в
частности, обнаружил, что свист, казавшийся нам свистом одного дельфина, на
самом деле испускается двумя или более
животными - либо в унисон, либо второе подхватывает и продолжает свист,
едва первое замолкает.
"Уши" Уэйна, как и любая электронная аппаратура, часто требовали
починки, и из-за этого, а также
по другим причинам, он довольно часто приезжал на Гавайи. Я очень
любила эти визиты: он никогда не появлялся у нас без новой игрушки или игры.
Однажды он привез красивую коробочку
из плексигласа, наполненную двумя жидкостями - прозрачной и голубой.
Наклоняя коробочку, можно было создавать на границе между жидкостями волны
самого разного характера - от легкой ряби
в мельничной запруде до штормового прибоя с крохотными яростными
гребнями, которые взметывались и рушились, как в ураган. Сейчас подобные
игрушки продаются повсюду, но я не видела еще ни одной, в которой волны
создавались бы так легко и так красиво, как в коробочке Уэйна.
В другой раз он привез игрушку для дельфинов - маленькую "летающую
тарелку", которой можно было управлять в воде с помощью звуковых сигналов.
Идея заключалась в том, чтобы проверить, сумеет ли дельфин, свистя, вводить"
ее по бассейну. Мы предложили поиграть с тарелкой одной
из афалин. Уэйн, человек очень нетерпеливый, не захотел ждать, чтобы
дельфина предварительно выдрессировали, как с ней обращаться. Мне кажется,
он надеялся, что дельфин сам во всем разберется. Могло, бесспорно, случиться
и так. Но прежде, чем это случилось, тарелка врезалась
в стенку бассейна, и ее пришлось везти назад в Бостон для починки.
Иногда Уэйн дарил нам какую-нибудь новую игру, например "Малоизвестные
вопросы к знаменитым ответам". Скажем, бралась хрестоматийная фраза, которую
после двухлетних поисков произнес Стенли, встретив в самом сердце Африки
Ливингстона - единственного белого на многие тысячи километров: "Доктор
Ливингстон, я полагаю". Вопрос: "А как ваше полное имя, доктор Полагаю?"
Но самой лучшей игрушкой Уэйна было приспособление, разработанное одним
новозеландским акустиком и позволявшее "видеть" с помощью звуков, как
дельфины. Оно состояло из ощетиненного антеннами совершенно марсианского на
вид шлема и чемодана, который можно было носить с собой. Позднее я видела
улучшенную модель, сведенную к очкам и карманной батарее. Это приспособление
создавало шумы, которые точно сонаром, направлялись вперед, отражались от
окружающих поверхностей и эхом возвращались вам в уши. Чем дальше от вас они
отражались, тем выше был тон. Кроме того, характер предмета, от которого они
отражались, воздействовал на характер эха. Например, надев шлем и расхаживая
по комнате, вы "слышали" диван - "зумм-зумм-зумм", и стены (чуть дальше и
более твердые) - "занг-занг-занг", и окна - "зинк-зинк-зинк", и открытую
дверь - "зиииииии". Как-то вечером, когда у нас были гости, мы испробовали
это приспособление. Почти сразу даже дети начали уверенно расхаживать по
комнате, "видя" ушами, и люди буквально вырывали его друг у друга,
восклицая: "Ну, дайте же мне послушать зеркало!" Чтобы пользоваться им,
требовалась сосредоточенность, но совсем не напряжение мыслей. Все
получалось как-то само
собой - что-то вроде совсем нового чувства, вроде способности слышать
цвет или ощущать запах солнечных лучей. На мгновение мы все словно бы стали
дельфинами.
К сожалению, мне неизвестна дальнейшая судьба этого изобретения. Знаю
только, что его предлагали школе для слепых, но там от него отказались под
тем предлогом, что преподаватели
не представляют, как можно научить им пользоваться.
В основном же Уэйн приезжал на Гавайи в связи с длительным
экспериментом, целью которого было научить дельфинов говорить. Поскольку
дельфинам трудно имитировать звуки человеческой речи,
а людям - различать на слух звуки, издаваемые дельфинами, он
сконструировал особый прибор, преобразователь, который превращал
человеческие слова в дельфиноподобный свист. Предполагалось также создание
преобразователя для превращения дельфиньих свистов в звуки, близкие к
человеческому голосу, но, насколько мне известно, сконструирован он так и не
был.
Ренди Льюис ушла из Парка, чтобы работать с дельфинами в этом
эксперименте Уэйна сначала
в калифорнийском дельфинарии военно-морского ведомства, а затем вновь
на Гавайях
в дельфинарии Гавайского университета и в Океаническом институте.Ей
помогал Питер Марки, один из сотрудников Уэйна. На мой взгляд, Ренди и Питер
совершали чудеса дрессировки. Они создали систему словесных команд, которые
два их дельфина слышали под водой уже в виде свистов, напоминающих
дельфиньи. Это были команды для простых поведенческих элементов, вроде удара
по мячу, проплывания сквозь обруч и прыжков. Затем оба дельфина выучили свои
клички - Мауи и Пака, так что дрессировщик мог сказать: "Мауи, прыгай; Пака,
ударь
по мячу!" - и каждое животное выполняло свою команду.
Затем они отработали сигнал "начинай!" Дрессировщик мог скомандовать,
чтобы Мауи ударил
по мячу, и Мауи оставался наготове, пока дрессировщик не говорил:
"Давай!" Так, можно было дать сигнал: "Мауи, мяч...", и оборвать его на
этом. Мауи в таких случаях оставался рядом, занимаясь, чем хотел, пока не
слышал "давай!", после чего ударял по мячу. Паузу можно было затянуть до
целой минуты. Мауи очень сердился из-за того, что вынужден был ждать,
но все-таки ждал.
Далее, Ренди и Питер закрепили сигнал поправки "неверно", чрезвычайно
полезный для дрессировки. Они говорили, например: "Пока, обруч. Давай!", но,
если Пака поворачивал к мячу, дрессировщик мог сказать "неверно!", и дельфин
останавливался. Кроме того - и вот это, по-моему, бесспорно свидетельствует
о смышлености дельфина, - они могли сказать: "Пака, прыгай. Неверно. Обруч.
Давай!", и Пака проплывал сквозь обруч вместо того, чтобы выполнять
отмененную команду.
Этот эксперимент, конечно, включал и задачу добиться того, чтобы
дельфины отвечали какими-либо звуками. Поскольку второй преобразователь еще
не был готов, Ренди и Питер установили в бассейне гидрофон, чтобы слышать
свист дельфинов, и подсоединили его к спектроанализатору, регистрировавшему
на бумажной ленте звуки, испускавшиеся животными. Затем, решая только на
слух (задача дьявольски трудная!), насколько в этот раз звук оказался более
точным, чем раньше, они обучили Мауи и Паку воспроизводить несколько
сигналов-команд. Так, дрессировщик говорил:
"Мауи, мяч, повтори: давай", преобразователь издавал четыре коротких
свиста, по одному на каждое слово, и Мауи вместо того, чтобы бить по мячу, в
свою очередь свистел - настолько тихо, что я почти не различала его свиста,
однако сонограмма показывала, что свист Мауи с абсолютной точностью
воспроизводил свист-сигнал преобразователя, означающий "мяч".
На мой взгляд, это было замечательным достижением дрессировки, но и
только. Уэйн Батто просто взбесился, когда я небрежно предложила повторить
их эксперимент, используя в качестве сигналов не звуки, а разноцветные
флажки. К сожалению, преобразователь дельфиньих звуков в человеческие так и
не был создан. С его помощью дельфины действительно могли бы научиться
подавать сигналы людям и даже изобретать собственные сигналы. Может быть, из
этого и развилось бы что-то вроде языка. Поскольку преобразователь лучше
всего работал с гласными звуками, а гавайский язык состоит в основном из
гласных, для многих сигналов использовались гавайские слова. Мы все
согласились, что было бы просто великолепно, если бы первый по-настоящему
говорящий дельфин говорил по-гавайски. Но трагическая гибель Уэйна Батто (он
утонул) положила конец этому эксперименту.
Некоторое время спустя Грегори как-то спросил меня за столиком в
"Камбузе":
- А вы слышали про людей, которые учат шимпанзе говорить?
- Нет, - ответила я скучным голосом. Слишком уж много было абсолютно
бесплодных попыток добиться, чтобы шимпанзе произносили слова человеческой
речи, на что они физически не способны.
- Они учат их амслену, - продолжал Грегори. - Это американский язык
жестов, которым пользуются многие глухонемые.
Я сразу загорелась. Вот из чего мог выйти толк! Ведь и шимпанзе и
человек жестикулируют
с одинаковой легкостью, они видят жесты друг друга и способны их
понимать. Необходимость
в громоздкой аппаратуре отпадает и можно создать практичную систему
двустороннего действия.
Этот эксперимент оказался чрезвычайно успешным и получил широкую
известность*. При первом же удобном случае я побывала в Невадском
университете у Алана и Беатрисы Гарднеров, которые первыми разработали этот
метод. Я показала им фильмы о моих дельфинах, а они за это целый вечер
показывали мне свои фильмы и рассказывали. Кроме того, я навестила Уошо, их
первого шимпанзе, с которым теперь работает в Оклахомском университете
Роджер Футс,
* Более подробно с этими работами можно ознакомиться в книге: Линден Ю.
Обезьяны, человек и язык. - М.: Мир, 1981.
один из сотрудников Гарднеров, а также других шимпанзе, учивших амслен
как сумасшедшие. Эти чертовы шимпанзе действительно могут говорить! Они даже
болтают. И придумывают собственные слова. И составляют предложения. Шутят и
обзывают друг друга. В их словарь входит сто с лишним слов. Их возможностям
словно бы нет предела. В настоящий момент ведутся другие разнообразные
эксперименты, в которых используются пластмассовые символы, кнопочные панели
компьютеров,
а также другие словозаменители и которые со все большей ясностью
устанавливают ошеломляющий факт, что животные - во всяком случае,
человекообразные обезьяны - действительно могут пользоваться языком.
Я считаю, что вполне можно выработать искусственный, но взаимопонятный
двусторонний код для общения с целым рядом животных, если подобрать для него
средства, равно удобные как нам,
так и самим животным. Я убеждена, что очень сложная система общения
между хорошо обученными лошадьми (например, лошадьми ковбоев) и их
наездниками включает и чисто индивидуальный взаимовыработанный язык, который
опирается на осязание. Мне кажется, было бы интересно повторить с дельфинами
(внеся необходимые изменения) ставшие уже классическими эксперименты,
которые были разработаны для шимпанзе, - просто чтобы доказать, что это
возможно. Несомненно, дельфин мог бы пользоваться кнопочной компьютерной
панелью*. Однако для демонстрации того, что "язык" можно развить у
животного, совершенно не похожего на человека, больше всего подошел
бы слон.
В 1966 году я отправилась в турне с лекциями о дельфинах и, в
частности, посетила Бостон. Там наш друг Билл Паркер, ведущий научные
изыскания для военно-морского ведомства, предложил познакомить меня с
Берресом Фредериком Скиннером, создателем оперантного научения
и экспериментального исследования поведения.
* В конце 70-х годов Джон Лилли начал исследования в этом направлении
по проекту "Янус".
Из моего дневника, 22 апреля 1966 года
Завтракала с Биллом Паркером и его приятельницей, а потом мы
отправились к Скиннеру, который оказался совершенно не таким, как я себе
представляла. Говорили, что он очень холоден и сдержан, а я увидела
обаятельнейшего веселого гнома, удивительно приветливого и живо всем
интересующегося.
Мы осмотрели его лаборатории по изучению поведения животных, а я
показала ему и еще десятку человек свои фильмы о дельфинах, и они им всем
очень понравились Потом мы обедали и пили зль. Скиннер настоял, что платить
за обед будет он. Назад мы шли через Гарвардский академический городок,
которым Скиннер очень гордится. Он показал мне коллекцию редких книг в
библиотеке Уайднера. Я снимала его кинокамерой, а он подарил мне две свои
книги и несколько оттисков, и я поговорила с Дебби, его красавицей дочкой -
летом она, возможно, будет работать у нас дрессировщицей. Скиннер собирается
приехать в Гонолулу прочесть лекцию - тем больше оснований, чтобы Дебби тоже
поехала туда.
Лаборатории производят жутковатое впечатление. Два помещения с
электронным оборудованием, где стоит несмолкающий тихий гул, и помещение с
небольшими ящиками: внутри каждого ящика сидит полностью скрытый от глаз
голубь или крыса, а научение производится с помощью невообразимо сложного
электронного оборудования. Дальше идут помещения, где голуби и крысы сидят в
клетках, порученные заботам двух умных и добрых людей - пожилой женщины и
молодого человека, которые напомнили мне старшую сестру и усердного санитара
в какой-нибудь больнице.
Аспирант составляет план своей работы, создает свою паутину электронных
связей и раз в день является, чтобы забрать километры выданной компьютером
информации. Старшая сестра и санитар выбирают подопытных животных, сажают их
в ящики, вынимают их оттуда, следят за их весом и нормальным питанием и, как
я подозреваю, знают об оперантном научении гораздо больше аспирантов. Те
ведь даже не видят своих животных.
Что за удовольствие вести такие исследования? Словно работаешь с
болтами и гайками.
На фоне всей этой обезличенной механизации мне было особенно приятно
заметить, что двое служителей, ухаживающих за животными, по-настоящему их
любят. Они показали мне крыс, которые, по их мнению,
с трогательным мужеством переносили электрошоки (бррр!), и брали они
животных в руки с нежной бережливостью. Старшая сестра вынула из клетки
своего любимого голубя, чтобы я могла им вдосталь налюбоваться. На мой
взгляд, он ничем не отличался от всех прочих голубей, однако он усваивал
предлагаемые задачи с такой поразительной быстротой, что, по ее мнению, был
совершенно особенным голубем -
с чем я, разумеется, спорить не собираюсь.
Пожалуй, лучшим, что мне принесло это турне, было знакомство с Дебби
Скиннер, которая действительно приехала к нам и занялась дрессировкой с
огромным рвением и большой фантазией. Первые месяцы своей жизни Дебби, как и
некоторые другие младенцы, провела в знаменитом скинне- ровском "детском
ящике", который вопреки мнению всего света вовсе не бесчеловечная темница.
У некоторых народов младенцы все часы бодрствования и почти все часы
сна проводят на коленях или на спине матери. А вот у нас младенцы просто
страшное количество времени лежат в колыбелях, скучая, мучаясь то от жары,
то от холода, нередко мокрые и, как правило, стесненные неудобными
пеленками, одеяльцами и прочим. Скиннер же просто сконструировал
колыбель-люкс, в которой младенец лежит голенький в приятном тепле на
специальной подстилке, всасывающей мочу, среди интересных вещей, которые
можно рассматривать и трогать. В результате часы, которые младенец вынужден
проводить в колыбели, перестают быть тягостными и становятся даже приятными.
По моему мнению, тут совершенно не к чему придраться, и в Дебби тоже не
к чему было
придраться - она просто чудо, и нам замечательно работалось вместе.
Из моего дневника, среда, 30 августа 1966 года
Читала лекцию в ТОНе (Театре Океанической Науки). Представление вела
Дебби Скиннер. Птенцы в ТОНе только-только начали летать. Сегодня во время
лекции один из них слетел со своего насеста, я подставила
ему руку и продолжала говорить, а птенец хлопал крыльями, стараясь
удержать равновесие, - это была полная неожиданность и для птенца и для
публики, а я даже не запнулась. Дебби смеялась до упаду, а после
представления мы с ней развлекались, перекидываясь птенцами и подставляя им
руки. Птенцам это как будто нравилось.
Вторник, 14 сентября 1966 года
Приехал Фред Скиннер. Вчера было очень весело. Он развлекался,
дрессируя Кеики, и получил большое удовольствие от "игры в дрессировку",
котирую мы для него затеяли. Ну, почему Скиннер отвергает все разумное, что
есть в этологии, а Грегори и другие этологи - все разумное в оперантном
научении? Я чувствую себя английской трактирщицей, которая пытается разнять
драку: "Ах, джентльмены, джентльмены!
Ну, пожалуйста!". Я прощупала Скиннера насчет разных экспериментов, и
некоторые его заинтересовали. Дебора рассказала мне смешную историю, якобы
апокрифическую, но абсолютно в духе ее батюшки. Двое его студентов решили
выработать у своего соседа по комнате поведенческий элемент, поощряя его
улыбками
и одобрениями. Они преуспели настолько, что он по их желанию взбирался
на стул и отплясывал на нем. Упоенные удачей, они пригласили Скиннера выпить
у них вечером кофе и продемонстрировали ему, как их злополучный товарищ в
простоте душевной взбирается на стул и переминается на сиденье. "Очень
интересно! - заметил Скиннер. - Но что это дает нам нового в отношении
голубей?"
Про другой, уже не апокрифический случай, совершенно в духе Скиннера,
рассказал мне он сам. Если принципиальные бихевиористы смотрят сверху вниз
на тех, кто наблюдает поведение животных в естественных условиях, вроде
Грегори, то еще ниже они ставят психологов, которые платят им тем же. И вот
виднейший авторитет в области психологии человека и столь же видный хулитель
"бесчеловечного" скиннеровского подхода приехал в Гарвард прочесть лекцию.
Одни лекторы предпочитают смотреть куда-то в глубину зала и говорить
в пространство (к таким принадлежу я), другие же выбирают в одном из
передних рядов какого-нибудь чутко реагирующего слушателя и обращаются к
нему. Этот психолог относился ко второму типу. Скиннер, с которым
он не был знаком, отправился на лекцию, сел в первом ряду, слушал с
чрезвычайно увлеченным видом и заставил психолога сосредоточиться на себе.
Затем Скиннер принялся изображать скуку, когда психолог говорил
о любви, но оживлялся и начинал одобрительно кивать всякий раз, когда
лектор делал раздраженный или воинственный жест. "К концу лекции, - сказал
Скиннер, - он потрясал кулаками не хуже Гитлера".
Знакомство Скиннера с дельфинами доставило удовольствие всем нам, и мы
начали переписываться. "Дорогой Фред, я абсолютно согласна с Вашим
утверждением в последнем номере Psychology Today, что творческое поведение
может быть сформировано..." "Дорогая Карен, благодарю за положительное
подкрепление..." Однако дельфинам я была обязана не только этой дружбой с
одним из моих интеллектуальных идолов. На Гавайи, чтобы прочесть курс лекций
в университете, а также собрать рыб с коралловых рифов для своего
потрясающего аквариума в Зевизене, приехал Конрад Лоренц, лауреат
Нобелевской премии и отец этологии - науки, изучающей поведение животных
в естественных условиях. Лекционное турне могло привести меня в Бостон,
но я не надеялась,
что когда-нибудь поеду с лекциями в Европу, а потому возликовала при
такой возможности познакомиться с ним. К счастью, Лоренц остановился у моих
друзей, а кроме того, ему, как и всем людям, нравились дельфины, и он
приехал в парк "Жизнь моря".
Услышав, что он тут, я опрометью бросилась в дрессировочный отдел и
увидела белобородого, как дед-мороз, довольно-таки плотного человека с
веселыми глазами, вокруг которого толпились завороженные дрессировщики. Я
кинулась к нему, бормоча, как я счастлива познакомиться с автором моей
любимой книги "Кольцо царя Соломона"*. Лоренц просиял ласковой улыбкой и со
словами: "Как жалко, что я не лесной волк и не могу приветствовать вас
должным образом", помахал рукой позади себя, точно радостно завилял большим
пушистым хвостом.
* Лоренц К. Кольцо царя Соломона. - М.: Знание, 1980.
Так я впервые познакомилась с удивительным умением Конрада имитировать
животных. Оно очень оживляло его лекции. Движение руки или головы - и он
вдруг становился рассерженным гусем, мышкующей лисицей, обмирающей
рыбой-бабочкой. Его шедевром такого рода я считаю то краткое мгновение,
когда во время лекции в Гавайском университете он, скосив глаза, свив руки и
переплетя ноги, превратился в зримую модель эйнштейновской Вселенной.
В Парке Конрад много времени проводил с Грегори Бейтсоном и целое утро
беседовал
с дрессировщиками в конференц-зале. Всем нам очень много дал его
глубоко научный и в то же время человечный подход к поведению животных.
Например, он упомянул, что его серые гуси "влюбляются", и кто-то из
дрессировщиков почтительно спросил:
- Доктор Лоренц, но почему вы, говоря о животных, употребляете такое
человеческое выражение? Ведь это же антропоморфизм!
Конрад ответил:
- Это точный термин, выражающий конкретное явление, для которого не
существует другого названия. И на мой взгляд, он приложим к животным любого
вида, если, конечно, с ними происходит именно это.
Затем он сообщил нам, что наиболее благоприятна для этого ситуация,
когда встречаются гусь
и гусыня, знававшие друг друга гусятами, но с тех пор не видевшиеся.
- Ну, вы представляете себе это ощущение: неужели вы - та самая
девчушка с косичками
и пластинкой на зубах, с которой я когда-то играл?
Мы засмеялись.
-- Так я познакомился со своей женой, - закончил Конрад.
--
Из моего дневника, 6 апреля 1967 года
Конрад два часа просматривал видеозаписи вертунов, которые сделал
Грегори. Потом
мы отправились в Бухту Китобойца посмотреть их в натуре. Они играли с
полотенцем, а Конрад наблюдал за ними в иллюминатор и сразу же начал
называть их всех по именам. "Оно у Хаоле.
А, вот Акамаи. Ого, полотенце перехватил Моки". Он научился различать
шестерых дельфинов
по видеозаписям! Меня это потрясло. Я хорошо знаю наших вертунов, но
все-таки с трудом распознаю их, когда они беспорядочно носятся по бассейну,
и уж вовсе не различаю на туманном экране видеомагнитофона.
Гуляя с ним по Парку, я в простом разговоре почерпнула столько, что
даже трудно было усвоить
за один прием. Поведение рыб, обитающих на коралловых рифах. Обучение.
Игра. Подражание.
"Сознательное подражание чему-то, что не входит в естественный
поведенческий репертуар данного животного, - вещь чрезвычайно сложная: это
иллюстрация к тому, что Грегори подразумевает под вторичным обучением, или
обучением высшего порядка. Конечно, при нормальных обстоятельствах ничего
подобного увидеть нельзя. Разве что крайне редко". Браво! А также - ага!
Позже я спросила: "Как вы поступаете, если какой-нибудь курьез кажется вам
интересным?" "Ну, стараюсь сделать так, чтобы он повторился". Как просто, а
я-то ломала голову! Потом кто-то из сопровождавших его студентов
пожаловался, что надо будет повторить эксперимент с самого начала, чтобы
убедить профессора. "Ни в коем случае не жалейте, если вам приходится
повторить проделанную работу, чтобы заставить критика замолчать. Когда мне
приходилось повторять то, что я считал абсолютно ясным, вот тогда-то я и
узнавал больше всего". И еще Конрад сказал мне: "Берегите Грегори. Он ведь
один из биологов-теоретиков, которых в мире можно пересчитать по пальцам. И
его работа крайне важна". (Мы свыклись
с представлением о физиках-теоретиках, но эта мысль была для меня новой
и полезной.)
Лоренц любезно заглянул в мою книгу о грудном вскармливании младенцев,
написанную за несколько лет до нашей встречи, и сразу же выделил проблему,
из-за которой я в свое время и взялась за нее.
- Мне кажется, вы совершенно правы, что помехой тут стало разрушение
преемственности.
В современной семье отсутствует тесное сосуществование разных
поколений, и потому преемственность нарушается.
Я объяснила, что, по моим ощущениям, женщина "инстинктивно" стремится
перенять эту традицию, кормление грудью, у другой женщины и отказывается от
него из-за попыток передавать традиционное
поведение через врачей-мужчин.
- Ну, конечно, конечно, - сказал Лоренц почти с нетерпением. - Другой
женщине она доверяет.
Идея доверия как врожденного, а не только приобретенного ощущения
удивила меня и в то же время показалась поразительно верной.
Встречи с Конрадом помогли нам взглянуть на наших животных и их
странные повадки более непредвзятым взглядом: по-прежнему избегая ложных
предпосылок, по-прежнему пытаясь
не подменять человеческими мыслями реакции животных, но хотя бы без
смущения избегая обратного греха - того, что Джозеф Вуд Крач называет
"механоморфизмом", который безжалостно сводит всякое поведение любых
животных к машиноподобному автоматизму и отбрасывает все, что не поддается
измерению. Заблуждение вредное, но, безусловно, модное.
В последний день своего пребывания на Гавайях Конрад пригласил меня на
Кокосовый остров посмотреть рыб, которых он собрал, чтобы увезти домой. Я
захватила для него подарок: несколько рыбок, которые ему особенно
понравились в нашем Аквариуме. Их изловил для меня сачком один
из наших аквалангистов. Мы отправились на ловлю к рифу - Конрад и я,
хотя от меня было больше вреда, чем пользы; я взбаламучивала ластами ил и
вода затекала мне под маску в самые неподходящие моменты. Но Конрад был сама
доброта. У него есть удивительный дар заставлять человека чувствовать, что
он нужен. А также дар заставлять стыдиться глупых или необдуманных слов. И
еще у него есть дар учить - всему и всегда.
Из моего дневника, 9 апреля 1967 года
Лестер, занимающийся ловлей рыб на Кокосовом острове, отвез меня назад
в своей лодке, и я смогла отплатить ему за эту любезность, пересказав все
похвалы Лоренца по его адресу. В ответ
он с чувством сказал, что очень многому научился у Лоренца: "Я же всю
жизнь этих рыб вижу.
Вижу, что они там делают, но до сих пор мне и в голову не приходило: а
что они, собственно, делают?
Из-за Конрада я теперь весь океан по-новому вижу".
Приезд Лоренца принес мне еще одну, уже личную и нежданную радость. Мой
отец, Филипп Уайли, как раз опубликовал книгу "Волшебное животное", которая
во многом опиралась на труды Лоренца,
и я послала ее Конраду, познакомив их, так сказать, по почте. Фил,
тронутый ответом Конрада, стал приглашать его к себе - обязательно, когда он
в следующий раз приедет в Штаты. Фил не ждал, что это приглашение будет
принято. Однако в конце концов Конрад и его жена Гретль провели чудесные две
недели в гостях у Фила и Рики Уайли в Морской лаборатории Лернера на Бимини
(Багамские острова), наблюдая рыб и обмениваясь всякими историями. Эта
дружба, поддерживавшаяся затем
перепиской, принесла моему отцу в недолгие остававшиеся ему годы
огромную радость,
за что я всегда буду благодарна судьбе. Таков был еще один подарок,
который я получила от моих дельфинов, хотя и окольным путем.
8. Работа в открытом море
В 1963 и 1964 годах военно-морское ведомство занималось выяснением
того, с какой скоростью способны плыть дельфины. Рассчитав, какую мощность
они способны развивать и сопротивление воды, которое испытывает предмет,
имеющий форму дельфина, инженеры получили теоретическую предельную скорость
от 15 до 18 узлов, то есть чуть меньше 33 километров в час. Однако было
немало сообщений о том, что дельфины в океане подолгу плыли гораздо быстрее,
чем позволяют законы природы. Так, дельфины неоднократно сопровождали
эсминцы, шедшие со скоростью
30-35 узлов. Они не отставали от корабля, а офицеры и матросы клялись,
что много раз видели,
как дельфины проплывали мимо борта от кормы к носу и обгоняли эсминец,
развивший полный ход.
Если дельфины действительно способны плыть со скоростью до 35 узлов,
значит, им известно
о законах гидродинамики что-то такое, чего не знают военно-морские
инженеры и что было бы очень полезно узнать. Прежде всего следовало ответить
на вопрос, с какой скоростыо способен
в действительности плыть отдельно взятый дельфин.
Сотрудники военно-морской станции по испытанию оружия (НОТС) в
Калифорнии провели под руководством доктора Томаса Лэнга, специалиста по
гидродинамике, ряд экспериментов
с дрессированными дельфинами в маленьких и больших бассейнах, но ничего
сенсационного
не обнаружили. Кен Норрис, к которому обратился доктор Лэнг, решил
летом 1964 года провести
с каким-нибудь животным нашего Парка специальные исследования скорости
дельфинов.Жорж 24 марта поймал дельфина, который, как мы затем убедились,
представлял собой почти идеальный объект для дрессировки, - полувзрослого
самца афалины. Афалина-подросток -
это общительное, любопытное и практически бесстрашное существо. Он не
склонен к истерикам,
как глупенькая маленькая Леи, наша юная кико, и в отличие от взрослых
самцов, вроде Макуа, его
не занимают вопросы, связанные с престижем. Наш новый дельфиненок,
которого назвали Кеики ("детка" по-гавайски), прямо-таки без памяти влюбился
в дрессировочный отдел и во все, что там происходило, а мы все без памяти
влюбились в Кеики. Я помню, как заглянувший к нам дрессировщик из
"Маринленда" просто позеленел от завести, когда Кеики чуть ли не влез к нему
на колени, чтобы исследовать его карманы - и все из чисто дельфиньего
дружелюбия.
- Идеальное животное! - сказал этот дрессировщик. - Он будет делать
все, что вы от него потребуете.
А нам пришлось потребовать от Кеики очень многого. Кен выбрал Кеики для
экспериментов
по изучению скорости дельфинов. Предполагалось, что животные НОТС плыли
не в полную силу,
так как им было тесно в бассейнах. У Гавайского университета была
лаборатория примерно
в пятнадцати километрах к северу от Парка, в бухте Канеохе на Кокосовом
острове. Там вдоль берега была отгорожена узкая длинная полоса моря,
представлявшая собой отличную "беговую дорожку". Узкий вход в эту
искусственную лагуну перегораживался сетями, чтобы животное не могло
ускользнуть в бухту. Длиной полоса была в несколько сотен метров, шириной не
меньше 15 метров,
а глубиной около трех метров - уж, конечно, достаточное пространство,
чтобы дельфин чувствовал себя привольно. Кен объяснил, как нам следует
дрессировать Кеики для его целей, и мы принялись готовить нашего малыша к
командировке на Кокосовый остров.
Кеики, в частности, обладал тем достоинством, что не предпочитал одного
какого-то дрессировщика остальным - ему нравились мы все. Я приучила его к
свистку, Дотти - к рукам, Дэвид - подплывать на сигнал подводного зуммера, а
сам Кен Норрис добился, чтобы Кеики заплывал на носилки
и спокойно разрешал вынимать себя из воды, так что транспортировка его
не доставляла лишних хлопот. Первые недели на Кокосовом острове мы все
участвовали в дрессировке Кеики вместе
со студентами Кена и его сыном.
Вначале предполагалось, что Кеики будет по сигналу проплывать
размеченную трассу из конца
в конец на полной своей скорости, пока кто-нибудь засекает его время с
помощью секундомера. Выяснилось, что этого недостаточно. Для дальнейших
экспериментов Кен разметил лагуну цепью буйков, а Том Лэнг предоставил в
наше распоряжение тщательно отрегулированную кинокамеру, чтобы снимать
каждый проплыв сверху. Это позволило вычислять скорость с большей точностью,
чем при помощи секундомера: буйки обеспечивали точки отсчета и, просматривая
киноленту, можно было абсолютно точно определить, с какой скоростью двигался
Кеики между буйками в любой части лагуны.
Возникали проблемы и у дрессировщиков. Кеики нравилось кидаться вперед
со скоростью 11-12 узлов, но заставить его двигаться быстрее было трудно, а
разные использованные для этого
способы - поощрение за увеличение скорости или лишение поощрения за ее
снижение - часто
сбивали его с толку и обескураживали. Дэвид, Дотти и я долго ломали
голову над этой проблемой,
но без особого успеха, так что Кен в конце концов послал за Роном
Тернером, автором инструкций
по дрессировке, которыми мы постоянно пользовались. Не знаю, какие
приемы формирования применил Рон, но он добился того, что Кеики на коротких
отрезках развивал скоростью до 16,1 узла - достижение в свете дальнейшего
довольно внушительное, но заметно меньше того, на что надеялись Том и Кен.
Рон вернулся в Калифорнию, а Кен продолжал работать с Кеики на
Кокосовом острове. У него был ялик с подвесным мотором, и Кеики очень
нравилось гоняться за ним по лагуне. И вот в одни прекрасный день, когда я
тоже была там, нам всем пришло в голову, что Кеике следовало бы
испытать в бухте: вдруг на воле в погоне за быстрым катером Кеики
разовьет более высокую скорость?
До того времени, насколько мне известно, никто еще нарочно не выпускал
в море ручного дельфина
с расчетом, что он вернется. Представлялось вполне вероятным, что,
оказавшись на свободе, дельфин, как рыба, как всякое дикое животное, просто
уплывет в неведомую даль. Тем не менее никто из нас не сомневался, что Кеики
останется с нами. То, что произошло, Кен описал в своей книге "Наблюдатель
дельфинов. Встречи натуралиста с китами и дельфинами" (Norris K.S. The
Porpoise Watcher: A Naturalist's Experiences with Porpoises and Whales. -
N.Y.: W.W.Norton and Co., 1974, 142-143).
...Карен, Тед, Метт, Сьюзи и я погрузились в большую моторку,
установили сигнальную консоль на скамье, отбросили сеть, перекрывающую
выход, и позвали Кеики. Он в нерешительности задержался у сети, словно
собака перед дверью дома, где ее прежде встречали неприветливо. Мы медленно
двинулись к входному каналу, а Кеики следовал сзади, послушно подплывая к
подводному излучателю звука, едва мы включали отзывной сигнал. Когда лодка
достигла выхода из лагуны, Кеики явно занервничал. Он отстал, а когда мы
позвали его, неохотно приблизился, но тут же отплыл назад в лагуну. Я
выключил мотор и подзывал его до тех пор, пока
не увидел, что он как будто успокоился. Тогда мы снова включили мотор и
медленно вышли в открытую бухту Канеохе.
Кеики следовал за нами, пока мы не отошли от лагуны метров на
триста-четыреста, а тогда внезапно метнулся
в сторону, нырнул и исчез из виду. Мы тревожно смотрели по сторонам.
Секунды шли, а Кеики не появлялся.
У меня мучительно сжалось сердце при мысли, что мы потеряли нашего
ласкового Кеики, с которым работали так долго и хорошо. Затем Тед и Метт
увидели его - он быстро плыл вдоль самого рифа, но уже за входом в лагуну,
который, по-видимому, искал. С одного взгляда я понял, что он в панике. Не
зная, расслышит ли он наш сигнал сквозь толщу воды, через сотни разделяющих
нас метров, я нажал на кнопку. Кеики остановился точно ударившись о камень,
повернул и поплыл к нам. Когда он, резко выдыхая воздух, добрался до
подводного излучателя звука, у него в буквальном смысле стучали зубы и были
видны белки глаз. Мы знали, что все это признаки страха, точно так же, как у
людей. Кеики был охвачен ужасом, и тем не менее вернулся к нам.
- На сегодня хватит, - твердо сказал я. Мы повернули и осторожно повели
Кеики назад в лагуну. Очутившись
в ней, он ликующе пронесся по всей ее длине и принялся кружить около
нас в тесных пределах своего вольера, не меньше нас радуясь, что
благополучно вернулся домой.
На причале мы отпраздновали это событие обшей пляской, осушая за
здоровье Кеики стаканы апельсинового сока. Теперь Кен решил, что
эксперименты по изучению скорости следует проводить именно в отрытом море. И
раз уж дельфин остается с нами, а не уплывает навсегда, можно будет выяснить
еще много всякой всячины. Да, можно! Можно!
В калифорнийском НОТС тоже рассматривалась возможность выпустить
дрессированного дельфина в море, и примерно тогда же, когда мы отправились
на эту короткую прогулку с Кеики, они ненадолго выпустили в море ручную
самку в сбруе с привязанным буйком. Она не перепугалась, как Кеики, однако
ей очень мешал буек. Тем не менее она не пыталась уплыть от них, и они тоже
усмотрели
в этом залог самых разнообразных будущих исследований.
Итак, решено было продолжить изучение скорости в открытом море, на
более длинной дистанции, используя быстроходный катер, чтобы заставить Кеики
плыть побыстрее. Жорж и Лео установили линию буйков под берегом Кроличьего
острова - вулканической скалы, которая торчит из. моря прямо напротив Парка.
Помню, много говорилось об удобстве работы с "подветренной стороны"
Кроличьего острова, но беда в том, что никакой "подветренной стороны" у него
не оказалось
и волнение бывало там порядочное. Для Кеики соорудили просторную клетку
из проволочной сетки,
в которой у него было достаточно места для поворотов, чтобы не
царапаться и не ушибаться об ее стенки среди волн. Отрегулированную
кинокамеру для съемки проплывов установили на крутом склоне Кроличьего
острова. Для съемок прилетел из Калифорнии сам Том Лэнг, зачинатель этого
эксперимента, - высокий добродушный человек с неторопливой речью.
Возможность иногда отложить мел и логарифмическую линейку, чтобы,
например, улететь на Гавайи и поиграть с дельфинами, - вот одна из радостей
труда ученых. Но вряд ли уж такая большая радость - день за днем сидеть,
примостившись на раскаленных солнцем камнях Кроличьего острова где-нибудь на
обрыве среди вопящих морских птиц и их помета, щуриться в видоискатель и
слушать по радио, как мы внизу действительно получаем массу удовольствия.
Однако Том держался бодро,
а его присутствие гарантировало максимальную точность съемок, без чего
вся наша сложная работа пошла бы насмарку.
Кроме Тома и его группы в первый день в работе участвовали Жорж и Лео,
фотокорреспондент
и специалист по подводной фотосъемке, ну, и, разумеется, Кен и еще я. В
течение недели экспериментов в открытом море я была дрессировщиком - такой
интересной и в то же время такой выматывающей недели мне, пожалуй, ни до, ни
после пережить не пришлось.
После первой ночи, проведенной в море, Кеики нам как будто очень
обрадовался. Вид у него был нормальный. Мы привязали нашу моторку к клетке,
где волны беспощадно подбрасывали ее и мотали весь день - не очень-то
удачный причал. У обоих фотографов (бедняги!) тотчас началась морская
болезнь. Я и сама легко ей поддаюсь, особенно в маленькой пропахшей бензином
лодке, которая пляшет на одном месте, но я заранее приняла таблетку бонина,
средства вроде аэрона, а кроме того, за всеми хлопотами мне было не до
тошноты.Кен схватил ведро с рыбой, прыгнул одетый за борт и подплыл к клетке
поздороваться с Кеики. Кеики радостно резвился возле него, взял несколько
рыбешек, послушно подплывал к сигнальному зуммеру, который мы подвешивали в
разных концах клетки, и был как будто вполне готов начать работу.
Несмотря на волны, Кеики без всякого труда избегал жестких проволочных
стенок клетки, чего нельзя было сказать о нас: дня через два мы все ободрали
кожу на пальцах, исцарапали колени и покрылись синяками и ссадинами. Одежда,
правда, помогала, но мало, зато она хорошо защищала от солнца. Вода была
настолько теплой, что раздеваться не имело ни малейшего смысла. Рубашка с
длинными рукавами, тренировочные брюки и широкополая шляпа, сухие или
мокрые, были совершенно необходимы. Загар - вещь приятная, но два-три дня
работы в море под гавайским солнцем без какой-нибудь защиты уложат, вас в
больницу, даже если вы еще раньше успели как следует загореть. Несмотря на
все меры предосторожности я чуть ли не месяц мучилась с жутким солнечным
ожогом
на губе, там, где свисток, который я буквально не выпускала изо рта
весь день, стирал крем против загара - если я, конечно, вообще не забывала
его накладывать.
Подъехал Лео на катере, буксируя сигнальный аппарат, я перебралась к
нему со свистком и ведром рыбы, и Кен махнул, чтобы Кеики выпустили из
клетки. Стенка клетки быстро опустилась, и в море вылетел новый Кеики,
уверенный в себе, счастливый Кеики, который словно бы прекрасно понимал, что
происходит. Он нанес визит доктору Норрису, висевшему на клетке снаружи и
испускавшему одобрительные вопли. Затем, когда я включила отзывной сигнал,
Кеики восторженно помчался
к катеру и послушно сунул нос в излучатель. Потом он познакомился со
специалистом по подводной фотосъемке, который, как это обычно бывает, сразу
справился с морской болезнью, едва покинул поверхность моря и обосновался
под ней.
Мы завели мотор и, таща за собой аппарат, пошли вдоль линии буйков, а
Кеики последовал за нами, начав первый из многих и многих проплывов. Вот как
писал об этом Кен:
На протяжении опытов дельфин держался вблизи одной из лодок, даже когда
отзывной сигнал был выключен,
и ни разу не отплыл дальше, чем на 90 метров. После первого дня
процедура стала почти механической, и за тем, чтобы удерживать животное
вблизи лодки с помощью сигнала, практически никто не следил. Услышав
отзывной сигнал (который подавался портативным излучателем, подвешенным в
глубине клетки), дельфин возвращался
в плавучую клетку и позволял закрывать дверцу без каких-либо попыток
вырваться из нее (Norris K.S. Trained Porpoise Released in the Open Sea. -
Science, 147, No 3661, Feb. 26, 1965, 1058-1060).
Мы убедились, что Кеики нравится гоняться за катером, как собакам
нравится гоняться за кошками. Стоило нам завести мотор, и он уже мчался к
нам по волнам. Иногда он плыл у носа, а иногда обгонял нас и уходил вперед,
но чаще всего занимал позицию позади нас и чуть сбоку, прямо в кормовой
струе, с неподражаемым изяществом прыгая с гребня на гребень. Просто сердце
начинало щемить при виде того, как это дикое грациозное животное, абсолютно
свободное, по доброй воле и с видимым удовольствием сопровождает нас,
стремительно летя среди синих волн со всей скоростью, на какую оно только
способно.
Но какова была эта "вся скорость"? Спидометр катера иногда показывал 20
узлов, и, когда Кеики нас все-таки догонял, мы с Жоржем и Лео радостно орали
и хлопали друг друга по спине, а в конце проплыва скармливали Кеики
премиальную порцию рыбы. При таком волнении 20 узлов
по спидометру казались огромной скоростью. Катер задирал нос и прыгал с
волны на волну.
Все время проплыва я стояла, вцепившись одной рукой в поручень,
пригнувшись, стараясь удержать равновесие, - глаза устремлены на Кеики, губы
сжимают свисток, а свободная рука лежит на кнопке отзывного сигнала. Трудно
было до невероятности!
Некоторые дрессировочные проблемы остались неразрешенными. Во-первых,
было ясно, что Кеики использует кормовую и носовую волны: он всегда занимал
позицию там, где вызванное катером движение воды облегчало его движение
вперед. Во-вторых, у нас не было способа удерживать
его возле катера, если ему этого не хотелось. Как ни нравилось ему
гоняться за катером, если
мы уходили слишком далеко от него, он просто поворачивал и плыл обратно
к клетке. Он знал,
что мы вернемся.
Неделю спустя, считая, что сделано все возможное, мы вернулись в Парк.
Кеики заметно похудел, хотя в море он ел гораздо больше, чем в
дрессировочных бассейнах. Для него, как и для нас,
это была неделя не только радостей, но и тяжелой работы.
Анализ отснятой ленты преподнес нам неприятный сюрприз. Что бы там ни
показывал спидометр, наибольшая скорость, которую развил Кеики - и только на
10 секунд, - равнялась 13,1 узла. Почти все время он плыл медленнее 11
узлов, а постоянно следовал за катером, только если мы двигались со
скоростью б узлов или меньше.
Значит, надо начинать все сначала. Том Лэнг предположил, что вперегонки
с эсминцами плавают дельфины каких-то других видов, более быстроходные, чем
плотно сложенные афалины. Например, кико. Я же была убеждена, что
дрессировку надо строить иначе: так, чтобы понуждать животное увеличивать
скорость понемногу и чтобы оно совершенно ясно представляло себе, что именно
от него требуется, - один-единственный элемент, закрепляемый поощрением. И
мы принялись обдумывать совместную программу для следующего лета, когда Том
сможет снова приехать на Гавайи.
В этих будущих испытаниях мы с Томом Лэнгом решили использовать кико -
во всяком случае, выглядели они более быстрыми пловцами, чем афалины. Кико
не терпят одиночества, а потому
мы начали работать сразу с парой самцов - Хаиной и Нухой. Мы поместили
их в длинную лагуну
на Кокосовом острове - если есть достаточно места для хорошего спринта,
то в море выходить незачем, подумали мы.
Для того чтобы животным стало ясно, что от них требуется, я решила
использовать движущуюся приманку - нечто вроде электрического зайца, за
которым гоняются борзые на собачьих бегах.
Но сконструировать такую приманку оказалось непросто: необходимо было
каким-то образом тащить ее по воде с постоянной точно замеряемой скоростью,
которую можно было бы понемногу увеличивать, точно измеряя каждое ускорение.
Эрни Симмерер, создатель нашего "Эссекса", инженер с большой фантазией,
сумевший в конце концов сконструировать для Театра Океанической Науки
действительно дельфинонепроницаемые дверцы, и на этот раз придумал то, что
требовалось - электрический ворот с реостатом, способный сматывать линь с
любой заданной скоростью от 4
до 64 километров в час. Скорость вращения ворота можно было плавно
увеличивать с любой требуемой быстротой. Кроме того, выяснилось, что этот
аппарат открывает перед нами еще одну полезную возможность, которую я не
предусмотрела: приманку можно было остановить в воде сразу же, какой бы ни
была ее скорость, не запутав при этом линь - ворот гарантированно не давал
обратного рывка.
А это означало, что в случае, если животные начнут лениться или
отставать, их можно будет наказать, остановив приманку до конца проплыва.
Эффект будет тот же, что при отключении звукового сигнала. Кстати,
выяснилось, что в подобной ситуации животные сразу переставали работать
хвостом
и двигались по инерции еще 10-12 метров, пока полностью не
останавливались. Эта их манера позволила Тому Лэнгу получить с помощью
кинокамеры чрезвычайно интересные данные о "силе торможения", то есть о
сопротивлении, которое оказывает вода телу животного. Выяснилось,
что по обтекаемости они не уступают самым обтекаемым торпедам.
Позже мы описали наши эксперименты в статье (Lang
Th. G., Pryor К. Hydrodynamic Performance of Porpoises (Stenella
attenuata). - Science, 152 (1966), 531-533).
Первый этап дрессировки состоял из поощрения животных за то, что они
вплывали в свой загон, выплывали из него и, следовали за лодкой все дальше
по незнакомой лагуне до барьера из сетей, а также за то, что они плыли вдоль
подвешенного на пробковых буйках линя, который отмечал дистанцию, или под
ним. Перед началом собственно эксперимента животные были приучены к системе
пищевого вознаграждения, а также привыкли
к пловцам, лодкам и пребыванию в лагуне. Затем животные начали получать
вознаграждение за то, что прикасались к плавающей или буксируемой приманке,
а позже - за то, что они догоняли приманку, которую
на спиннинге вели к лодке или от лодки. На этом этапе дрессировки одно
из животных запуталось
в одножильной леске, и его пришлось поймать, чтобы освободить от нее. С
тех пор оба животных проявляли осторожность и страх по отношению к леске, но
не к приманке.
Когда животные научились преследовать приманку, на глубине в метр была
подвешена пласт-массовая финишная лента, и животные вознаграждались, если
они пересекали ее одновременно
с приманкой. Если они отставали, то не получали вознаграждения. После
проплыва ассистент в лодке подбирал приманку и возвращал ее к линии старта.
Назад дельфины обычно плыли рядом с лодкой
и занимали позицию для следующего проплыва.
Во время проплыва дрессировщик с кинокамерой находился на вышке около
финишной черты, откуда вел наблюдение и по радио руководил ассистентами в
лодке и у ворота. На протяжении нескольких недель длина
проплывов варьировалась, а скорость движения приманки постепенно
увеличивалась. За каждый удачный проплыв вознаграждались оба животных, хотя
более крупное доминирующее животное часто оказывалось ближе к приманке...
После достижения скоростей от 6 до 8 метров в секунду животные,
по-видимому, утратили интерес
к более медленным проплывам. Действительно, Ханна и Нуха как будто
получали большое удовольствие от гонок с приманкой. На скорости около 15
узлов - по-видимому, максимальной скорости Кеики - Хаина и Нуха плыли рядом
с ней без всякого труда. Они не могли с места взять такой же разгон, какой
давал ворот, а потому мы отработали определенную цепь поведенческих
элементов. Ассистент в ялике держал приманку в воздухе, а дельфины описывали
круг, занимали позицию позади ялика и по знаку ассистента кидались вперед,
так что приманка оставалась позади них. Затем он опускал приманку в воду,
включался ворот, приманка быстро неслась вперед, настигала дельфинов, и они
плыли к финишу, держась наравне с ней. Если они пересекали финишную черту
одновременно с приманкой, дрессировщик с киновышки свистел и бросал им по
нескольку рыбешек.
Если более трех проплывов подряд животные оставались без вознаграждения
или если оно оказывалось скудным, они утрачивали интерес к работе. Она была
тяжелой, и ради одной-двух рыбешек они ее попросту не хотели выполнять.
Поэтому скорость приходилось повышать постепенно, так, чтобы процент
успешных проплывов оставался высоким. Число проплывов за день, естественно,
не могло быть большим, так как животные быстро наедались.
Когда мы подняли скорость до 20 узлов, нам казалось, что кико
выкладываются полностью. Никому
из нас еще не приходилось видеть, чтобы дельфины мчались по воде,
работая хвостом так, что
в глазах рябило. Тем не менее они и при этой скорости через некоторое
время уже нагоняли приманку в каждом проплыве. Только достигнув скорости в
21 узел, они начали сдавать. Мы получили два-три успешных проплыва на
скорости 22 узла, однако на скоростях между 21 и 22 узлами животные часто не
могли угнаться за приманкой. Мы держали их на этих скоростях почти три
недели, чтобы убедиться, не терпят ли кико неудачу только потому, что не
прилагают всех усилий. Но нет, они достигли своего олимпийского предела -
скорости панического бегства.
Собственно говоря, эта скорость была чуть выше той, которую, казалось,
допускали законы гидродинамики и предполагаемая мощность дельфинов. Однако
Том Лэнг высчитал, что на коротких расстояниях дельфины способны развивать
большую мощность, чем люди и лошади, на показатели которых опирались прежние
оценки. Максимальный расход энергии приводит к кислородному голоданию мышц;
вы сжигаете все запасы своего топлива и немного сверх того,
а затем должны отдыхать для их пополнения, как отдыхали и наши
дельфины. Однако у дельфина кислородное голодание наступает позже, чем у
наземных животных; сердце дельфина пропорционально весу тела вдвое больше
человеческого, объем крови у него больше и процент гемоглобина - вещества,
несущего кислород в клетках крови, - тоже выше. Том высчитал, что так
называемые морские свиньи, роды Phocoena и Phocoenoides, у которых сердце
относительно веса тела вчетверо больше, чем у наземных животных, а объем
крови вдвое больше, вероятно, способны плыть быстрее, чем даже наши кико,
хотя тут существует критический предел, поскольку каждое незначительное
увеличение скорости требует заметного повышения мощности.
Ну, а капитаны эсминцев, клявшиеся, что дельфины "описывали круги около
корабля", шедшего
со скоростью 35 узлов? Вспоминая Кеики рядом с катером, просматривая
фильмы с дельфинами, плывущими у носа судна, мы поняли, что происходило на
самом деле. Дельфины, сопровождающие эсминец, попросту катятся на носовой и
кормовой волне корабля, точно любители серфинга. Изгибая хвост так, чтобы
использовать давление волны, они несутся вперед, не прилагая никаких усилий.
Они не плывут, а едут на волне с той же скоростью, с какой идет корабль.
Добавляя к этой скорости свою собственную, они могут перескочить с кормовой
волны на носовую или на несколько секунд перегнать корабль, однако почти все
время они именно едут на волне. Естественно, им это очень нравится,
и они спешат пристроиться к носу любого судна, пересекающего их участок
океана.
В море легко заметить, что стадо дельфинов никогда не нагоняет судно
сзади. Животные появляются под углом к его курсу, когда он к ним только
приближается, и катаются на его волне до тех пор, пока это их устраивает.
Это всемирный дельфиний спорт, хотя рекорды, вероятно, у каждого вида свои.
Не думаю, чтобы возле эсминцев так уж часто резвились афалины: они, без
сомнения, предпочитают рыболовные суда, идущие со скоростью около 20 узлов,
а скорости военных кораблей, вероятно, больше по вкусу быстроходным морским
свиньям, но, как бы то ни было, моряки в таких случаях вовсе
не сверхдельфиньи скорости, а нормальную дельфинью скорость,
слагающуюся со скоростью
их собственных судов.
Необходимостью перехватывать корабль под углом к его курсу, вероятно, и
объясняется утверждение Германа Мелвилла, что дельфины "всегда летят по
ветру с пенистого гребня на пенистый гребень". Современные суда идут по
курсу независимо от направления ветра, однако парусные корабли вроде
китобойцев, на которых плавал Мелвилл, обычно шли по ветру или под небольшим
углом к нему. Естественно, что на перехват такого судна удобнее двигаться
так, чтобы ветер (и волны) подгонял тебя сзади. Не удивительно, что для
Мелвилла дельфины были молодцами, несущими ветер.
Я невольно задумывалась над тем, каким образом возникла у дельфинов эта
игра - катание
на носовой волне кораблей. Ведь дельфины бороздят океаны уже не один
десяток миллионов лет,
а суда появились в их мире лишь несколько тысяч лет назад. Однако почти
все дельфины во всех морях и океанах удовольствия ради пристраиваются к
проходящим судам, и точно так же они играли
у носа греческой триеры или доисторического таитянского каноэ, впервые
нарушивших покой прежде безлюдных вод. Так как же они развлекались, когда
люди еще не научились строить корабли?
Как-то во время полевых наблюдений Кен Норрис, по-видимому, нашел
отгадку. У берега острова Гавайи он увидел горбатого кита, который быстро
плыл, естественно, гоня перед собой волну.
И в этой волне резвились афалины. Киту это, по всем признакам, большого
удовольствия не доставляло: по словам Кена, он напоминал лошадь, у которой
вокруг морды вьются мухи. Но он ничего
с этим поделать не мог, и дельфины прекрасно проводили время.
Тем временем Кена и военно-морское ведомство'США заинтересовала новая
проблема. Как глубоко может нырнуть дельфин? Как долго он способен
оставаться на глубине? И что происходит с его легкими и другими внутренними
органами, когда он ныряет? Не спадаются ли его легкие от гидро-статического
давления? Каким образом удается китам оставаться под водой по часу и
опускаться
на огромные глубины? Ведь кашалоты запутывались в подводных кабелях на
километровой глубине! Так почему же у них в отличие от людей не бывает
кессонной болезни, азотного опьянения или
даже - на больших глубинах - кислородного отравления?
Найти ответы на эти вопросы можно было таким способом: обучить
какого-нибудь дельфина нырять по команде, затем отправиться с ним на
глубоководье где-нибудь у гавайского побережья и при-ступить к изучению его
способности нырять.
Кен получил от военно-морского ведомства еще одну субсидию - на этот
раз для работы с ныря-ющим дельфином. Исследования ему предстояло вести
совместно с Говардом Болдуином
из Лаборатории сенсорных систем в Аризоне, на которого возлагалась
разработка и конструирование необходимого оборудования: электронной приманки
для ныряния, а также датчиков, которые надевались бы на животное, чтобы
следить за работой его сердца, и т.п.
Кен решил взять для этой программы морщинистозубого дельфина, поскольку
его своеобразное строение как будто специально приспособлено для ныряние на
большие глубины. Мы выбрали Поно.
Теперь, когда почин с дрессировкой в открытом море был сделан, мне
хотелось, чтобы ею занялись
и другие. Естественно, выбор пал на Дотти - право на это ей давал не
только стаж, но и талант.
А потому Дотти начала почти все свое время посвящать Поно.
Прежде чем приступить к намеченной работе, необходимо было найти ответ
на очень трудный вопрос: как надеть датчики на дельфина. Для этого
требовалась сбруя. Всякая сбруя, для какого животного она ни предназначалась
бы, должна отвечать нескольким основным требованиям. Она должна быть удобной
и прочной. Она должна плотно облегать животное. Свободная или незатянутая
сбруя будет натирать кожу. Если же к сбруе надо прикреплять груз - например,
контейнер с приборами, - она должна обеспечивать правильное его положение,
причем так, чтобы он никак не стеснял животное.
Выяснилось, что придумать сбрую для дельфина - задача не из легких.
Тело у него обтекаемой формы, а кожа скользкая. Ну, где тут закрепишь сбрую?
Кольцо на шее будет достаточно надежно удерживать передний ее конец, но
туловище дельфина сужается так резко, что второе кольцо, охватывающее его
середину, неминуемо будет сползать либо назад, либо вперед, как бы туго его
не затягивали. Позади спинного плавника тоже ничего закрепить нельзя.
Кроме того, мы обнаружили, что стоило животному немного поплавать,
напрягая и расслабляя мышцы, как все части сбруи сдвигались и
перекашивались. А когда животное ныряло хотя бы на пол-метра, его тело
словно сжималось, и даже идеально пригнанная сбруя неминуемо съезжала.
О том, чтобы зацепить что-то за грудной плавник, не могло быть и речи:
нежная кожа подплавниковой ямки, "подмышки", тут же воспалилась бы. Любой
ремень, задевавший задний край спинного плавника, где он утончается до трех
миллиметров, тоже причинял животному страдания.
А ведь, кажется, как просто - придумать сбрую. И наша беспомощность
страшно меня бесила, пока как-то вечером я не разложила перед собой сбрую
одного из моих пони и не поглядела на нее непредвзятым взглядом.
Конская сбруя состоит из шести основных компонентов: уздечки, подпруги,
постромок, шлеи, подхвостника и вожжей. Каждый из этих компонентов в свою
очередь включает несколько частей. Одна подпруга, назначение которой, по
идее, исчерпывается тем, что она опоясывает животное
и удерживает остальную сбрую на положенных местах, имеет
чересседельник, подушку-седелку, смягчающую давление на позвоночник лошади,
подпружный ремень, отстегивающийся с обеих сторон, петли для оглобель,
оттяжки, препятствующие оглоблям задираться, кольца для пропуска вожжей,
кольцо для подхвостника (проходящего под репицей, которая служит
"фиксатором",
не позволяющим всей сбруе соскользнуть вперед) и крючок для мартингала,
который соединен
с другим "фиксатором" - уздечкой на голове лошади.
Следовательно, подпруга состоит примерно из двадцати кусков кожи и по
меньшей мере из восьми застежек и других металлических частей. В целом же
сбруя включает около ста пятидесяти отдельных элементов. И каждый из них
совершенно необходим, чтобы сбруя надежно выполняла свое назна-чение.
Размеры, форма, прочность, материал и способ прикрепления каждого элемента
строго определяются его функцией.
А теперь подумайте вот о чем. Лежавшая передо мной сбруя во всех
деталях, за исключением чисто декоративных, была практически такой же, какую
надевали на лошадей возницы египетских колесниц три тысячи лет назад. И
значит, эта сбруя создавалась мало-помалу еще задолго до возникновения
египетской цивилизации.
Следовательно, это был сложный процесс, а вовсе не озарение,
снизошедшее на смышленого пещерного человека, который в одно прекрасное утро
взял да и придумал, как ему запрячь лошадь. Вот тут-то я наконец осознала,
что идеальную сбрую для дельфинов нам сразу не создать.
Как раз тогда у нас побывал Билл Бейли, дрессировщик одной из
военно-морских станций. Он рабо-тал там с дельфином, которого они в
Калифорнии выпустили в открытое море "припряженным"
к буйку. И с проблемой сбруи Билл возился уже довольно давно.
Последняя его модель состоял из узкого ременного кольца далеко позади
спинного плавника, которое проходящими по бокам животного ремнями
соединялось с хомутом на шее и ремнем, опоясывающим брюхо. Нам такая
конструкция понравилась. Кроме того, Билл посоветовал взять для сбруи
материал, о котором я даже не подумала. Кожу в воде, разумеется,
использовать нельзя. Резина быстро утрачивает упругость. Веревки натирают
кожу. Материя гниет. Билл использовал мягкую, крепкую нейлоно-вую тесьму, из
которой изготовляются парашютные стропы.
Я раздобыла такую тесьму, и тут нам вызвалась помочь Филлис Норрис. По
наброску Билла они
с Дотти соорудили для Поно сбрую во многих отношениях вполне
удовлетворительную. Единственный существенный ее недостаток заключался в
том, что как следует облачить в нее Поно с борта бассейна было почти
невозможно. Чтобы поправить ее и надежно застегнуть, Дотти приходилось
надевать маску и прыгать в воду.
Уже позже мне довелось увидеть удивительно изящное решение проблемы
дельфиньей сбруи,
до которого я сама не додумалась. В фильме Майка Николса "День
дельфина" животные таскали свои инструменты в кольцевидном пластмассовом
контейнере, который держался на их туловище совершенно свободно, как надетый
на руку браслет без застежки. Дельфины быстро плавали
и прыгали, по-видимому, не испытывая никаких неудобств, а гладкая
пластмасса раздражала их кожу не больше, чем солнечные очки раздражают кожу
у нас на лице.
Перед тем как мы взяли Поно в море, Говард Бодуин приехал на Гавайи
проверить свои приборы,
и, в частности, датчик давления и электрокардиограф, с помощью которого
он намеревался следить за сердцем ныряющего животного. Я привела его в Театр
Океанической Науки, чтобы испробовать приборы на Макуа. Я опасалась, что
Поно еще недостаточно подготовлена к знакомству с ними,
но была убеждена, что старина Макуа спокойно позволит надеть на себя
пояс с черными ящичками Говарда и, как старый профессионал, отнесется ко
всей процедуре с достаточным терпением.
В перерыве между представлениями мы выпустили Макуа в демонстрационный
бассейн, я застегнула на нем пояс Говарда, потом сняла пояс и дала Макуа
рыбы. Все сошло отлично. Затем мы подвесили к поясу один из приборов, я
подозвала Макуа и начала снова надевать на него пояс.
Макуа взвился, на дыбы, точно испуганная лошадь, умчался в
противоположный угол и затаился там. Что же это такое?!
- Может быть, дело в сигнале, - неуверенно предположил Говард.
В каком еще сигнале? Ну... он думал, что я знаю. Прибор издает очень
громкий звук, но только
на частотах, слишком высоких для человеческого слуха. Для человеческого
- может быть, но не для дельфиньего. Макуа, вероятно, почувствовал себя так,
словно мы пытались привязать ему к брюху ревущую пароходную сирену.
Говард, кроме того, привез приспособление, к которому предстояло нырять
Поно, - рычаг на тяже-лом кабеле, чтобы опускать его с катера на нужную
глубину. Поно будет нырять и нажимать на рычаг, включающий зуммер, и таким
образом дрессировщик узнает, что задача выполнена, а Поно узнает, что
сделала все правильно и ее ждет вознаграждение. Дотти начала работать с Поно
и рычагом
в дрессировочном бассейне.
Недели за три до предполагаемого начала экспериментов в открытом море
нам пришло в голову, что дрессировку с тем же успехом можно вести в Театре
Океанической Науки на глазах у зрителей. Хоку недавно болел, и я считала,
что ему и Кико пора отдохнуть. Мы отправили обоих в дрессировочный отдел, а
Поно и Кеики забрали в парк "Жизнь моря".
Благодаря Поно и Кеики представления в Театре Океанической Науки
приобрели особый смысл. Это же были настоящие экспериментальные животные, и
все, что они проделывали перед зрителями, служило определенной научной цели.
Те, кто приходил снова через несколько дней - а таких зрителей набиралось не
так уж мало, - своими глазами видели, насколько успешно идет обучение.
Поно демонстрировала проплыв сквозь обручи, входивший в эксперимент по
определению сопротивления, которое вода оказывает телу дельфина. Кеики
приучился носить наглазники для исследований эхолокационной способности
дельфинов, которые предполагал провести Кен. Оба животных подчинялись
отзывному сигналу и по команде заплывали на носилки. Поно ныряла к рычагу
зуммера у самого дна бассейна. Во время каждого представления Дотти
спускалась под воду
и надевала на Поно ее сбрую с приборами.
Ренди и Дотти просто блистали, меняясь ролями на протяжении одного
представления - сначала Ренди работала с дельфинами, а Дотти читала лекцию,
затем Дотти брала животных на себя
и уступала Ренди лекционную площадку. Зрители же наглядно убеждались,
что обе они занимаются настоящим делом и обе хорошо знают то, чем
занимаются.
Кен тоже был доволен. Сперва он, возможно, опасался, что его
экспериментальных животных экс-плуатируют в коммерческих целях и что в
микрофон будут сообщаться не вполне верные сведения. Но мы в этом смысле
были чрезвычайно щепетильны, а вскоре стало ясно, что пять ежедневных
представлений равны пяти дрессировочным сеансам вместо тех двух, которые нам
удавалось выкро-ить в перегруженном дрессировочном отделе, где всегда царила
суматоха. Оба дельфина делали быстрые успехи.
Эксперимент, к которому мы готовили Поно, увлекательно описан Кеном в
его книге "Наблюдатель дельфинов". Я же была просто зрительницей и никакого
прямого участия в нем не принимала. Однако зрительницей я была крайне
заинтересованной и ощущала себя ответственной за все происходящее. В те дни,
когда Поно работала в открытом море, практически все записи в моем дневнике
связаны
с этим экспериментом.
Понедельник, 5 октября 1964 года
Кен намерен завтра взять Поно в море. Я не слишком доверяю прибором
Говарда Болдуина, которые ей пред-стоит носить. Они постоянно ломаются в
Театре Океанической Науки, так что же с ними будет в море? Очень напряженный
момент - Поно впервые окажется в море на свободе. Не потеряем ли мы ее?
Будет ли она работать? Сбрую еще усложнили. Ее неудобно надевать, а Поно
неудобно ее носить. По-моему, Кен слишком торопится. А может быть, мы,
дрессировщики, тянем время и продвигаемся слишком медленно! Однако Кен вел
себя очень благородно, разрешив нам использовать Кеики и Поно в
представлениях, и что ни говори, а ведь эксперимент с Кеики увенчался полным
успехом. Наверное, нас всех перед началом таких экспериментов обязательно
должны мучить сомнения.
Приехали Лилли. Уильям Шевилл (специалист по китообразным из
Океанографического института в Вудс-Холе) приедет в субботу. Чуть ли не все
светила дельфинологии соберутся под одной крышей!
Вторник, 6 октября 1964 года
Сегодня Поно отправили в бухту Покаи. Один день она будет работать
рядом с судном в гавани, а потом начнутся эксперименты в открытом море.
Вернулся Говард Болдуин - вдобавок к Грегори Бейтсону, а также
к Джону Лилли и Биллу Шевиллу. Билл Шевилл развлекает нас всех ученым
остроумием. Лилли явился в ярких клетчатых шортах, и Билл воскликнул:
"Глядите-ка! Джон обзавелся сетчатой окраской!"
Сегодня я ужасно разозлилась на обоих Лилли за то, что они не остались
поглядеть на представление в Бухте Китобойца. Подумать только! Ведь она еще
ни разу не видела вертунов. У нее была стирка, и они ушли. Может быть, она
не любит дельфинов?
Среда, 7 октября 1964 года
Сегодня Поно работала очень удачно. Она робела, старалась держаться
поближе к Дотти, подчинялась отзыв-ному сигналу, нырнула к приманке рядом с
"Имуа", стоявшим на якоре в гавани, не пугалась других судов и даже поплыла
вслед за одним из них, так что ее пришлось отозвать. Между экспериментами
она развлекалась тем, что таскала со дна пивные жестянки и грейпфруговые
корки. Кен просто в нее влюбился.
Приборы Говарда вышли из строя, и запасные части придется Доставить
самолетом с материка.
Четверг, 8 октября 1964 года
Мэй больна. Дотти все еще в море, так что сегодня я опять провела
десять представлений: пять раз вела рассказ в Бухте Китобойца и пять раз
работала с животными в Театре Океанической Науки. Ни секунды свободной -
даже моих ребят из школы забрала Ренди Льюис.
Наверное, с Поно все-таки следовало поехать мне. Они ее сегодня
потеряли. После того как они вышли в море, она все сильнее возбуждалась, а
потом возле приманки появились мелкие акулы, и она исчезла - в последний раз
ее видели, когда она выпрыгнула из воды в полутора километрах от них. Может
быть, дело в том, что они слишком ее торопили - более сорока нырков, и они
дошли до глубины 37,5 метра. К тому же она часто ныряла без сигнала, не
дожидаясь, чтобы его включили, так что они тратили время в море, пытаясь
погасить ныряние без сигнала, а этого, на мой взгляд, делать было нельзя.
(Этим следовало заняться в начале дрессировки, и я должна была бы предвидеть
такую возможность.)
Дотти расстроена до слез и завтра пойдет в море с сигнальной
аппаратурой на поиски Поно. А я хотела взять выходной...
Два часа ночи
Не могу заснуть, все думаю о Поно. Будь я там, я, наверное, иногда
возражала бы, пусть даже в присутствии Лилли и Шевилла. Хотя Поно все равно
могла уплыть. Ну, наверное, Дотти достаточно отстаивала Точку зрения
дрессировщиков. Но что заставило Поно уплыть?
Может быть, стено так и остаются дикими? Или что-нибудь случилось? Она
послушно плыла
за "Имуа", но, как только они вышли на глубину, явно начала нервничать.
Пятница, 9 октября 1964 года
Хорошие новости! Рыбаки видели Поно в море у бухты Покаи - она пять
минут плыла за их судном. Кен и Джим Келли завтра снова отправятся искать
ее.
Кен и Джим искали Поно еще два дня. Затем поиски продолжили Дотти и
Говард Болдуин,
но безрезультатно.
Что же произошло с Поно? Тщательный анализ всех обстоятельств позволяет
предположить,
что работавший на низких частотах зуммер привлек акул, и Поно поддалась
панике. Ведь акулы, несомненно, враги дельфинов - в любом диком стаде у
многих животных на теле видны шрамы
в форме полумесяца или же вырваны куски плавников: нанести такие
повреждения могут только акулы. По-видимому, дельфины способны уплыть от
акул или защититься от одиночной акулы, дружно
ее тараня, - рыбаки иногда бывали свидетелями таких схваток. Но
окруженному акулами одинокому дельфину грозит серьезная опасность. Вот как
Кен Норрис описал в научной статье то, что произошло с Поно:
В конце концов Поно отказалась нырнуть еще раз и начала описывать
быстрые круги впереди судна, время от времени хлопая по воде грудными
плавниками и хвостом - признаки волнения, хорошо известные дрессировщикам
дельфинов. Иногда она при этом уплывала довольно далеко. Тут мы заметили,
что возле
зуммера кружат три небольшие акулы... Мы приготовились поднять Поно на
борт и вытащили аппаратуру, но она не подплыла на отзывной сигнал и
продолжала быстро плыть недалеко от нас все с теми же признаками волнения.
Затем она направилась в открытое море и скрылась из вида. Когда мы повернули
"Имуа", чтобы следовать за ней, мы заметили спинной плавник и кончик хвоста
крупной акулы (длиной около четырех метров), двигавшиеся прямо к тому месту,
где только что дрейфовал "Имуа" (Norris K.S. Open Ocean Diving Test with a
Trained Porpoise. - Deep Sea Research, 12 (1965), 505-509).
Четыре метра! Просто огромная акула - длиной с двух высоких мужчин,
стоящих на плечах друг
у друга, и много тяжелее их обоих вместе. Неудивительно, что Поно
перепугалась. К счастью, на ней не было сбруи, и можно надеяться, что она
благополучно вернулась к прежней вольной жизни. С этих пор Жорж всегда,
когда плавал в этих водах, брал с собой на "Имуа" сигнальную аппаратуру
Поно. Однажды, много месяцев спустя, они проходили мимо стада стено, и Жорж,
Лео, а также Кен, который на этот раз был с ними, решили, что узнали среди
дельфинов Поно. Это кажется маловероятным,
но благодаря многочисленным шрамам и рубцам стено довольно легко
различаются индивидуально, а Жорж, Лео и Кен были опытными наблюдателями.
Они сразу же остановили судно, опустили в воду излучатель звука и включили
отзывной сигнал. Дельфин, в котором они опознали Поно, отделился
от стада, подплыл к "Имуа" и сунул нос в излучатель, как была приучена
делать Поно. Но у них под рукой не было ни рыбы, ни свистка, чтобы
вознаградить ее, и прежде, чем они успели что-нибудь придумать, она
вернулась к стаду и уплыла с ним.
На следующее лето Кен наметил еще одну серию экспериментов с ныряющим
стено. Теперь
я решила заняться дрессировкой сама. Меня угнетала мысль, что Поно
выпустили в море, когда она еще не была готова к этому, и я чувствовала себя
виноватой. Мне казалось, что более продуманная программа дрессировки и
надежное закрепление снизят возможность того, что животное удерет
в самоволку. А если опять случится неудача, то во всяком случае
ответственность будет лежать только на мне и у меня хотя бы останется
утешение сознавать, что я приняла все меры предосторожности, какие только
могла придумать.
Говард Болдуин привез новую приманку - обруч с электроглазом. Никакого
зуммера - только световой луч! Проплывая сквозь обруч, животное перекроет
луч, и это сразу включит сигнал
на палубе, а также ультразвук, который скажет животному, что оно
правильно выполнило свою задачу. Мы выбрали Каи, самца стено, довольно
агрессивного, но прекрасно работавшего. Кроме того, всему, что требовалось
от Каи, мы научили еще одного стено - самочку по имени Хоу ("счастливая").
Если Каи все-таки дезертирует, его сможет заменить Хоу.
Кен отвел на эксперимент десять дней и выбрал для него ту же бухту
Покаи, тихий маленький порт, где начинала работать Поно. От дома Кена, от
моего дома и от парка "Жизнь моря" до Покаи было добрых два часа езды. Тэп
находился на материке, где он раздобывал фонды для нового проекта,
а потому мы с Норрисами решили сэкономить ежедневные четыре часа на
дорогу и на время эксперимента перебраться с детьми в Покаи.
Я нашла прелестную молоденькую девушку Клодию Коллинз, которая
согласилась пасти моих ребят, пока я весь день буду в море, и мы сняли
домики в недорогом отеле на берегу. Кроме четырех Прайоров и Клодии, шести
Норрисов, а также Жоржа и Лео, которые жили на "Имуа", наша компания
включала двух младших дрессировщиков (Блэра Ирвина и Боба Болларда), Говарда
Болдуина (с на-бором инструментов и запасными частями) и двух сотрудников
журнала "Лайф" - писательницу Мардж Байере и фотографа Генри Грошински.
Дети подобрались по возрастной гамме очень удачно и провели упоительную
неделю, плескаясь
в воде, строя замки из песка, поглощая рекордные количества тунца и
арахисового масла, а в сумер-ках крепко засыпая в уютных полных песка
постелях под плеск волн, лижущих мол, под поскрипыва-ние и тарахтение
рыбачьих судов в порту, под дальние голоса и смех туристов и рыбаков на
берегу бухты.
Так же удачно подобрались и взрослые - как по возрастной гамме, так и
по авторитету. Для меня это было блаженство - никаких административных
проблем и неприятностей, которые каждый день пор-тили мне кровь в Парке,
никаких оскорбленных самолюбий и свар из-за распределения обязанностей,
никакого бюджета, никаких ссор и флиртов, никаких неосуществимых или
противоречивых требований от начальства, а только интересная работа и
горстка людей, знающих, что и как надо делать. Какое это было счастье!
Каждое утро мы отправлялись на моторке к "Имуа", стоявшему на якоре
среди рыбачьей флотилии,
и к Каи, который отдыхал рядом с его бортом в небольшой удобной клетке,
сконструированной Кеном. "Имуа" поднимал якорь, и мы медленно выходили в
спокойное летнее море (спокойное потому, что его всей своей громадой
заслонял от ветра остров Оаху), буксируя у борта Каи в его клетке.
Благоразумный Каи все время оставался в середине клетки, без труда плывя со
скоростью "Имуа". Вскоре
мы оказывались над глубинами в триста и больше метров.
Мы вели опыты сериями по 10-15 нырков, строго соблюдая все детали
поведенческой цепи, которую я отработала с Каи. Сначала Боб Боллард
забирался в клетку и надевал на Каи его сбрую. Затем
мы открывали дверцу, и я опускала в воду рычаг. Когда Каи нажимал на
рычаг, он получал звуковой сигнал "ныряй". Таким образом, если ему не
терпелось начать работу, он держался у борта, выпрашивая, чтобы я опустила
рычаг, а не расходовал силы на незапланированные нырки.
Когда раздавался включенный рычагом сигнал, Каи нырял к обручу,
подвешенному под "Имуа", проплывал сквозь него, пересекая световой луч,
поощрялся отзывным сигналом, всплывал, поощрялся рыбой и возвращался в
клетку. Это возвращение в клетку перед следующим нырком помогало
дополнительно контролировать его поведение. Кроме того, если бы акулы
все-таки появились, мы, по нашим расчетам, могли сразу же запереть Каи в
клетке, гарантируя ему безопасность.
Генри Грошински снимал всю эту процедуру под водой для статьи в "Лайф".
Генри был неплохим аквалангистом, но опасался акул - особенно после того,
как узнал историю Поно, которая сбежала
в этих самых водах. Естественно, все мы старательно подливали масла в
огонь: мы трогательно про-щались с ним и возносили молитвы о его
благополучном возвращении всякий раз, когда он готовился уйти под воду, и
успокаивали его, сообщая, что акулы, хотя и встречаются вокруг Гавайских
островов во множестве, на людей нападают сравнительно редко, а затем
перечисляли все известные случаи таких нападений.
На самом же деле на протяжении этой недели мы не видели в море ни
единой акулы. Если бы они появились где-нибудь поблизости, мы бы их
обязательно обнаружили. Вода была сказочно прозрачной: в любом направлении
взгляд проникал по меньшей мере на шестьдесят метров. Мы все по нескольку
раз спускались под воду, чтобы полюбоваться этой прозрачностью - океан
замыкался смутной синевой глубоко внизу и далеко по сторонам, а вверху
висело днище "Имуа", такое четкое, словно оно плавало в воздухе. Жорж и Лео
внимательно следили за фотографом все время, пока
он оставался в воде, и вглядывались в море вокруг. Если бы они заметили
акулу, гулкие удары
по металлу (можно было, например, бить гаечным ключом по клетке Каи)
сразу бы предупредили пловцов и они успели бы благополучно вернуться на
борт.
Под вечер, когда Каи наедался до отвала, мы запирали его в клетку и
возвращались в гавань. Иногда мы с Филлис стряпали обед, но чаще взрослые
отправлялись в японский ресторанчик, обслуживав-ший главньм образом рыбаков
и такой крохотный, что наша небольшая компания из девяти-десяти человек
занимала там половину столиков. Мы ели суп мисо, сасими, сукияки, якитори,
рис в огромных мисках и литрами пили японское пиво.
Тихие звездные вечера мы проводили на пляже, играли на гитаре и
слушали, как Кен Норрис рас-сказывает про дельфинов, а Мардж и Генри - про
свою работу в "Лайф": смешные, волнующие
и грустные истории.
Два вечера подряд в бухту заходило множество молоди авеовео. Эти
восьмисантиметровые красные рыбки" очень вкусны, а кроме того, служат
отличной приманкой. С наступлением темноты Жорж пригласил всех детей на
"Имуа" ловить для него авеовео. Ему нужно было запастись приманкой для ловли
аквариумных рыб.
Казалось, от одного конца бухты до другого от поверхности до дна на
каждые сто кубических санти-метров воды приходилось по одному авеовео. На
крохотные крючки, подвешенные к коротким бам-буковым удилищам, дети ловили
рыбешку с такой быстротой, с какой взрослые успевали наживлять эти крючки,
и, пока у детей не начали слипаться глаза, ведра стремительно наполнялись
маленькими алыми авеовео. Повсюду вокруг нас в темноте японцы и гавайцы с
пристаней и палуб, попивая пиво, целыми семьями ловили при свете газовых
фонарей авеовео, и смех их детей разносился над водой, мешаясь со смехом и
криками наших ребят.
Жители маленьких гавайских городков удивительно вежливы. Как и прошлым
летом, во время работы с Поно, люди приходили поглядеть на дельфина, но они
никогда не надоедали животному или дрес-сировщикам - просто смотрели,
улыбались, кивали нам и шли своей дорогой. Днем рыбаки болтали
с Жоржем по радио, но ни одно судно ни разу не подошло к "Имуа", чтобы
поглазеть на нашу работу, и никакие зеваки не нарушали покоя наших мирных
дней и вечеров.
На пятый день мы отложили разнообразные сбруи, которые надевали на Каи.
Я полагаю, что Говард получил все необходимые ему данные, но меня, как
дрессировщика, интересовало одно: можно было уже не возиться со сбруей.
Однако мы решили провести еще один эксперимент. Каи уже постоянно нырял на
глубину около 45 метров, и Кен хотел выяснить, спадаются ли у него на такой
глубине легкие. Люди погибают, если их легкие под воздействием давления
спадаются, но у дельфинов ребра довольно гибки, и создавалось впечатление,
что их легкие спадаются постоянно и без всякого вреда для них.
Кен решил, что мы могли бы это проверить, изготовив пояс, который
сжимался бы, когда животное уходило в глубину, а затем, когда оно
выныривало, снова растягивался бы, оставляя крючок
в защелке, показывающей, до какой степени он сжимался на глубине. Мы с
Кеном отправились
в местную лавочку и приобрели все необходимое, а затем устроились на
палубе "Имуа" и принялись сооружать научный прибор из пластмассовой линейки,
двух мерных ложечек, полотна ручной пилы, широкой резинки и ваты. Работал
этот прибор очень неплохо - то есть дельфин на глубине действи-тельно
уменьшался в окружности и ложечки действительно зацеплялись за зубья пилы,
но, к сожа-лению, мы исходили из того, что дельфин станет в обхвате поуже
сантиметров на десять, а он,
по-видимому, сжался значительно больше. Наш замечательный прибор
указывал, что сжатие имеет место, но оно настолько превосходило предел
стягивания резинки, сильно растянутой перед нырком, что все сооружение
просто соскальзывало, и когда Каи всплывал, оно, вместо того чтобы облегать
его "талию", неизменно без всякой пользы болталось у него на хвосте.
Хотя теперь для получения данных сбруя уже не требовалась, я считала,
что Каи все-таки следует носить какую-нибудь повязку. Я знала, что лошадь в
узде поймать на пастбище довольно просто,
но без узды она поддается ощущению свободы и может не подпустить
человека к себе. А потому Каи нырял теперь в мягком нейлоновом ошейнике.
В этот, пятый день мы оставались в море до позднего часа. Каи, как и
другим нашим дельфинам,
во время напряженной работы требовались паузы между нырками, чтобы
перевести дух. Он никогда не делал глубокого вдоха перед нырком, но когда
поднимался на поверхность, то некоторое время кружил, глубоко дыша, прежде
чем подчиниться отзывному сигналу и вернуться в клетку перед следующим
нырком.
Вот так он кружил и дышал, как всегда, у правого борта "Имуа", а затем
вдруг изменил обычное движение и описал дугу вокруг судна. Он посмотрел на
обруч, на клетку, на нас, а потом повернул
и поплыл к дальнему горизонту, выпрыгивая из воды, гоня перед собой
летучих рыб, - дикое животное, которое внезапно решило стать свободным.
Никто особенно не расстроился. За пять дней Каи нырнул почти триста
раз, послушно и точно,
и следовательно, как дрессировщик я ни в чем не могла себя упрекнуть.
Каи заработал свою свободу. Мы никогда не узнаем, что побудило его уплыть.
Он не проявлял ни малейших признаков страха. Подействовало ли на него
приближение сумерек - быть может, стено ведут ночной образ жизни?
Услышал ли он свисты родного стада? Но в чем бы ни заключалась причина,
нас тревожила только мысль, как бы нейлоновый ошейник не сыграл с ним
скверной шутки. Оставалось надеяться, что ошейник скоро истлеет в морской
воде или какой-нибудь другой стено сдернет его - они такие умницы, что я
совсем не исключаю этой возможности.
Работая с Каи, Кен и Говард узнали много интересного. Кроме того, мы
убедились, что глубинное ныряние - это не то поведение, которое можно
отработать за один сеанс. Всякий раз, когда мы
в один прием опускали обруч больше, чем на полтора-два метра, Каи
бунтовал. Нам приходилось ограничиваться на каждом этапе максимум двумя
метрами. Если Каи, как мы подозревали, был способен нырнуть на глубину до
180 метров или больше, прошли бы месяцы, прежде чем он это нам наконец
продемонстрировал бы. А бюджет Кена исключал такие сроки.
На следующее утро мы привезли из Парка маленькую Хоу и провели с ней в
море два дня. Она
не была ни такой разумной, ни такой смелой, как Каи. Например, она не
плыла в буксируемой клетке, а повисала без движения, прижатая к задней
стенке, так что нам пришлось возить ее к месту экспериментов и обратно на
палубе "Имуа". Однако с ее помощью удалось подтвердить некоторые полученные
при работе с Каи сведения относительно времени, необходимого для отдыха
между нырками, и других физиологических особенностей. На второй день она
простудилась и утратила
желание работать, а потому мы закончили эксперимент и вернулись в Парк.
Как это часто бывает
в научных исследованиях, мы не получили тех результатов, на которые
рассчитывали, но зато нашли ответы на другие вопросы - в том числе и такие,
на которые не рассчитывали получить их,
и наметили путь для будущей работы.
Научно-исследовательское управление ВМС, финансировавшее эти
эксперименты, продолжало само вести исследования в том же направлении,
используя для ныряния самца атлантической афалины
по кличке Таффи. Его дрессировщики, как и мы, убедились, что Таффи
отказывается работать, если трудности возрастают слишком быстро. Я слышала
от них, что у Таффи были свои плато. Он достигал определенной глубины, а
заем неделями не желал нырять глубже. Они уже решили, что 37,5 метра
составляют его предел, как вдруг в один прекрасный день, ныряя к приманке на
этой глубине, он проплыл мимо нее и опустился на глубину 60 метров, чтобы
пообщаться с аквалангистом, работав-шим на дне. Ценой величайшего терпения и
настойчивости (одним из дрессировщиков там был Блэр Ирвин, помогавший нам с
Каи) они в конце концов добились того, что Таффи начал регулярно уходить под
воду на 300 метров - глубину весьма приличную.
Кроме того, они обучали плавать на свободе и нырять нескольких гринд и
настоящих косаток - если не ошибаюсь, для того, чтобы находить и поднимать
со дна ценные предметы на больших глубинах. Говорят, что эти животные, хотя
они и не так послушны, как афалины, ныряли даже глубже трехсот метров.
Работа в океанариуме далеко не исчерпывается интересными экспедициями
и научными экспери-ментами. У нас более чем хватало и неприятных забот и
хлопот.
Как куратор я больше всего мучилась из-за проблем, связанных с людьми:
надо было сражаться
с начальством за повышение ставок моим подчиненным или за какие-нибудь
двадцать долларов
на краску и доски, улавливать недовольство среди моих сотрудников до
того, как оно выльется
в ссору, и избавляться от склочников. Честное слово, роль склочника в
человеческом обществе биологически детерминирована! Во всяком случае, стоило
мне избавиться от Официальной Язвы дрессировочного отдела, как прежде всем
довольный сотрудник преображался в очередную "язву". Даже самые светлые
чувства создавали проблемы. Просто поразительно, как быстро может пойти ко
всем чертям прекрасно налаженная работа, стоит сотруднику и сотруднице
влюбиться друг в друга.
Ученые, хотя мы в первую очередь существовали ради них, также причиняли
множество неприятных хлопот. Это ученые превратили инъекции антибиотиков,
которые мы делали каждому только что пойманному животному, в источник
ожесточенных скандалов и самых горьких минут, какие мне только довелось
пережить за годы, пока я была старшим дрессировщиком Парка. Ученые
протестовали против инъекций, они бесились и буквально лезли на стенку. Они
твердо знали, что незачем "без всякой причины" давать антибиотики только что
расставшемуся с морем и, по-видимому, совершенно здоровому животному. Но
причина была - если такое животное не получало инъекции, оно погибало. Не
обязательно завтра или послезавтра, но на четвертый или пятый день. Хотя
вода у нас была чистой, а сотрудники - здоровыми, сопутствующих человеку
микроорганизмов вполне хватало, чтобы одолеть новичка, не обладающего
иммунитетом. Профилактическая инъекция антибиотиков не гаран-тировала
отсутствия неприятностей. Однако без такой инъекции неприятности были вам
гарантиро-ваны.
Всем нашим дрессировщикам раз и навсегда была дана инструкция:
немедленно вводить каждому вновь поступающему животному долгодействующие
антибиотики широкого спектра. Но я не могла следить за обработкой каждого
нового животного. Если же я отсутствовала, а доктор Имярек решал сам
встретить животное, пойманное для его исследований, он непременно закатывал
истерику, увидев, что его подопечному собираются ввести антибиотики. И если
такой ученый со всем апломбом своей зачастую весьма внушительной личности
решительно восставал против профилактического введения антибиотиков,
дрессировщики предпочитали забывать про инструкции и послушно откла-дывали
шприц.
Я вручала печатные "памятки" новьм сотрудникам Океанического института
и ученым, приезжавшим туда работать. Я пробовала воевать с уступчивостью
дрессировщиков. И все без толку. Более того, несколько раз на инъекцию
накладывал вето какой-нибудь авторитет, который и к животному-то ника-кого
отношения не имел, а просто пришел полюбопытствовать, но, конечно, считал
себя обязанным заявить: "Стойте! Нельзя вводить антибиотики без всякой
причины!"
И сколько бы раз я ни перепроверяла записи приемной процедуры, сколько
бы ни школила новых дрессировщиков, в бассейны тем не менее попадали
животные, не получившие инъекции.
Дрессировщики находились в крайне невыгодном положении, особенно
молодые: либо они сделают инъекцию и получат головомойку тут же на месте,
либо не сделают, и тогда головомойку им устрою
я (если узнаю об этом), а потому им оставалось только выбирать, от кого
они предпочтут получить головомойку. Не раз и не два они соглашались
обойтись без инъекции, а в записи указывали якобы введенную дозу, чтобы
обезопасить себя от меня и от ветеринара.
Если не ошибаюсь, Ингрид Кан удалось найти какой-то выход. Возможно,
тут сыграло роль и разъ-единение дрессировочных отделений Парка и Института.
Однако до конца эта проблема так и не была решена. Из-за этого неразрешимого
противоречия, из-за этой битвы, которая так никогда и
не была выиграна, из-за этой научной гидры, которая, стоило отрубить ей
голову, тут же отращивала новую, погибло много, очень много животных - не
менее сорока за то время, пока дрессировочным отделом руководила я. Десять
лет спустя уже в чужом научно-исследовательском дельфинарии
я видела, как менее чем за неделю погибли пять новых животных, хотя
дрессировщики умоляли
и убеждали, что им необходимо ввести антибиотики сразу после поимки.
Однако научный глава дельфинария (который в свое время работал у нас в
Океаническом институте и, казалось, мог бы знать, чем это чревато) твердо
стоял на своем: "Моим животным для профилактики никакие антибиотики
вводиться не будут!" С ума сойти можно!
Животные появлялись, животные исчезали. Мы старались делать для них
все, что было в наших силах. Но постоянно появлялись и никогда не исчезали
бесконечные неполадки с оборудованием, причинявшие сначала мне, потом
Дэвиду, а позже Ингрид такие многочисленные и такие доводящие до исступления
трудности, что порой они лишали нашу работу всякой радости.
Система электронной сигнализации и радиосеть Парка под неизбежным
воздействием влажного соленого воздуха непрерывно устраивали нам сюрпризы.
Когда электронная аппаратура вдруг переставала подавать сигналы, это было
плохо, но нас постоянно подстерегала совсем уж роковая опасность, что она
включится в радиосеть Парка или наоборот. Внезапно из всех репродукторов
начинали греметь подводные сигналы, а то вдруг лекция в Театре Океанической
Науки на полную мощность оглашала "Камбуз", а музыка, услаждавшая
посетителей "Камбуза", внезапно заглушала рассказ в Бухте Китобойца.
Билл Шевилл называет техников, обслуживающих научную аппаратуру,
"термитами", потому что они работают в закрытых помещениях и всегда выглядят
чересчур бледными. При очередной поломке
мы вызывали кого-нибудь из них. Я прямо видеть их не могла. Меня
выводило из себя, что те самые люди, которые установили аппаратуру,
почему-то никак не могли наладить ее работу. Мы, дресси-ровщики, рвем на
себе волосы из-за того, что аппаратура издает какие-нибудь новые совершенно
непотребные звуки, или лихорадочно ищем способ, как все-таки более или менее
нормально провести следующее представление, а тут немногословный
медлительный "термит" покачивает головой,
прищелкивает языком, бесцельно тычет тут и там отверткой и советует нам
подождать - авось все само собой образуется! Просто хотелось завыть во весь
голос! Только когда у нас появился соб-ственный постоянный "термит" Уилбер
Харви, семнадцатилетний гениальный сын одного из научных сотрудников
Океанического института, звуковая система наконец прекратила свои выходки и
стала более или менее надежной.
Электросеть создавала для нас еще одну крайне неприятную проблему: она
"текла". В первые меся-цы, когда все сотрудники работали сверх всяких норм,
мне никак не удавалось добиться, чтобы кто-нибудь, от кого это зависело,
обратил внимание на такую, по моему мнению, потенциально серьезную
опасность. Время от времени, например после сильных дождей, весь "Эссекс"
словно бы покрывался тонкой пленкой электричества. Поручни, палуба, даже
канаты и веревки чуть-чуть покалывали, стоило к ним прикоснуться. Иногда
наэлектризовывался микрофон. Помню, как в Театре Океанической Науки я стояла
босая на мокром бетонном полу и, ведя рассказ, перебрасывала "кусающийся"
микрофон
из руки в руку, точно горячую картофелину. Нам даже приходилось
завертывать микрофон в сухое полотенце, чтобы им вообще можно было
пользоваться. Одно время у дрессировщиков всегда были наготове плоскогубцы с
изолированными ручками, чтобы поворачивать выключатели, до которых просто
невозможно было дотронуться.
В конце концов произошел несчастный случай. Мы спускали воду из
бассейна Бухты Китобойца в день уборки, и Гэри Андерсон прыгнул в воду,
чтобы послушать подводные излучатели звука и проверить, все ли они работают.
В тот момент, когда он подплывал к одному из них, уровень воды понизился
настолько, что излучатель (по-видимому, незаземленный) полностью обнажился.
Мокрые волосы Гэри задели излучатель, и его чуть не убило током.Лани
прыгнула в воду и, вспомнив приемы спасения утопающих, усвоенные на школьных
уроках, отбуксировала Гэри, который был вдвое ее тяжелее, к борту, где Крис
помог вытащить его из воды. Он был без сознания, но дышал. Врач осмотрел
Гэри и выбранил его. Шок не причинил ему серьезного вреда, однако заставил
контору расщедриться на инженера по технике безопасности, привести в порядок
и заземлить нашу проводку и электроприборы, а в будущем быстрее принимать
меры, когда дрессировщики жаловались на утечку тока. Со временем мы
обзавелись радиомикро-фонами, которые устраивали нам свои сюрпризы, но по
крайней мере были безопасны.
Вообще, мне кажется от серьезной беды нас уберегла только удача,
нередко сопутствующая слепому невежеству.
Соленая влага и соленый бриз пробирались повсюду. Обшивка и палубные
доски гнили. Цепь, подни-мавшая дрессировочную площадку в Театре
Океанической Науки, дважды рвалась, и дрессировщик падал в воду вместе с
площадкой, рыбой в ведре и всем прочим. Это научило нас постоянно
осмат-ривать цепь, и при малейшем признаке ненадежности мы начинали
жаловаться и требовать новую цепь задолго до того, как старая действительно
приходила в негодность.
Металлические дверцы, реквизит и поручни разрушались иногда прямо у нас
на глазах, иногда неза-метно. Однажды, когда Ингрид Кан вела представление,
новый помощник закрывал дверцу вспомо-гательного бассейна очень неторопливо,
давая дельфинам массу времени на то, чтобы передумать
и вернуться в демонстрационный бассейн.
- Так дверцу не закрывают! - раздраженно заявила Ингрид, зная, что
мелкие человеческие погреш-ности против дисциплины быстро оборачиваются
крупными срывами в поведении дельфинов. Она решительным шагом направилась к
рычагу и нажала на него, чтобы сразу захлопнуть дверцу. Рычаг обломился и
сбросил Ингрид во вспомогательный бассейн на глазах у сотен возликовавших
зрителей.
Часто, однако, такого рода неприятности возникали по вине или из-за
недосмотра персонала, когда оборудование было вовсе ни при чем. Как-то раз
меня попросили взглянуть на самку дельфина
в Океаническом институте, которая отказывается есть, хотя никакой
причины обнаружить не удается. Я тоже попробовала ее покормить, но она
отказалась есть, и рыбешки опустились на дно. Несъеден-ную рыбу полагается
убирать из бассейна немедленно, так как она быстро портится, и дельфин,
который позднее почувствует голод и съест ее, может заболеть. Обычно мы
подбирали несъеденную рыбу сачком, но стояла жара, а на мне был купальный
костюм, и я нырнула за ней сама. Нырнула -
и сразу ослепла. В этом бассейне вода автоматически хлорировалась для
того, чтобы уменьшить рост микроскопических водорослей по стенкам. Кто-то
увеличил подачу хлора, и хотя запах его не чувство-вался, вода была
настолько им насыщена, что я не только сразу же крепко зажмурила глаза, но и
не смогла их открыть, даже когда выбралась из бассейна. Я на ощупь
пробралась в душевую и долго промывала глаза, испытывая глубочайшее
сочувствие к бедному животному, которое несколько дней жило в растворе
хлора, до того крепком, что в нем можно было бы отбеливать белье.
Еще одним источником раздражения стала форма. Одно время в Театре
Океанической Науки мы все ходили в белых лабораторных халатах, чтобы
создавать соответствующее впечатление. Халаты присылала прачечная.
Дрессировщики, разумеется, бывают всяких размеров, но прачечная с этим
не слишком считалась, и зрители порой любовались миниатюрной Дотги в
огромном, доходящем
ей почти до пят халате с кое-как подвернутыми рукавами, а порой и того
хуже - широкоплечим Крисом с руками, обнаженными по локоть, и открытыми
коленями. Когда мы перешли на собственную форму из красивых легких тканей,
неприятности с размерами остались позади, но мне так и не уда-лось придумать
форму, которая не вызывала бы по меньшей мере у пятидесяти процентов
сотруд-ников глубочайшего отвращения и в которой они не чувствовали бы себя
по-дурацки.
Нам всегда нужно было что-то сооружать или чинить - реквизит, ящики для
рыбных ведер, лебедки, приставные лестницы, временные перегородки в
бассейнах. Бюджет Парка оставался очень жестким, и починки чаще всего велись
в стиле "прихватить проволочкой, подклеить жевательной резинкой", что было
хотя бы понятно, а потому не приводило в такое уж бешенство. Но если к этому
добавлялась чистая халатность, терпеть не было никакой возможности. Как-то
раз я сверхсрочно заказала пере-городку для длинного бассейна в
дрессировочном отделе, чтобы разделить двух стено - с одним
из них собирался работать приезжий ученый, а времени у него было в
обрез. Два дня спустя (рекордная быстрота!) перегородку с гордостью
водворили на место, но кто-то неправильно измерил глубину бассейна, и между
ней и дном остался просвет в 45 сантиметров. Стено в восторге от новой
забавы шмыгали под ней взад и вперед совершенно свободно и с упоением.
В другой раз мы заказали очень дорогие ворота для загона в Бухте
Китобойца за "Эссексом". Нам требовалось по временам отделять косаток от
вертунов, что облегчало их дрессировку. В тот день, когда ворота были
установлены, мы ликовали - до тех пор, пока бассейн вновь не наполнили водой
и не выяснилось, что вода поднялась выше верхнего края ворот более чем
на полметра. Все живот-ные - не только вертуны, но и косатки! - принялись
развлекаться, на полной скорости проскакивая туда и сюда над своими новыми
игрушками.
Но и сами дельфины в поисках развлечений часто причиняли нам множество
хлопот. Как-то летом
в бассейнах дрессировочного отдела появилась мода (по-моему, ее ввел
Кеики) ложиться брюхом поперек стенки и проверять, насколько ты сможешь
перегнуться, не вывалившись наружу. На бортике бассейна балансировало таким
образом по нескольку животных зараз, а иногда кто-нибудь действи-тельно
вываливался. Особого вреда это им не причиняло - ну, царапали немного кожу о
гравий, - но ведь мы-то должны были бросать все, бежать к очередному балбесу
и водворять его в воду. Опять-таки ничего особенного, если животное было
невелико, но, если дело шло о двухсоткилограммовой взрослой афалине, для
этой операции требовалось найти четырех сильных мужчин, а когда ее
прихо-дилось повторять снова и снова, спасатели начинали ворчать. Кроме
того, мы боялись, что это может случиться, когда рядом никого не будет или
ночью, и животное обсохнет, перегреется и погибнет.
Мы вопили во весь голос, подбегали к дельфинам и сталкивали их в воду,
едва они начинали балан-сировать, но, по-моему, для них это только делало и
без того веселую игру даже более веселой.
К счастью, она им в конце концов надоела.
Еще больше хлопот причиняла нам милая привычка дельфинов забавы ради
ломать дверцы и пере-городки. Особенно отличался в этом Амико, самец
атлантической афалины, содержавшийся в бас-сейне Института: если ему только
удавалось добраться до дверцы, ни о какой изоляции ни его самого, ни любого
другого дельфина и думать было нечего. Макуа в Театре Океанической Науки,
отделенный от своей соседки Малии перегородкой из проволочной сетки, вновь и
вновь прорывался к ней, всовы-вая мощный хвостовой плавник между рамой
перегородки и бетонной стенкой бассейна, а затем нажимая с такой силой, что
выдирал костыли, прикреплявшие перегородку к стенке. А ведь Малия ему даже
не нравилась! В конце концов нам пришлось зажать край перегородки между
бетонными блоками.
Чуть ли не самым озорным животным из всех, какие у нас пребывали, был
детеныш малой косатки, малыш-самец по кличке Ола, которого поймали в
двухлетнем возрасте, когда в длину он не достигал
и двух с половиной метров. Ола стал актером Театра Океанической Науки.
Работал он очень надеж-но, а его эхолокационное щелканье оказалось
поразительно громким - оно было слышно сквозь стекло даже без усилителей.
Однако он любил поразвлечься и как-то полностью сорвал представ-ление,
отодвинув нас всех на задний план игрой, которую придумал сам. Он находился
во вспомога-тельном бассейне позади демонстрационного, в котором перед
публикой работал Кеики. На край бассейна рядом с Олой опустилась олуша, без
сомнения рассчитывавшая утащить рыбу из оставлен-ного без присмотра ведра.
Ола высунул голову и почти боднул птицу. Вспугнуть олушу - задача
не из легких; она даже не шелохнулась. Тогда Ола ринулся на нее,
разевая рот. Конечно, он был еще малышом, но тем не менее олуша вполне
уместилась бы в его зубастой пасти.
Птица бросила на Олу брюзгливо скучающий взгляд и не пошевелилась. Я
говорила о Кеики,
но посматривала на Олу, и тут в моей лекции начались перебои. Атака с
разинутой пастью привлекла внимание и большинства зрителей. Теперь Ола
замахнулся на птицу хвостом. Никакого впечатления. Он помчался по кругу,
поднимая волны, которые окатывали лапы невозмутимой птицы. Никакого
впечатления. Наконец Ола нырнул, набрал в рот литров двадцать воды и обдал
олушу веером пропущенных сквозь зубы струй. Это было уже слишком. Олуша
шумно захлопала крыльями, взлетела и, покачивая головой, отправилась
восвояси. Дрессировщик, я и все зрители задыхались
от хохота, и не было никакой возможности вернуться к тому
священнодействию, которого требовало законное представление.
Ола был совсем не глуп. Одним из показателей ума животного принято
считать способность
к сотрудничеству. Ола дал тому очень милое доказательство. Любимым
приятелем Олы был Кеики, одно время живший в соседнем вспомогательном
бассейне. Кеики завел манеру по ночам перепры-гивать к Оле, и на следующее
утро мы тратили много времени и сил, чтобы разлучить их перед
началом представления. Мы пробовали нарастить перегородку, но Кеики все
равно через нее пере-прыгивал. В конце концов Эрни Берригтер соорудил
надежное препятствие, положив над перегород-кой широкую доску, которая
нависала над бассейном Кеики и отбивала у него охоту прыгать.
Несколько дней все было в порядке, а затем в одно прекрасное утро
Ингрид обнаружила, что конец доски сброшен в воду, а Кеики гостит у Олы.
Доска была шириной более полуметра, длиной около четырех метров и очень
тяжелая. Свалиться сама она не могла, и мы решили, что какой-нибудь
мягкосердечный дрессировщик или техник отодвинул доску, чтобы друзья могли
встретиться.
Сентиментальность персонала нередко брала верх над строжайшими
запретами.
Но как бы то ни было, на следующее утро доска вновь очутилась одним
концом в воде. Когда это начало случаться не только по ночам, но и в
перерывах между представлениями, Ингрид решила пожертвовать свободным часом,
чтобы обнаружить виновника. Едва зрители ушли из Театра Океани-ческой Науки,
она спряталась за столбом и начала наблюдать.
Ола не был прыгуном, но силы у него хватало: упершись хвостом в дно и
подсунув нос под доску,
он сдвигал ее с перегородки так, чтобы Кеики мог к нему прыгнуть.
Ингрид видела все это своими глазами. С этих пор мы начали привинчивать
доску, но после заключительного представления пускали Олу в демонстрационный
бассейн поиграть с Кеики. Самым интересным, на наш взгляд, в происшед-шем
было следующее: животные прекрасно знали, что нарушают правила, и
проделывали все украд-кой, когда рядом не было людей.
Дельфиньи игры часто становились для нас помехой. Дельфинья
агрессивность была больше чем помеха. Вопреки бытующим мифам, дельфины
вполне способны сердиться и на людей, и друг
на друга. Они могут очень сильно ударить или ткнуть пловца в воде.
Обычно рассерженный дельфин, прежде чем перейти в нападение, предупреждает о
своем намерении. Афалины, и атлантические
и тихоокеанские, щелкают зубами и испускают отрывистые лающие звуки.
Раздраженные вертуны производят "звуковую атаку" на пловца, проносясь мимо с
особенно громким эхолокационным щелканьем, которое под водой не только
слышишь, но и словно ощущаешь всем телом. Ренди Льюис говорила, что
впечатление такое, будто тебя пронизывают пунктиры. Если пловец тут же не
вылезал из воды, животное, проплывая мимо в следующий раз, могло нанести
удар спинным плавником или хвостом. Однажды, когда я пренебрегла звуковым
предупреждением Акамаи, самого возбудимого
и ревнивого из вертунов, я поплатилась за это огромным синяком на
плече.
Малые косатки, угрожая, мчатся прямо на пловца и внезапно без видимого
замедления останавли-ваются в пятнадцати сантиметрах от его солнечного
сплетения. Никто ни разу не задержался в воде, чтобы посмотреть, что
последует за этой демонстрацией. Стено и афалины также могут нацелить удар в
солнечное сплетение. А перегнуться пополам в воде, ловя ртом воздух, - это
уже рискованно. После двух-трех таких случаев сотрудники дрессировочного
отдела единогласно постановили
не входить в к воду животному, каким бы кротким оно не считалось, если
рядом не будет стоять кто-нибудь для подстраховки.
Одна из наших афалин, самка Ало, обходилась с пловцами настолько
бесцеремонно, что представ-ляла настоящую опасность. Артисткой она была
блестящей и входила в плеяду звезд Бухты Кито-бойца, но буквально
преследовала девушек, плававших во время представления, - подныривала под
них, подбрасывала их в воздух или обгоняла и била по голове хвостовым
плавником. Сначала мы поставили ее агрессивность под контроль, отработав
"несовместимый поведенческий элемент". Пока девушки находились в воде. Ало
предоставлялась возможность угощаться рыбой, нажимая на рычаг. Она не могла
заниматься этим и одновременно мешать пловцам - это несовместимо.
Ало нежно любила свой рычаг и энергично оберегала его от покушений со
стороны других дельфинов, но девушки все-таки ее побаивались, и кончилось
тем, что мы построили для Ало личный загон, где она оставалась взаперти все
время, пока продолжались номера с плаваньем.
Дельфины и косатки редко кусают из агрессивных побуждений. В игре они
разевают рты и царапают друг друга, оставляя своеобразные параллельные следы
от зубов, но я не знаю ни одного случая, когда животное сомкнуло бы челюсти,
нанеся другому рваную рану. За многие годы нашей работы несколько человек
были укушены, но всегда при особых обстоятельствах, и, по моему глубокому
убеждению, враждебность при этом отсутствовала полностью. Вэла, партнерша
Макуа в Театре Океанической Науки, как-то раз укусила меня. Фотограф снимал
вертикальный прыжок Вэлы, берущей рыбу у меня из руки. В момент прыжка он
что-то сказал, я повернула к нему голову и опоздала отпустить рыбу. Челюсти
Вэлы сжали мою руку и два зуба проткнули кожу. След их сохранился
и по сей день. Вэла страшно смутилась и расстроилась, точно собака,
когда она случайно тяпнет хозяина. Она опустилась на дно, уткнулась носом в
угол и отказывалась подняться, так что мне пришлось прыгнуть в воду и
приласкать ее, чтобы она, наконец, приняла мое прощение.
Раз в месяц мы понижали уровень воды в Бухте Китобойца и по очереди
ловили и взвешивали всех вертунов. Хрупкое здоровье этих животных требовало
постоянного медицинского наблюдения: потеря полутора-двух килограммов
нередко оказывалась первым симптомом болезни. Макапуу, малая косатка,
бунтовала против этой процедуры. Однажды, когда кто-то из мужчин схватил и
поднял Хаоле, любимого вертуна Макапуу, она проползла по мелководью и
укусила его за ногу. Я думаю, она просто хотела оттащить его от Хаоле, но ее
огромные зубы вонзились ему в ногу настолько глубоко, что рану пришлось
зашивать. В другой раз помощник дрессировщика там же нырнул за упущенным
ведром. Олело, вторая косатка, перед этим играла с ведром и не пожелала с
ним расставаться. Однако вмес-то того, чтобы отнять ведро у парня, она
отняла его от ведра, забрав его голову в пасть и отбуксиро-вав его к борту
бассейна. Ее нижние зубы порвали ему ухо, так что его тоже пришлось везти в
больни-цу накладывать швы, а кроме того, успокаивать после пережитого
потрясения.
Наш Ола, самец малой косатки, никогда не проявлял никаких признаков
раздражения - возможно, потому, что он был еще детенышем, - и около двух лет
мы без малейшей опаски плавали и играли
с ним. Затем мы ввели в Театре Океанической Науки номер, в котором
дельфин выступал вместе
с аквалангистом. Для этого номера выдрессировали Олу. У нас было
несколько аквалангистов, при-чем некоторые с животными прежде никогда не
работали. Мы не знали, что один из них побаивался Олы и между
представлениями дразнил его во вспомогательном бассейне, давая выход своему
страху.
Однажды, когда Ола работал с этим аквалангистом, он уперся ему носом в
крестец и прижал ко дну бассейна. Конечно, опасность захлебнуться
аквалангисту не угрожала, но и высвободиться он не мог. В течение пяти минут
дрессировщики улещивали Олу и сыпали командами, соблазняли рыбой
и пытались напугать громкими звуковыми сигналами. В конце концов Ола
решил, что достаточно проучил аквалангиста, и отпустил его. Но мы больше не
рисковали использовать Олу в номерах
с аквалангистами или пловцами, да и они отказывались участвовать в
представлениях, если его
не заменят другим животным.
Мне ни разу не приходилось работать с Orcinus orca - настоящей
косаткой-"убийцей", которые пользуются таким успехом во многих океанариумах.
Их дрессировщики, по-видимому, относятся к ним с тем же уважением и
осмотрительностью, что и мы к нашим малым косаткам. Естественно,
океана-риумы предпочитают не разглашать тех неприятностей, какие случаются у
них с этими животными. Насколько я могу судить, в целом дрессированные
косатки должны быть животными надежными,
и несчастные случаи обычно оказываются следствием недоразумения - вроде
того, когда Олело укусила пловца, чтобы не отдавать ведра. Одно такое
происшествие, получившее широкую извест-ность, случилось в океанариуме "Мир
моря" в Сан-Диего - и, к несчастью, прямо перед телеви-зионными камерами,
так что даже у себя на Гавайях мы увидели его на следующий же день в
телевизионных новостях. На косатку, которая обычно возила мужчину, одетого в
черный костюм для под-водного плаванья, посадили прелестную Энн Экис в
бикини. По-видимому, косатка, обнаружив что-то непривычное, стряхнула
девушку со спины и схватила ее за ногу - неожиданно белую. В сумятице она ее
укусила, но, к счастью, дело обошлось без серьезных повреждений. На
следующее утро, собравшись у кофеварки, наши дрессировщики только
саркастически усмехались - все видели
по телевизору, как это произошло, и все соглашались, что кому-кому, а
уж косаткам ни в коем случае нельзя устраивать сюрпризы. Тем не менее я
продолжала считать этих животных безопасными. Однако с тех пор мне. довелось
разговаривать с дрессировщицей тигров, которая своими глазами видела, как
косатка при самых обычных обстоятельствах без всякой причины бросилась на
своего любимого дрессировщика и сильно его изранила, чуть не убив*. А
потому, если вы увидите косатку,
то любуйтесь ею на здоровье, но в воду не падайте!
Как правило, агрессивные косатки и другие дельфины бьют, так сказать,
вполсилы. Наделенные смертоносной мощью, они сдерживают ее. Питер Марки,
работавший у Уэйна Батго, рассказывал мне, что однажды, вылезая из бассейна,
нечаянно ударил дельфина ногой. На следующее утро, когда Питер прыгнул в
воду, тот же дельфин хлопнул его хвостом - всего один раз и примерно с той
же силой. Питер заметил, что это типичный пример дельфиньей вежливости.
Анализируя случай с другим дрессировщиком, я писала:
Создается впечатление, что дельфины "строги, но справедливы" и
проявляют лишь ту степень агрессивности, которая отвечает их цели. Самка
моршинистозубого дельфина (Steno), которая содержалась в отдельном бассейне
со своим детенышем, часто подплывала к дрессировщику,
* Агрессивное поведение у косаток проявляется только в период
размножения; тогда они вышвыривают из бассейна дельфинов других видов,
кусают людей и т.п.
прося, чтобы ее погладили. В таких случаях детеныш иногда оказывался
между матерью и дресси-ровщиком.
Как-то, когда детенышу было около месяца, дрессировщик погладил и его.
Мать высунула из воды хвост, изогнулась и ударила дрессировщика между
лопаток - довольно сильно, но не опасно, а затем без малейших признаков
страха или раздражения продолжала просить, чтобы он ее погладил. Она словно
бы сказала: "Ну-ну! Маленького не трогай!" (Ргуог К. Learning and Behavior
in Whales and Porpoises. - Die Naturwissenschaften, 60 (1973), 421-420).
Много хлопот доставляли и всякие именитые посетители. Как правило, по
Парку их водили Тэп или
я, но чаще я, потому что Тэп постоянно был в разъездах. В разгар
рабочего дня я играла свою роль гида почти машинально. У меня развилась
прискорбная привычка отвечать на обычные вопросы, словно бы слушать гостей и
даже разговаривать с ними, одновременно размышляя о том, как заста-вить
вертунов вертеться в более высоком прыжке, или о ржавчине на перилах в
Театре Океанической Науки - собирается хозяйственный отдел, наконец, принять
меры или нет? В моем дневнике зна-чится, что в октябре 1965 года я
показывала Парк филиппинскому президенту и его супруге, которых сопровождали
шесть сотрудников секретной службы. Наверное, так оно и было - ведь я же
записала это сама, но ни малейших воспоминаний о их посещении у меня не
сохранилось.
Разумеется, такая рассеянность очень невежлива, и я много раз
оказывалась в неприятном поло-жении, когда какой-нибудь незнакомый человек
вдруг радостно со мной здоровался и пользовался случаем, чтобы еще раз
поблагодарить за интересный день или час, проведенный со мной в Парке,
а затем неловко и смущенно замолкал, замечая, что я совершенно не помню
ни этого дня, ни его самого.
Кое-кого из именитых посетителей Парка я тем не менее не забыла. Как-то
утром Тэп срочно вызвал меня в "Камбуз", где он устраивал завтрак для очень
важных гостей. Я торопливо смыла с рук рыбью чешую и побежала туда. За
столом моим соседом слева оказался Тур Хейердал, неотразимый автор
"Кон-Тики", а соседом справа - не менее неотразимый космонавт Скотт
Карпентер, и оба они на про-тяжении этого долгого и шумного завтрака были
чрезвычайно внимательны и галантны. Вот это я пом-ню очень хорошо.
Однажды Парк посетили издатель журнала "Лайф" Генри Люс и его супруга
Клэр Бут Люс, недавно обосновавшиеся на Гавайях. Водили их по Парку мы с
Тэпом (и я, во всяком случае, сгорала от любопытства).
Генри, решила я, выглядел как типичный промышленный магнат - очень
молчаливый и с явно расстроенным пищеварением. Действительно, я не помню
случая, чтобы на многочисленных званых обедах в последующие годы он произнес
хотя бы слово - исключением было громкое восклицание, которое он испустил,
когда ручная птица его супруги опустилась ему на лысину. Сама Клэр была
удивительно похожа на кречета, с которым я однажды имела честь
познакомиться, - бледная, изящная, сильная, с огромными темными глазами,
устремленными куда-то вдаль: яростное, загадоч-ное, одинокое существо
поразительной красоты. Парк супругам Люс очень понравился, и их посеще-ние
оказалось для нас полезным: "Лайф" неоднократно помещал репортажи о нашей
работе.
В другой раз именитым гостем был архиепископ Кентерберийский. Наши
секретарши обзванивали всех, кого могли, пока наконец не выяснили, как
положено титуловать архиепископа (ваше преосвя-щенство).
А однажды моим гостем оказался самый взаправдашний монарх - Леопольд,
бывший король Бель-гии; держался он очень приветливо и разговаривать с ним
было на редкость легко, хотя каждый раз, когда я произносила "ваше
величество", мне трудно было удержаться, чтобы не хихикнуть. Пока мы ожидали
завтрака в ^Камбузе", я, забывшись, села на ступеньку - а это в присутствии
августейших особ, наверное, делать строжайше воспрещается. Король Леопольд
посмотрел на меня с удивлением и тут же сам сел на пол - очень ловко, хотя
явно впервые в жизни.
Одного калифорнийского губернатора я водила по Парку под проливным
дождем, у него намокли брюки и он был очень недоволен. Как-то раз я
сопровождала одну из дочек президента Джонсона
(не записала, какую). Она жевала резинку и флиртовала с приставленными
к ней агентами секретной службы. Арту Линклеттеру я позволила поплавать с
вертунами, и он, взбивая пену, радостно орал
и перепугал их всех насмерть. Мы сняли телевизионный фильм с Артуром
Годфри и участвовали
в некоторых его радиопрограммах.
Однажды, когда я мчалась из Парка домой к детям, как всегда опаздывая и
клянясь, что не задержусь ни на минуту ради чего или кого бы то ни было, под
мою машину, отчаянно размахивая руками, бросился заведующий нашим рекламным
отделом.Ну, что еще? Ведь ни одного именитого гостя на горизонте! Вне себя
от злости я вылезла из машины, и тут с неба спустился вертолет, остановился
прямо передо мной, и из распахнувшейся дверцы появился... герой
многочисленных детективных романов и телефильмов адвокат Перри Мейсон. Актер
Реймонд Берр, вероятно, немного недоумевал, почему половина встречающей его
толпы, состоявшей из двух человек, истерически хохочет, уцепившись за вторую
ее половину.
Директорам и кураторам зоопарков и аквариумов всегда оказывался особый
прием, а потому я не удивилась, найдя как-то утром у себя на столе записку с
просьбой встретить члена правления Лондонского зоопарка, пожелавшего сняться
с дельфинами.
Я ждала его у ворот. Он оказался обаятельнейшим пожилым англичанином.
Звали его сэр Малькольм. К тому времени, когда мы осмотрели Гавайский Риф,
меня настолько пленила неумолчная остро-умная болтовня сэра Малькольма и
искренний восторг, в который его приводило все вокруг, что
в Театре Океанической Науки я разрешила ему поплавать с Вэлой -
привилегия, неслыханная для постороннего человека. Наш фотограф запечатлел
его в обнимку с улыбающимся дельфином. Малькольм использовал эту фотографию
для своих рождественских визитных карточек.
Вэла, насколько я могла судить, по уши влюбилась в сэра Малькольма, и я
- тоже. Его ежегодные приезды на Гавайи стали для меня праздником: он
обязательно приезжал в Парк и плавал с Вэлой,
а кроме того, часто приглашал меня (и Тэпа, если он не отсутствовал)
позавтракать или пообедать где-нибудь вместе и озарял мой день упоительно
нелепыми разговорами. Он был очень умен и порой, перестав шутить (хотя и не
надолго), с жадным интересом принимался расспрашивать меня о
соо-бразительности или поведении дельфинов, что тоже доставляло мне большое
удовольствие.
Почему-то мне никогда не приходило в голову спросить Малькольма, чем он
зарабатывает на жизнь. По правде говоря, одевался он настолько элегантно и
отдыхал так подолгу, что ему словно бы вообще не приходилось работать - во
всяком случае, такое у меня сложилось впечатление.
По-моему мы были знакомы уже два, если не три года, прежде чем я,
наконец, осознала, что он -
не просто сэр Малькольм, а сэр Малькольм Сарджент, главный дирижер
Лондонской филармонии. После этого были чудесные разговоры о музыке - то
есть говорил он, а я слушала. Однако самое мое любимое воспоминание о сэре
Малькольме связано с тем случаем, когда он поддался моим настояниям и,
изменив своей старой подружке Вэле, в первый раз решил поплавать с
вертунами.
Он остановился по пояс в воде на мелком месте в Бухте Китобойца, и к
нему тихо подплыли малень-кие вертуны, такие глянцевитые и грациозные, с
любопытством глядя на него кроткими темными гла-зами. Все движения
Малькольма были очень изящны и, сдержанны, а потому вертуны его не
испуга-лись. Минуту спустя они окружили его тесным кольцом, прижимались к
его рукам и прямо-таки умо-ляли, чтобы он с ними поплавал. Он поглядел на
меня и сказал с восторгом:
- Чувствуешь себя так, словно увидел, что в саду и правда живут феи.
Непредвиденные обстоятельства, именитые посетители - очаровательные и
не совсем очарова-тельные, - финансовые трудности, трудности с персоналом:
всякий, кто чем-то руководит, непреры-вно барахтается в подобных заботах.
Читая "1000 ночей в опере (автобиографию Рудольфа Бинга, директора
нью-йоркской "Метрополитен-оперы"), я чуть ли не на каждой странице
сочувственно посмеивалась. Но ему еще повезло. Все-таки "Метрополитен" -
заведение чисто сухопутное.
Один из самых кошмарных, хотя одновременно и самых смешных эпизодов за
все время моей работы в Парке начался как безобидный эксперимент. Мы с
Ингрид заинтересовались идеей символического вознаграждения, когда
подопытное животное в качестве поощрения получает вместо корма какой-то
предмет, который позже может обменять на корм. Шимпанзе вполне усвоили этот
принцип и усердно трудились, например, нажимая на рычаги, ради жетонов,
которые могли потом опустить в прорез специального автомата (шимпомата),
чтобы в обмен получить виноград. Разумеется, деньги - это тоже пример чисто
символического вознаграждения, и мы, люди, давно уже приучились работать
ради него. Идея символического вознаграждения иного рода в сочетании с
приемами оперантного научения привилась в психиатрии - эти приемы
используются в психиатрических лечебницах, в тюрьмах,
с детьми, у которых нарушена психика, с малолетними правонарушителями и
т.д.
Мы додумали, что было бы интересно ввести систему символических
вознаграждений в работе с дельфинами. Если это удастся, то будет что
показать в Театре Океанической Науки.
Я отправилась по своим любимым охотничьим угодьям на поиски подходящего
символа. Требовалось что-то бросающееся в глаза, то есть яркое, что-то
водонепроницаемое и предпочтительно способное плавать, что-то настолько
маленькое, чтобы с ним удобно было манипулировать, но и настолько большое,
чтобы дельфин не мог его проглотить. Я давно уже убедилась, что проще не
изготовлять новый реквизит самой, а обойти магазины и лавки на набережной в
Гонолулу, которые обслуживают рыбаков, яхтсменов и аквалангистов.
Вот и на этот раз я нашла как раз то, что искала: поплавки для буксира,
которыми пользуются водные лыжники, - ярко-алые пластмассовые цилиндры
длиной около 10 сантиметров и диаметром 6,5 сантиметра. Они были легкими,
прочными, водонепроницаемыми и отлично держались на воде.
Для работы с символическим вознаграждением мы выбрали Кеики, поскольку
он был восприимчив
ко всему новому, а кроме того, как раз тогда мы перевели его в Театр
Океанической Науки. Сначала мы обучили его подбирать поплавок, приплывать с
ним к дрессировщику и обменивать его на рыбу. Затем мы научили его класть
поплавок в корзину. Когда эти поведенческие элементы были полностью
сформированы, мы обучили его класть в корзину два-три поплавка, затем мы
опрокидывали корзину, а Кеики притаскивал по одному поплавку и "покупал"
себе рыбу. Чтобы Кеики было удобнее,
мы установили корзину в воде дном вверх: вместо того чтобы бросать в
нее поплавки через край, он подныривал под нее и выпускал поплавок, который,
всплыв, оставался в корзине. Плавучесть - чрезвычайно удобное свойство
находящихся в воде предметов, которое мы с нашим "сухопутным" мышлением
слишком уж часто упускаем из виду.
Когда этот номер был как следует отработан, мы включили его в
представление. Мы просили Кеики сделать что-нибудь, например перепрыгнуть
через протянутую руку дрессировщика, и вознаграждали его не рыбой, а
поплавком, который он прятал в корзину - свою дельфинью копилку. Затем мы
давали сигнал для какого-нибудь другого поведенческого элемента, а потом для
следующего, пока
в корзине не набиралось четыре-пять поплавков. Тогда мы опрокидывали
корзину, Кеики по одному подбирал поплавки, подплывал к дрессировщику и
"покупал" рыбу.
Это было забавно и открывало соблазнительные перспективы. Мы уже
предвкушали, как будем вести представление вообще без рыбы -
которую животное получит, только вернувшись во вспомогательный бассейн.
Зрелище обещало быть эффектным и с налетом таинственности. Такая готовность
дельфинов удовлетворяться символическим вознаграждением была бы очень
полезна для работы аквалангистов с дельфинами в открытом море -
аквалангистам не так уж нравится плавать с карманами, полными рыбы, в водах,
где кишат акулы.
Однако с отсрочкой вознаграждение Кеики смирился без особого
удовольствия. Возможно, для этого номера было бы разумнее выдрессировать
какое-нибудь другое животное, сразу же начав с симво-лических поощрений,
чтобы они воспринимались как нечто само собой разумеющееся. У Кеики
развилась неприятная привычка - когда ему надоедали символические поплавки,
он поощрял себя сам, отрыгивая три-четыре рыбешки из предыдущего
обеда и снова их съедая. Зрелище было по меньшей мере странным, а если
рыбы уже успевали частично перевариться у него в желудке, то и
отвратительным.
Но нас поджидало и кое-что похуже. Однажды Кеики плыл с поплавком к
Ингрид и вдруг... Не знаю, действительно ли Малия, которая тоже находилась в
бассейне, укусила его за хвост, как утверждал помощник, но во всяком случае
Кеики вдруг вздрогнул и проглотил поплавок.
Мы надеялись, что с его умением отрыгивать он без труда избавится от
неудобоваримого лакомства. Однако, хотя он и делал, что мог, у него ничего
не получалось. Часа через два-три мы поняли, что Кеики очень худо. Вид у
него был угнетенный, движения вялые, и он отказывался есть. Но как ему
помочь? Наш милый Кеики, наш знаменитый первопроходец Кеики! Неужели он
погибнет только для того, чтобы Карен получила хороший урок и впредь
выбирала для символического вознаграждения поплавки побольше?
По-видимому, извлечь поплавок можно было только хирургическим путем. Но
в то время дельфинов еще практически никто не оперировал. Главная трудность
заключалась даже не в том, какой сделать разрез и как затем обеспечить его
заживление, а в анестезии.
В отличие от всех остальных млекопитающих, у которых дыхание
осуществляется непроизвольно,
у дельфинов дыхание - это волевой акт. Чтобы сделать вдох, дельфину
необходимо сначала подняться к поверхности и выставить дыхало из воды:
следовательно, в какой-то мере он делает это сознательно. И потому, если
добиться, чтобы дельфин понастоящему лишился сознания,
он перестанет дышать. А это означает гибель. Но нельзя же надеяться,
что он перенесет операцию без анестезии!
У врачей есть аппараты для искусственного дыхания, применяемые, если
пациент почему-либо
не может дышать сам. Однако у людей при вдохе обновляется примерно
четверть находящегося
в легких воздуха, у дельфинов же он обновляется почти весь.
Следовательно, такой аппарат для дельфина не подходит.
В тот день, когда Кеики проглотил поплавок, на всю страну был только
один человек, умевший оперировать дельфинов, - Сэм Риджуэй, доктор
ветеринарных наук, работавший в Пойн-Мугу, научно-исследовательской станции
военно-морских сил в Калифорнии. Наш ветеринар, Эл Такаяма (тоже прекрасный
специалист), связался с Сэмом по телефону. Сэм согласился, что Кеики вряд ли
сумеет сам отрыгнуть поплавок и что, по-видимому, без хирургического
вмешательства не обойтись. Он обещал, что со следующим же самолетом
военно-морских сил прилетит в Гонолулу, захватив аппарат искусственного
дыхания, который он сконструировал специально для дельфинов, и попро-бует
прооперировать Кеики.
Мы тут же начали готовиться к его приезду В первую очередь предстояло
погрузить Кеики на носилки и отвезти в больницу, чтобы сделать рентгеновские
снимки. У дельфинов, как и у коров, желудок состоит из нескольких отделов, и
надо было установить, в каком из них застрял злосчастный попла-вок. Наш друг
кардиолог Дэвид ДеХей договорился обо всем в больнице, а кроме того, по
собственной инициативе обещал приехать в Парк с портативным
электрокардиографом и во время операции помогать Сэму, следя за тем, как
работает сердце Кеики.
Больничные рентгенологи держались так, словно им ежедневно приходилось
снимать внутренности китообразных, и сам Кеики перенес всю процедуру очень
спокойно, но не знаю, что подумали тамош-ние больные, увидев каталку с
дельфином.
Снимки показали, что поплавок застрял в первом отделе желудка, так
называемом рубце. Мы при-крепили к нашим лучшим носилкам автомобильные ремни
безопасности через каждые тридцать сантиметров, чтобы полностью обездвижить
Кеики, когда это потребуется, а его пустили пока
в бассейн дрессировочного отдела, и он мучился там от боли в животе.
Сэм прилетел вечером на следующий день и утром мы приготовились к
операции. Кеики два дня ничего не ел, и ждать дольше было опасно. Носилки
закрепили на большом столе в дрессировочном отделе, установили аппарат
искусственного дыхания. Приехал доктор ДеХей с электрокардиографом.
Сэм все еще стоял у борта бассейна и глядел то на Кеики, то на
рентгеновские снимки, то снова
на Кеики.
- А знаете что? - сказал он наконец Элу Такаяме. - Поглядите-ка на
положение поплавка.
По-моему, имеет. смысл попытаться извлечь его через рот.
Надежды захватить скользкий поплавок щипцами не было никакой: кому-то
предстояло засунуть руку в желудок Кеики.
- Далековато! - сказал Эл.
Но, конечно, попробовать стоило.
Притащили сантиметры и по распоряжению Сэма дрессировщики начали
обыскивать Парк в поисках человека с самыми длинными руками и самыми узкими
запястьями. Ближе всего к этим параметрам оказались Руки Тэпа Прайора. И вот
Кеики прибинтовали ремнями к носилкам, Тэп долго и тщательно мыл руки, точно
хирург, и наконец мы приступили к решающей попытке извлечения поплавка.
Операционная бригада включала дрессировщиков (я, Дэвид Элисиз, Пет
Купли, Боб Боллард и Ренди Льюис), ученых (Кен Норрис и специалист по
акустике Билл Эванс), трех врачей (два ветеринара - Сэм и Эл, и кардиолог),
а также человек пять помощников и зрителей. Дальнейшее Билл Эванс записал на
магнитофон, и вот что содержит эта запись:
Б и л л Э в а н с: Семнадцатое июля тысяча девятьсот шестьдесят пятого
года, четырнадцать часов пятьдесят минут. (На фоне смеха и повторяющегося
дельфиньего свиста.)
С э м Р и д ж у э й, в е т е р и н а р: А что мы будем делать, если он
выкашлянет его до операции?
Т э п П р а й о р: Заставим проглотить еще раз.
С э м: Ваши лампочки готовы, доктор?
Д о к т о р Д е Х е й, к а р д и о л о г (готовясь проверить
электрокардиограф, который будет следить за сердцем Кеики): Включите,
пожалуйста, я хочу посмотреть, как будет читаться кардиограмма.
(Неразборчивый разговор вполголоса.)
С э м: Ну хорошо, ослабим ремни и перевернем его на живот. (Кеики до
последней минуты позволили лежать на боку - так ему было удобнее.)
Д э в и д Э л и с и з, дрессировщик: Мешки с песком класть сейчас?
С э м: Да, сейчас. По три мешка с каждой стороны. Ну-ка, перевернем
его. (Под бока животного под-кладываются мешочки с песком, чтобы еще больше
его обездвижить.)
Э л Т а к а я м а: С обоих боков кладите.
П е т К у и л и, дрессировщик: Сдвиньте его вперед - носилки рассчитаны
на то, чтобы плавники свободно свисали.
С э м: Ладно. Подвиньте его чуточку вперед. Вот так. Мешки с песком
прижмите к бокам плотнее.
К е и к и: Хроун!
Б о б Б о л л а р д, дрессировщик: Ладно, Кеики, отведи душу.
К е н Н о р р и с (ободряюще): Ну-ну, Кеики...
С э м: Теперь затянем ремни-Нет, погодите.
Д е Х е й: Кардиограф... (Передает Сэму подсоединенные к кардиографу
провода с резиновыми присосками на концах. Сэм протирает кожу .Кеики в
нужных местах и прилепляет присоски.)
С э м: Ну, а провод к левой руке вы мне дадите?
Д е Х е й: Не могу... Да погодите! Эй вы, все уберите руки с животного,
я ничего не могу разобрать! Вот так. Если считаете нужным подсоединить и
этот провод, подойдет любое место.
Э в а н с: Частота дыхания в норме.
К е и к и (глубоко вздыхает).
'С э м: Ребята, опрыскиватели у вас готовы? Хвостовой плавник стал
горячим. (Еще одна проблема при оперировании дельфинов: необходимо все время
увлажнять и охлаждать животное.) Давайте затянем этот ремень.
Ф р э н к Х а р в и, помощник Сэма; Как электрокардиограмма?
Д е Х е й: Начинаем. Все в порядке. Э-эй (с тревогой)! Похоже, что...
А-а! Кто-то до него дотронулся,
а выглядело, как инфаркт. Ладно, теперь можете его трогать.
С э м (берет расширитель - приспособление, которое можно вставить Кеики
между челюстями
и развинчивать, чтобы раскрыть их пошире): Вы, там, следите за ним,
когда я скажу, а мы подкрутим винты. Вы оба беритесь каждый со своей
стороны. (Оба дрессировщика помогают разомкнуть челюсти Кеики и вставить
расширитель.) Вот так. Тэп, вы готовы?
Т э п (начинает засовывать обнаженную руку в глотку Кеики. Его запястье
проходит в нее, но локоть застревает в расширителе): Никак не удается
пролезть сквозь эту штуку.
С э м: А в глотке?
Т э п: В глотке не так уж тесно. Но расширитель не дает повернуть руку.
Э л: Может, смазать ее?
С э м: Вытащите руку.
К е и к и: Кхе-э-э.
(Разыскивается вазелин, рука Тэпа смазывается, расширитель раскрывают,
насколько возможно,
и челюсти бедного Кеики раздвигаются еще на три сантиметра. Билл Эванс
предлагает отсчи-тывать секунды, чтобы Сэм знал, сколько времени прошло и
когда необходимо дать Кеики пере-дохнуть. Тэп снова засовывает руку в глотку
Кеики.)
Э в а н с: Шесть секунд... двенадцать... восемнадцать... двадцать
четыре...
Т э п: Как сердце?
С э м: Нащупали? (Рубец - первый отдел желудка.)
Т э п: Нащупываю его край.
С э м: Кончиками пальцев прошли в него?
Т э п: По-моему, кончит пальцев вошли в рубец.
Э в а н с: Пятьдесят...
С э м: Посмотрим кардиограмму?
Э в а н с: Пятьдесят шесть...
Д е Х е и (перебивая): Не регистрируется. Деятельность сердца не
регистрируется. (Растерянная тишина в комнате.) Заработало! Работает!
С э м: Погодим. Вынимайте руку. Я не уверен... (Тэп вытаскивает руку и
вытирает ее полотенцем.)
Т э п (расстроенно): Я думаю, кончики пальцев у меня вошли туда.
Поверхность была местами
то гладкая, то какая-то грубая, но...
С э м: Да, конечно. Это рубец - там, где поверхность грубая.
Д е Х е и: Сердце работает много медленнее, чем вначале. Вдвое
медленнее. (Теперь стало известно, что организм ныряющих животных, таких,
как тюлени и дельфины, при задержке дыхания замедляет сердечную
деятельность, а пока рука Тэпа находилась у него в глотке, Кеики либо не
хотел, либо не мог дышать. Врачи выжидают, пока сердце не начало работать
нормально, а затем Сэм решает вынуть расширитель, чтобы Тэпу было
просторнее, и разжимать челюсти Кеики руками.)
С э м: Дайте два полотенца.
Э л: Простыни у нас есть? Или полотенца?
Д э в и д: Полотенца? Конечно есть. (Полотенца - это, пожалуй,
обязательное условие
существования океанариумов. Полотенца важны не меньше, чем морозильник
для хранения рыбы. Ветеринары скручивают полотенца в два мягких толстых
жгута и закладывают их между челюстями Кеики. Четверо дюжих мужчин
раскрывают челюсти дельфина - двое тянут одно полотенце вниз, двое других
тянут второе полотенце вверх.)
К е н Н о р р и с (пыхтя у своего конца первого полотенца): Крепче
держите. И поосторожнее!
Т э п: Вхожу.
Э в а н с: Пять... десять...
Т э п: Есть! Он у меня под пальцами.
Э в а н с: Пятнадцать...
Д е Х е и: Кардиограф не регистрирует сердечной деятельности.
(Дрессировщики испуганно ахают.)
Э в а н с: Двадцать...
С э м: Сердце не работает?
Т э п: Держу. Вытаскиваю. Ну, тяните! (Он пытается вытащить зажатый в
пальцах поплавок через глотку Кеики, но это у него не получается. Эл Такаяма
пробует просунуть руку рядом с рукой Тэпа, чтобы помочь ему.) Ухватились?
Тянем!
Р э н д и Ль ю и с: Кеики, открой ротик пошире!
Т э п: Вот же он, Эл! Достаете?
С э м: Ребята, помогите ему тянуть! Хватайте его за пояс (Стоящий рядом
обхватывает Тэпа за талию, второй обхватывает за талию первого, и все трое
отчаянно тянут.)
Д е Х е и: Сердце заработало!
К е и к и: Кха-а-а! (Трое мужчин отлетают назад, рука Тэпа взвивается
вверх, скользкий красный поплавок вырывается из его пальцев и, подпрыгивая,
катится по полу.)
П о п л а в о к: Тук-тук-тук.
В с е (кричат, визжат, хлопают в ладоши, хохочут).
Р е н д и: Сердце у него бьется?
Д е Х е и: Сердце работает.
С э м: Прекратите его трогать! (Все гладят Кеики.) Надо проверить
сердце.
Д е Х е и (сердито): Кто там еще его трогает? Вот так... Сердце
работает нормально.
К е н (Тэпу): Почувствовали теперь, что значит руководить океанариумом?
К э н Б л у м, ассистент Кена Норриса: Вам присуждается премия Золотого
рубца.
С э м: Кеики! Ну, как ты себя чувствовал, старина?
Т э п: Он его даже не распробовал.
С э м: Ну ладно, бросьте-ка его в бассейн и дайте ему рыбы...
(Три минуты спустя.)
Э в а н с: Сейчас пятнадцать часов тридцать восемь минут. Предмет был
извлечен в пятнадцать часов тридцать пять минут. Кеики выпущен в бассейн и
спокойно плавает...
З р и т е л ь (Тэпу): Я думал, он не пройдет сквозь глотку. Как еще вас
ноги держат!
Э в а н с: Кеики взял корм. Он ест.
Это приключение обошлось без всяких неприятных последствий, и дня через
два Кеики уже снова участвовал в представлениях. Поплавки мы заменили
круглыми дисками из фанеры, проглотить которые невозможно. Диски были двух
цветов и ценились по-разному - по две рыбки и по шесть. Кеики, разумеется,
всегда приносил сначала шестирыбковые.
Методика выуживания посторонних предметов через глотку оказалась очень
полезной. Животные
в неволе постоянно глотают что-нибудь неудобоваримое - листья, бумажки,
всякую дрянь, которую бросают в бассейн посетители. И с этих пор, решив, что
животное страдает от засорения желудка -
а ветеринар нередко может определить это по изменениям в крови, - мы
привязывали его к носил-кам и производили необходимую чистку. Таким образом
мы спасли многих и многих дельфинов или, во всяком случае, продлили им
жизнь.
В один прекрасный день мы с Ингрид пришли к выводу, что представление
в Театре Океанической Науки становится слишком уж гладким, слишком уж
отлаженным, слишком уж отшлифованным. Животные безупречно выполняли все, что
от них требовалось, лекторы, включая и меня, лихо
барабанили один и тот же не требующий изменений текст. Все шло без
сучка, без задоринки. Другими словами, исчезли те интригующие моменты, когда
никто, включая и дрессировщика, не знал, что произойдет дальше, когда
зрители видели, как люди напряженно ищут выхода из положения, и потому
животное становилось для них живым существом, а не атрибутом
развлекательного действа.
Настало время "перетряхнуть представление", как выразилась Ренди Льюис,
узнав, что я собираюсь ввести в программу что-нибудь новое и неотработанное.
Мы решили продемонстрировать зрителям первые этапы дрессировки дельфинов,
поощряя какие-нибудь естественные действия, пока животное не начнет
повторять их намеренно, пока они не закрепятся.
Для такого показа мы выбрали Малию, самку стено. В первом
представлении, когда Ингрид выпустила Малию в демонстрационный бассейн, я
объяснила зрителям наши намерения, а потом замолчала, предоставив им просто
наблюдать за происходящим. Малия некоторое время плавала вдоль борта, ожидая
сигнала. Через две-три минуты она нетерпеливо хлопнула хвостом по воде, и
Ингрид это поощрила. Малия снова поплыла вдоль борта, снова ничего не
произошло, снова она сердито хлопнула хвостом и снова Ингрид ее поощрила.
Разумеется, для Малии этого было достаточно:
она поняла, что от нее требуется, ударила хвостом, получила рыбу, съела
ее и продолжала битъ хвостом. Менее чем через три минуты она уже кружила по
бассейну, бурля хвостом воду, а зрители восторженно аплодировали.
Очень мило, очень убедительно. В начале следующего представления мы
опять объяснили зрителям, что намерены показать им, как мы закрепляем новый
поведенческий элемент, а затем выпустили
в бассейн Малию. Она немного поплавала, не получила сигнала и начала
хлопать хвостом.
Мы с Ингрвд переглянулись через бассейн и дружно покачали головой,
одновременно сообразив, что это движение, уже поощрялось и, следовательно,
не может служить примером незакрепленного поведенческого элемента. Придется
ждать, пока Малия не продемонстрирует что-нибудь еще.
Малия некоторое время хлопала хвостом, а затем, разозлившись на то, что
рыбы ей это не приносит, "плюхнулась" - взвилась в воздух и упала в воду
боком, чтобы поднять брызги. Ингрид поощрила ее, и Малия тут же принялась
"плюхаться", вначале перемежая прыжки хлопаньем хвоста. Когда она, наконец,
перестала хлопать хвостом и только "плюхалась", новые зрители пришли в такой
же вос-торг, как и зрители на первом представлении. Это было что-то
настоящее, и они понимали все, что происходило.
Следующие два дня мы поощряли хлопки по воде головой, плавание брюхом
вверх, высовывание
из воды, дельфинирование, а иногда выбирали поведенческий элемент,
закрепленный на каком-то
из предыдущих представлений и уже исчезнувший, например хлопанье по
воде хвостом. Однако на третий день мы столкнулись с новой проблемой: за
четырнадцать представлений, несмотря даже
на то что некоторые поведенческие элементы удавалось использовать
дважды, мы закрепили практически все четкие действия, какие Малия совершала
в обычных условиях, и идея, казалось, уже себя исчерпала. Иногда мы
чуть-чуть жульничали: например, поощряли задирание носа в воздухе
до тех пор, пока не сформировали балансирование на хвосте спиной
вперед. Тем не менее каждый раз находить что-то новое становилась все
труднее, и раза два мы попадали в очень трудное положение, когда Малия
кружила по бассейну, предлагая один поведенческий элемент за другим,
но все они были уже вполне закреплены и ничего нового мы для поощрения
обнаружить не могли.
Выход нашла сама Малия. Во время последнего представления на третий
день мы выпустили ее
из вспомогательного бассейна, и она закружила в ожидании сигнала.Его,
разумеется, не последовало, и тут она, вместо того чтобы опять повторять
закрепленные эле-менты поведения, вдруг разогналась, перевернулась на спину,
подняла хвост и около пяти метров двигалась по инерции, держа хвост в
воздухе. "Мама, посмотри, как я еду без рук!" Зрелище было препотешное.
Ингрид, я, младший дрессировщик и шестьсот туристов из Индианы так и
покатились
со смеху. Ингрид закрепила это движение, и Малия повторила его раз
десять, причем каждый раз скользила по инерции все дальше и выглядела все
забавнее.
Вечером я рассказала про это Грегори. Он пришел в неистовое волнение и
пожелал увидеть все своими глазами. На другое утро он явился в Театр
Океанической Науки к началу первого представ-ления. Малия продемонстрировала
скольжение с задранным хвостом. Когда же это ничего не дало, она испробовала
еще несколько привычных номеров, а затем вдруг круто взвилась в воздух и
описала красивую дугу брюхом вверх, войдя в воду почти без всплеска. Грегори
был вне себя от восторга, Ингрид была вне себя от восторга и я тоже. Значит,
я не ошиблась: Малия вновь доказала, что она способна изобретать совершенно
новые движения.
И представление за представлением она продолжала демонстрировать новые
и поразительные элементы поведения. Она вертелась в воздухе на манер
вертунов. Она плавала брюхом вверх, прочерчивая спинным плавником линии в
тонкой пленке ила на дне бассейна. Она вращалась под водой вокруг своей
продольной оси, точно пробочник. Она по собственному почину проделывала
такие штуки, какие нам никогда не пришли бы в голову, а если бы и пришли, то
сформировать подобный элемент было бы очень трудно.
Грегори был заворожен. Малия словно бы усвоила критерий: "Поощрению
подлежит только то, что
до этого не поощрялось". Она сознательно предлагала что-нибудь новое -
хотя и не на каждом представлении, но достаточно часто. Порой, увидев нас
утром, она приходила в сильное возбужде-ние. И у меня, и у Ингрид крепло
абсолютно антинаучное убеждение, что Малия во вспомогательном бассейне всю
ночь напролет прикидывает новые номера и торопится начать первое
представление, всем своим видом говоря: "Погодите, я вам сейчас такое
покажу!"
Грегори находил, что этот пример обучения высшего порядка, когда факты
комбинируются для выяснения принципа, того, что он называл вторичным
обучением. Он уговаривал меня повторить
эксперимент с другим животным, регистрируя все этапы во всех
частностях, чтобы со всей возможной точностью выделить момент, когда оно
поймет ситуацию, а затем изложить результаты в научной статье.
Билл Маклин и научно-исследовательское управление ВМС заинтересовались
этой программой, которая обрела особую солидность благодаря одобрению и
рекомендации Грегори, а потому мы
с Ингрид начали обдумывать, как ее осуществить. Само собой разумелось,
что мы можем взять другого дельфина, предпочтительно еще одного стено,
повторить ту же процедуру и, вероятно, получить те же результаты. Вопрос
заключался в том, как регистрировать происходящее.
Идеалом был бы звуковой фильм, полностью запечатлевший каждый сеанс
дрессировки, но тут воз-никали два "но". Во-первых, это было бы чересчур
дорого. А во-вторых, в кинокамеру можно зарядить в лучшем случае 120 метров
пленки, которых хватает всего на двенадцать минут. Либо нам придется делать
перерывы для удобства оператора, либо оператор примется перезаряжать камеру
как раз
в ту минуту, когда начнется что-нибудь по-настоящему интересное.
Мы решили проводить эксперимент в Театре Океанической Науки, потому что
там можно было вести наблюдение одновременно и сверху и снизу сквозь стекло.
Нам пришло было в голову, что видеоза-пись дешевле киносъемки и не требует
таких частых перерывов, но выяснилось, что в Театре Океа-нической Науки
слишком слабое освещение. Фактограф тоже не годился - для него программа
была слишком сложной и насыщенной.
Наиболее практичной представлялась магнитофонная регистрация словесного
описания. Но мы явно не могли обойтись одним наблюдателем, поскольку он
далеко не всегда мог бы следить за животным одновременно сверху и из-под
воды. Кое-какие выдумки Малии мы с Ингрид упустили только потому, что обе
следили за ней сверху.
Мы решили, что нужны три человека: дрессировщик, наблюдатель и еще один
наблюдатель на три-буне, следящий за животным сквозь стекло. Наш электронный
"термит" обещал обеспечить нас всех троих микрофонами так, чтобы запись шла
на одной ленте. И еще он обещал снабдить нас наушни-ками, чтобы мы могли
переговариваться с помощью микрофонов, а не перекрикиваться через бассейн
или объясняться с помощью жестов, как у нас с Ингрид давно вошло в привычку.
"Термит" подсчитал, во что обойдется такое оборудование. Получилось не
слишком дорого.
А поскольку ВМС оплачивали эксперимент наличными, мы могли пригласить в
качестве наблюда-телей достаточно квалифицированных специалистов. Доктор
Леонард Деймонд, профессор Гавай-ского университета, рекомендовал мне двух
своих аспирантов-психологов - Дика Хаага и Джо 0'Рейпи. Кроме ведения
наблюдений они согласились сделать анализ записей, а также их
статис-тическую обработку, которая потребуется для подготовки полученных
результатов к печати.
Малия, конечно, для этих экспериментов не годилась. Она приобрела
слишком большой опыт
в подобных заданиях, а нас интересовал как раз процесс его накопления.
Наш выбор остановился
на Хоу, еще одной самке стено, содержавшейся в дрессировочном отделе.
Мы перевели Хоу в Театр Океанической Науки, поместили ее в одном бассейне с
Малией и приступили к работе.
Составив удобное для всех нас расписание, мы обычно проводили два-три
коротких сеанса с Хоу
до открытия Парка. Конечно, было бы интересно экспериментировать на
глазах у зрителей,
но установка магнитофона, регистрация происходящего и все прочее
отнимало столько времени,
что включать эту работу в представление было нерационально.
Хотя у нас не было возможности вести киносъемку каждого сеанса,
управление пожелало получить короткий документальный фильм о ходе
эксперимента, а потому нам выделили кое-какие средства
на кинооператора. Мы старались снять каждый закрепленный поведенческий
элемент, даже если приходилось проводить специальные сеансы только для
оператора, во время которых "закреплялись" уже закрепленные движения. Как
подействуют на Хоу такие повторные сеансы, будут ли они полезны или вредны
для процесса научения, мы заранее сказать не могли. Однако в экспе-рименте с
Малией повторения, которых не удавалось избежать, не помешали ей воспринять
идею новизны, а потому мы надеялись, что они не собьют и Хоу.
По характеру Хоу была совершенно не похожа на Ма-лию. Она гораздо
быстрее "падала духом"
и в первые же сеансы завела манеру плыть по кругу, дельфинировать,
плыть по кругу, дельфини-ровать, плыть по кругу... не предлагая никаких
других движений, замкнувшись в инерционном поведении на много долгих минут.
Выяснилось, что заставить Хоу работать можно, только каким-нибудь способом
нарушив эту инерцию. Мы попытались сформировать несколько поведенческих
элементов - выползание из воды (на край бетонной платформы над
бассейном), влияние хвостом, плавание над самым дном бассейна. Иногда, чтобы
прервать бесконечное кружение и дельфини-рование, мы давали Хоу пару рыбешек
"просто так", без свистка, ничего не закрепляя, но это под-нимало ее
настроение и побуждало вновь попытать удачи. Характер Хоу был таким
невозмутимым, что мы ни разу не наблюдали у нее симптомов раздражения вроде
ударов хвостом по воде или "плюханья", какими реагировала на разочарование
Малия. Ее наличный репертуар естественно повторяющихся движений был очень
скуден.
Первые четырнадцать сеансов все проходили примерно так, как описано в
следующем отрывке
из научной статьи:
Хоу начинала каждый сеанс с демонстрации того элемента поведения,
который поощрялся во время преды-дущего сеанса. Иногда этот элемент снова
выбирался для закрепления - в тех случаях, когда, по мнению дрессировщика,
он не был раньше по-настоящему закреплен. Если первое движение не получало
поощрения, Хоу проделывала весь репертуар движений, поощрявшихся на прежних
сеансах, - "плюханье", дельфи-нирование, выползание и плавание брюхом вверх.
Если поощрения не следовало, она начинала упорно
повторять одни и те же движения - дельфинирование, переворот, кружение
(Ргуог К., Haag R., O'Reilly J. The Creative Porpoise: Training for Novel
Behavior. - Journal of the Experimental Analysis of Behavior, 12 (1969),
653-661).
На тринадцатом сеансе Хоу все-таки предложила кое-какое наименование -
плыла брюхом вверх, потом правым боком вверх, потом снова брюхом вверх.
Получалось что-то вроде "пробочника" Малии. На следующем сеансе, два дня
спустя, она опять поплыла так, и дрессировщики начали формировать это
движение, доведя его до пяти полных оборотов. Однако на четырнадцатом сеансе
ничего нового не произошло, и Хоу опять начала кружить.
На следующее утро, пока экспериментаторы устанавливали оборудование,
Хоу еще во вспомогательном бассейне вела себя очень активно. Она дважды
хлопнула хвостом - движение для нее совершенно необычное, и дрессировщик
поощрил его тут же, во вспомогательном бассейне. Когда начался пятнадцатый
сеанс, Хоу продемонстрировала движение, получившее поощрение на предыдущем
сеансе - плаванье у самого дна,
а затем движение, предшествовавшее этому ("пробочник"), после чего
начала привычное кружение и дельфинирование, добавив, правда, хлопок хвостом
при вхождении в воду. Этот хлопок получил поощрение, и тогда животное
соединило хлопок с "плюханьем", а затем начало хлопать независимо от
прыжков, причем впервые демонстрировало движение по всему бассейну, а не
только перед дрессировщиком. Когда десятиминутный сеанс закончился, получили
поощрение 17 хлопков хвостом, а остальные не поощрявшиеся движения перестали
демонстрироваться.
Шестнадцатый сеанс начался после десятиминутного перерыва. При
появлении дрессировщика Хоу проявила бурную активность и сразу же начала
демонстрировать "плюханье" с перевертыванием, падая то на брюхо, то на
спину. Кроме того, она принялась кувыркаться в воздухе. Дрессировщик начал
закреплять это движение - сальто, обычное для рода Stenella, но, как
правило, не наблюдаемое у рода Steno, - а Хоу снова проявила бурную
активность: плавала, описывая восьмерки (впервые!), и прыгала, прыгала,
прыгала. Сальто она повто-рила 44 раза, перемежая его некоторыми уже
закрепленными движениями, а также добавила три новых, прежде не
наблюдавшихся движения: хлопки хвостом в положении на спине, боковые удары
хвостом и верчение
в воздухе (там же).
Короче говоря, Хоу поняла ситуацию. А когда она, наконец, разобралась в
происходящем - когда она начала понимать, что добиться от нас свистка можно,
только проделав что-то совсем новое, -
ее охватила настоящая лихорадка изобретательства. Хотя мы закрепляли
только сальто, она демон-стрировала остальные новые движения и повторяла их
все. Прежде она обычно ограничивалась двумя-тремя типами движений за сеанс,
теперь же в течение одного сеанса она предложила нам восемь типов движений,
причем четыре из них были абсолютно новыми, а два - сальто и верчение -
стали заметно сложнее и с первого же раза были выполнены безупречно. На этом
сеансе она продемонстрировала 192, движения, почти по девять движений в
минуту вместо прежних трех-четырех, а к концу сеанса не только не замедлила
темпа, как раньше, но, наоборот, начала его
убыстрять, так что мы втроем уже были не в состоянии толком разобраться
в этом вихре поворотов, прыжков, всплесков, ударов хвостом и бешеных
метаний. Ингрид прекратила сеанс, выдав Хоу обильную премию из тридцати с
лишним рыбешек.
С этих пор Хоу словно подменили. Теперь она демонстрировала нам
множество сигналов раздраже-ния и уже редко возвращалась к стереотипному
кружению с дельфинированием. Нам предлагалась новинка за новинкой: она
погружалась на дно головой вниз, прыскала водой в дрессировщика, прыгала
хвостом вперед. Мы возвращались к некоторым прежним движениям, чтобы заснять
их для фильма, но это ее не сбивало. К тридцатому сеансу она предлагала по
одному новому
движению на шести-семи сеансах подряд и настолько вошла в колею, что,
услышав свисток, демон-стрировала поощряемое и только поощряемое движение, а
два сеанса безошибочно начала новым движением.
Итак, получилось. Но что, собственно, получилось? И как это
истолковать? Грегори сказал, что это пример обучения высшего порядка, или
вторичного обучения. Джо с Диком вернулись в университет
и представили доклад для семинара профессора Даймонда, описав все, что
произошло, и связав это с теориями обучения высшего порядка у животных. Они
решили "научно" доказать, что движения Хоу были действительно новыми для
нее, а не тем, что стено проделывают постоянно, зарисовали их, размножили
картинки и разослали их всем дрессировщикам нашего Парка, когда-либо имевшим
дело с морщинистозубыми дельфинами (ни в одном другом океанариуме стено ни
разу не демонстрирова-лись, а потому опрос волей-неволей ограничивался
только теми дрессировщиками, которые хотя бы
в прошлом работали у нас). Их попросили указать, как часто им
приходилось наблюдать те или иные движения. Некоторые элементы поведения,
вроде хлопка хвостом, по общему мнению, были вполне обычными, однако никто
ни разу не видел, чтобы морщинистозубый дельфин делал сальто, вертелся,
прыгал брюхом вверх или прыскал водой в дрессировщика. В результате Дик и
Джо смогли снабдить статьи приятным аккомпанементом статистических выкладок,
показывающих крайне малую вероят-ность того, что все эти новые движения были
случайными.
Примерно тогда же к нам в Парк приехал Гарри Харлоу, видный психолог,
пожалуй, более всего известный своими работами по подмене матерей у обезьян,
и я рассказала ему о нашем экспери-менте. А он высказал мнение, что
Американская ассоциация психологов, вероятно, с удовольствием опубликует
нашу статью в каком-нибудь из своих журналов. Очень хорошо!
Теперь оставалось только написать эту статью. Перепечатка наших
магнитофонных записей заняла сто с лишним страниц. Было ясно, что необходимо
найти какой-то наглядный способ изображать происходившее на каждом сеансе,
не прибегая к громоздкому словесному изложению.
При оперантном научении реакции принято регистрировать графически с
помощью кривых накопления. По горизонтали откладывается время, а по
вертикали - число реакций; каждая реакция изображается точкой на графике.
Если соединить эти точки, получится наклонная линия,
показывающая, как часто и как быстро реагировало животное. Конечно, это
очень удобно, если имеешь дело с одной реакцией - нажим на рычаг, удар
клювом в кнопку, - но как изобразить на графике сеанс, во время которого
животное чуть ли не одновременно проделывает самые разные движения?
Я напрягала память, рылась в библиотеке на полках с литературой по
психологии и расспрашивала всех знакомых психологов, как принято составлять
график сеансов, включающих разные типы множественных реакций. Мало-помалу
выяснилось, что единого стандартного способа не существует. Лабораторные
эксперименты требуют предельной простоты, и работающий с крысой бихевиорист
просто не будет ставить опыта, сопряженного с усложнениями вроде тех, с
которыми мы сталкивались во время наших дрессировочных сеансов. По наивности
я попала в такое же положение, в какое мы ставили бедняжку Хоу: если я не
придумаю ничего нового, статьи не будет!
Из моего дневника, 17 мая 1966 года
Номер отеля в Сан-Франциско. По-моему, я знаю, как изобразить сеансы с
Хоу. Сядь, положи перед собой перепечатанную запись сеансов, поставь рядом
магнитофон с лентой записи и часы. Проиграй запись, размечая печатный текст
через каждые пятнадцать секунд. Подчеркни каждый закреплявшийся
поведенческий элемент. Затем приготовь большой лист под график, выбери
какой-то один элемент поведения и пройдись по тексту, отмечая в графике
каждую реакцию в соответствующей пятнадцатисекундной графе. Потом вернись к
началу текста, выбери другой цвет для другого поведенческого элемента и
нанеси еще один пунктир - еще одну линию на том же графике. И так далее -
для всех поведенческих элементов.
Дик и Джо согласились с моим предложением и взяли на себя эту нудную
работу. Плодом ее стали тридцать два удивительных графика тридцати двух
дрессировочных сеансов: на каждом были запечатлены все реакции и все
элементы поведения, наблюдавшиеся во время данного сеанса. Занимаясь этим,
они заодно исследовали вероятность промахов, которыми обычно чреваты
субъективные оценки поведения. Они провели статистический анализ трех
независимых описаний каждого поведенческого элемента, проверяя, все ли мы
были согласны, что видели одно и то же.
Из этих описаний следовало, что всякий раз, когда демонстрировалось
новое движение, мы все трое замечали его и все трое описывали его как новое,
а позже, когда нам предъявляли рисунки Дика и Джо, мы все называли
изображенные на них движения одинаково. Они даже проглядели кадрик за
кадриком киноленту, на которой мы запечатлели каждый поведенческий элемент,
чтобы установить, насколько точны их рисунки. Столь трудоемкая процедура
обеспечила достаточно научные доказательства, что мы этого не сочинили и не
подменяли реальные факты предвзятыми предположениями.
Когда графики были закончены, мы опубликовали отчет о нашем
эксперименте, использовав для его заглавия ("Вторичное обучение у
морщинистозубого дельфина") термин Грегори Бейтсона. Кроме того, мы помогли
кинооператорам ВМС снять короткий документальный фильм на ту же тему. Фильм
получился чудесный - важнейшие графики в прекрасных цветах и очень
поэтический финал о возможном будущем взаимодействии людей и дельфинов,
когда дельфин станет не послушным орудием, но равным партнером и даже
инициатором. Под голос диктора камера следила за одним из наших
дрессировщиков, который играл в воде с Хоу. И человек и дельфин предавались
этому занятию
с равньм радостным увлечением.
Однако ни в отчете, ни в фильме, на мой взгляд, не нашло выражения то,
что я считала самым интересным в нашем эксперименте. В чем все-таки
заключалась соль замечательного события, которое мы наблюдали? Да, животное
усвоило принцип, а не просто еще одну новую реакцию.
Но ведь это происходило всякий раз, когда очередное животное постигало
идею звуковых сигналов как таковых в противоположность данному звуковому
сигналу для данного поведенческого элемента. Да, эксперимент как будто
оправдывал предположение, что от дельфинов можно добиться чего-то большего,
чем просто закрепленного поведения. Изменение "личности" Хоу, когда ее
прежняя кротость и пассивность сменились активностью, наблюдательностью и
инициативой, оказалось стойким. (Кроме того, оно было и полезным - я
нисколько не удивилась, узнав, что на основе нашего эксперимента
дрессировщики ВМС разработали методику "игровых переменок" между
напряженными сеансами или после них. Такие игровые переменки обеспечивали
животному отдых и одновременно содействовали развитию его сообразительности
и смышлености: они позволяли поощрять и закреплять самые разные элементы
поведения, а иногда и наталкивали на новые полезные реакции.)
Но как все это представляется мне самой? Я жевала и пережевывала всякие
идеи около года, а потом облюбовала в дрессировочном отделе подходящий
чуланчик и превратила его в свой рабочий кабинет. Я развесила по стенам
графики Дика и Джо в строго хронологическом порядке и в свободное время
усаживалась за столик, глядела на них, записывала свои мысли, а потом рвала
записи. Кто-то
в нашем отделе украл из моего чуланчика-кабинета электрическую пишущую
машинку, и целую неделю я сидела там и размышляла сложа руки, пока страховая
компания не выдала страховую премию, так что можно было купить новую
машинку, а администрация не снабдила дверь чуланчика замком.
Мои мысли вновь и вновь возвращались к случаю, свидетелем которого был
мой отец. Он когда-то повесил у себя на заднем дворе кормушку для птиц,
сделанную с таким расчетом, чтобы обезопасить птичий корм от белок. Кормушка
подвешивалась на шнуре, слишком тонком, чтобы белка могла
по нему спуститься, и была прикрыта крутой конической крышей, которая,
стоило белке прыгнуть на нее, наклонялась и сбрасывала белку на землю.
Как-то раз отец увидел, что по ветке с кормушкой пробежала белка. Она
оглядела кормушку, прыгнула на ее крышу, сорвалась и, пролетев метра два,
шлепнулась на траву. Белка повторила попытку, опять сорвалась, попробовала в
третий раз -
но с тем же результатом. После этого она снова взобралась на ветку,
долгое время сидела там, глядя на кормушку, потом свесилась вниз головой,
ловко перекусила шнурок, сбежала вниз и принялась грызть семена из упавшей
кормушки.
Оригинальность. Качество, хотя и редкое у животных, но все-таки им
присущее. Почти не наблюдающееся в лабораторных условиях. И тем не менее мы
у себя добились оригинальности от Малии
и Хоу, а это значит, что при желании ее можно пробуждать вновь и вновь.
Однако меня интересовало другое: этот эксперимент указал путь к развитию
творческого начала.
Наконец-то я могла приступить к работе над статьей. Она заняла месяцы и
месяцы. Первый вариант вернулся ко мне из редакции The Journal for
Experimental Analysis of Behavior, для которого я ее предназначала, с
приложением десяти страниц напечатанных через один интервал замечаний и
желательных исправлений. Джо и Дик пришли в ужас и уже не сомневались, что
нам так и не удастся опубликовать эту статью. Меня, однако, настолько
ободрила разумность критики, а также благожелательные слова одного из
рецензентов,
горячо рекомендовавшего опубликовать "этот изящный отчет натуралиста",
что я радостно взялась за уничтожение неясностей, антропоморфизма и других
частностей, на исправлении которых настаивала редакция. Статью опубликовали
и она вызвала некоторый шум. Несколько других журналов перепечатали ее -
целиком, с сокращениями или в отрывках. Ее использовали два руководства,
одно из которых (Johnson H.H., Solso R.L., Experimental Design in
Psychology; A Case Approach. - N.Y.; Harper and Row, 1971) к моей тайной
гордости было посвящено оформлению экспериментов (эти трижды благословенные
графики!).
Однако я считаю, что эта работа вовсе не доказала особой смышлености
дельфинов. Многие виды животных при соответствующей дрессировке способны к
такому же развитию. На следующее лето мы попробовали применить ту же
методику уже не к дельфинам, а к голубям. По моему наущению несколько
работавших у нас студентов соорудили подобие скиннеровского ящика и каждый
день поощряли голубей за новые поведенческие элементы. Тут можно
процитировать абзац окончательного варианта моей статьи об эксперименте с
Хоу:
Если ежедневно на протяжении нескольких дней поощрять поочередно одно
из нормальных действий, свойственных голубями, до тех пор, пока нормальный
репертуар (повороты, клевки, хлопанье крыльями и т.д.)
не истощится, голубь нередко начинает демонстрировать новые движения,
добиться которых трудно даже
с помощью формирования.
И какие движения! Например, он ложится на спину. Или становится обеими
лапками на развернутое крыло. Или повисает в воздухе на высоте пяти
сантиметров.
Практическое использование этого эксперимента, например в школах, еще
не исследовалось.Как и интересный вопрос о том, почему одно животное
оказывается более творческим, чем другое.
"В целом новые движения Малии более эффектны и "полны воображения", чем
движения Хоу".
Мы привыкли к такой характеристике людей и называем это свойство
воображением. Или способностью к творчеству. Или талантом. Мне казалось
очень интересным, что оно так четко проявляется
у животных.
А кроме того, для меня этот эксперимент послужил сильнейшим
закреплением того почтительного уважения, какое у меня всегда вызывали
ученые-исследователи. Разработать этот эксперимент
и провести его было нетрудно. Мы обнаружили интересное явление, так
сказать, по наитию. Мы были твердо убеждены, что сумеем его повторить - и
повторили. Причем эксперимент в целом занял всего полмесяца. Но
преобразование наших отрывочных наблюдений в стройную систему надежно
обоснованных факторов оказалось куда более сложной и трудоемкой работой. Дик
и Джо посвятили ей сотни часов. Истолкование же этих фактов, поиски золотых
зерен истины заняли в буквальном смысле слова целые годы, и я чувствовала,
что более трудной задачи мне еще никогда решать не приходилось. Вот почему я
теперь испытываю настоящее благоговение, думая о таких людях, как Кен
Норрис, Билл Шевилл, Фред Скиннер и Конрад Лоренц, которые только и делают,
что разрабатывают одну новую идею за другой и публикуют все новые и новые
работы.
Хотя этот эксперимент прямо вопроса об интеллекте не затрагивал, он
заставил меня задуматься
и над тем, что такое интеллект.
Мы, люди, принадлежащие к западной цивилизации, любим сводить все к
линейному порядку. Нас
с Ингрид постоянно спрашивали: "Скажите, а дельфин умнее собаки? Он
умен, как человек? Как шимпанзе?" Люди постоянно говорят что-нибудь вроде:
"кошки тупы", "лошади глупы", "свиньи умнее коз". Но что это собственно,
значит? Была ли Малия "умнее", чем Хоу? Способность к воображению - это
свойство интеллекта или что-то другое? Обстоятельства создали "творческих"
животных, и они производили впечатление "очень умных". Но тогда, как можно
объяснить поведение этих творческих голубей? Ведь голубь уж никак не "умен",
не правда ли?
Лошадей принято считать тупыми. Они редко занимаются решением задач,
вроде той находчивой белки, и тем не менее мне однажды довелось наблюдать,
как лошадь рассматривала щеколду, запиравшую калитку, а затем открыла ее с
первой же попытки. Кроме того, лошадям свойственна поразительная способность
к запоминанию. Хорошо обученная лошадь помнит сотни стимулов,
по отдельности и в сочетаниях, и способна использовать поведенческие
элементы, которым ее обучили, для сообщения собственных идей дрессировщику,
так что наездник и лошадь словно "читают мысли друг друга" - очень сложный
результат обширной дрессировки. Это уже своего рода "вторичное обучение".
Так как же - лошади все-таки глупы? Или при обычных обстоятельствах мы
просто не ставим их перед необходимостью проявлять интеллект?
И разве способность лошадей сохранять в памяти огромные количества
твердо усвоенных битов информации - это не то же самое, что в наших школах
вознаграждается высшими отметками?
Кошки - животные с крайне негибким поведением, они следуют заложенной в
них природой программе, очень четкой и ясной. Они не склонны решать задач.
Тем не менее кошка способна
к научению через наблюдение, как ни одно из известных мне животных,
включая дельфинов; например, кошка, увидев, что другая кошка прыгает сквозь
обруч и получает корм, сама сделает то же самое. А подражание Конрад Лоренц
считает очень сложным процессом.
Мало-помалу у меня возникало убеждение, что "интеллект" слагается из
множества самых разных вещей - способности решать задачи, способности
учиться и запоминать, способности наблюдать, готовности к изменениям, то
есть естественной гибкости поведения, которая мала у кошек и велика
у выдр и Грегори Бейтсона, и, наконец, наличия или отсутствия смелости,
а также упорства. Все эти способности и склонности отмерены разным видам и
разньм индивидам в разных количествах.
В любом виде есть особи, которые могут блеснуть тем или иным слагаемым
интеллекта, как белка моего отца. Насколько же умен дельфин? Мне кажется,
что такая постановка вопроса вообще неверна.
Ну, хорошо. Вам все равно хочется услышать ответ. Что же, если
линейного порядка избежать нельзя, меня более или менее устраивает ответ,
который дали А.Ф.Макбрайд и Д.О.Хебб около тридцати лет назад, задолго до
того, как Лилли, Флиппер и фантастические легенды о дельфинах покорили
воображение неспециалистов: "По сообразительности дельфин стоит между
собакой и шимпанзе, несколько ближе к шимпанзе".Если вспомнить Уошо и ее
собратьев, это высокая похвала. У истории Малии и Хоу есть любопытный
эпилог. Обе они после окончания эксперимента остались в Театре Океанической
Науки. Обе вели себя очень активно и изобретательно и, по правде говоря,
постоянно досаждали нам своими проделками. Они то и дело открывали дверцы и
выпускали друг друга в демонстрационный бассейн. Хоу научилась прыгать через
перегородки, а Малия завела неудобную привычку вылезать из воды и ползать по
бетонному полу, тыча дрессировщиков в лодыжки, чтобы на нее обратили
внимание. Нам пришлось привязать это поведение к сигналу, чтобы прекратить
ее попытки переходить к наземному существованию на глазах у зрителей.
У каждой из них был свой репертуар и в представлениях они выступали
отдельно, хотя и могли наблюдать друг за другом сквозь дверцы. Малия по
звуковым сигналам демонстрировала некоторые поведенческие элементы, которые
придумала сама: прыжок брюхом вверх, "пробочник", "Мама, посмотри, как я еду
без рук!", то есть скольжение на спине с задранным хвостом. Кроме того, она
прыгала через обруч, поднятый над водой на три с половиной метра. Хоу
демонстрировала эхолокацию, лавируя в наглазниках между препятствиями и,
подбирая на нос три тонущих кольца. Другими словами, выдрессированы они были
по-разному, если не считать того, что Малию тоже приучили
к наглазникам. Но она никогда в них не работала.
Хоу попала к нам совсем молоденькой, а потому продолжала расти и со
временем почти достигла размеров Малии. Как-то раз, когда с животными
работала Ингрид, а я читала лекцию, представление не заладилось. Сначала
открыли дверцу Малии, она выплыла в бассейн и проделала все, что от нее
требовалось, - прыжок брюхом вверх, "пробочник", скольжение с задранным
хвостом, - но не
в обычном порядке и с непонятным возбуждением.
Что-то явно было не так. Может быть, сломался сигнальный аппарат? Когда
был поднят обруч, она прыгнула, но суматошливо, неловко и гораздо ниже трех
с половиной метров. При обычных обстоятельствах были бы приняты жесткие
меры: она получила бы тайм-аут и дрессировщик потребовал
бы повторения. Однако Ингрид, удивительно чувствующая настроение
животных, решила проявить снисходительность, и обруч был опущен на
половинную высоту. После чего животное прыгнуло сквозь него, не дожидаясь
сигнала.
Что с ней происходит? Она так нервничала, что мы обе почувствовали
облегчение, когда ее, наконец, можно было отправить во вспомогательный
бассейн и выпустить Хоу.
Эта тоже стремительно промчалась сквозь дверцу в страшном возбуждении.
Ингрид с большим трудом удалось надеть на нее наглазники. Дважды они
срывались и животное приносило их со дна. Наконец наглазники были надеты, и
она проплыла сквозь лабиринт из труб, который мы опустили
в бассейн, а затем подобрала кольца, но по одному, а не все три, как
обычно. Она тоже очень нервничала и нас томила порожденная долгим опытом
тревога, что представление вот-вот совсем развалится. Однако мы завершили
его более или менее благополучно, хотя все шло чуть-чуть не так, с какими-то
непонятными отступлениями. Я заговорила со зрителями
о необычной нервозности обоих дельфинов и призналась, что не могу
объяснить, почему они были выбиты из колеи и вели себя так странно, почему
Малия путала сигналы, а Хоу не сразу дала надеть на себя наглазники.
Представление окончилось. Ингрид отправила последнего дельфина во
вспомогательный бассейн и вдруг уставилась на меня в полном изумлении.
- Знаете, что произошло?
- Нет.
- Мы их перепутали. Кто-то запер Малию в бассейне Хоу, а Хоу - в
бассейне Малии. Они же теперь выглядят совсем одинаково, и мне даже в голову
не пришло...
Хоу выполнила номера Малии, путаясь в сигналах, но сами движения
проделывая с такой уверенностью, что мы ничего не заподозрили - ведь она
даже умудрилась прыгнуть сквозь обруч, хотя обычно отработка такого прыжка
занимает не одну неделю. А Малия в наглазниках с первого же раза правильно
проделала все трюки Хоу, хотя и нервничая, но настолько хорошо, что мы
приняли ее за Хоу. Я остановила расходящихся зрителей и объяснила им, чему
они только что были свидетелями. Не знаю, многие ли поняли и поверили. Я и
сама все еще не могу до-конца поверить.
11. Одомашненные дельфины
Эксперименты в открытом море породили во всех нас глубокое убеждение,
что дельфины могут
и будут работать для человека в своей родной стихии, как домашние
животные. Пусть Каи и Поно уплыли навсегда, а Хаина и Нуха из трусости
отказывались выйти хотя бы на три метра за привычные пределы, зато Кеики был
абсолютно надежен, и если все-таки оказалось возможным работать в море с
более трудными видами, то уж с нашей доброй старой приятельницей афалиной
можно будет добиться настоящих чудес.
Теоретически говоря, каждый раз, когда человек обосновывался в новой и
враждебной ему среде обитания, он выбирал по меньшей мере одно местное
животное, одомашнивал его и возлагал на него ту работу, которая ему самому в
этих тяжелых условиях была не под силу. Благодаря верблюду, например,
человек смог существовать в пустыне, а благодаря упряжным собакам - за
Полярньм кругом.
С тех пор как было одомашнено последнее животное, прошли тысячелетия -
все пернатые и четвероногие помощники человека, от охотничьего сокола до
яка, служили ему еще до зарождения современной цивилизации. Теперь же мы
начинаем осваивать морские глубины. Кусто первым попробовал жить на морском
дне, водолазы трудятся под водой - строят, добывают полезные ископаемые,
собирают плоды моря. Так не логично ли будет приспособить для наших целей
исконного обитателя этого чуждого нам мира? Ведь так и кажется, будто
дельфины, обосновавшиеся в океанах задолго до того, как наш предок впервые
слез с дерева, все это время ждали, когда же их пригласят войти в свиту
человека.
Дельфин способен двигаться под водой с несравненно большей легкостью,
чем мы. Благодаря эхолокации он видит там, где мы слепы, благодаря острому
слуху находит дальние объекты и цели там, где человек совершенно беспомощен.
Вы уронили что-нибудь за борт? Пошлите дельфина. Необходимо разыскать что-то
на дне? Затонувшее судно или самолет? Ищите их с помощью специально
выдрессированных дельфинов. Нужно загнать рыбу в сети? Кликните своих
"морских овчарок". Опасаетесь акул? Используйте систему раннего
предупреждения, которую обслуживают дельфины. Пропал аквалангист? Отправьте
на его поиски дельфина, точно подводного сенбернара. Дельфины способны
охранять порты, буксировать уставшего пловца, производить подводную
фотосъемку, нести гидрографическую службу у опасных берегов. Строить
подобные планы, один другого увлекательнее, можно было без конца, и мы не
сомневались, что стоит по-настоящему одомашнить морское животное, как это
откроет множество новых перспектив, о которых мы пока даже не подозреваем.
Пора было браться за дело, чтобы проверить все это на практике.
Дрессировку дельфина для превращения его в домашнее животное мы начали
с Кеики, демонстрируя его в Театре Океанической Науки. Он, казалось,
прекрасно подходил для того, чтобы служить связным между аквалангистом и
судном - доставлять нужные инструменты, записки и тому подобное. Подниматься
со дна за чем-то, что осталось на катере, всегда очень досадно, и
дельфин-посыльный мог бы тут весьма пригодиться. А когда сидишь в катере, то
сообщить аквалангистам, что надо перебраться на другое место или пора
обедать, можно, только послав за ними еще одного аквалангиста. Вот его-то и
мог бы заменить дельфин.
Мы начали с того, что давали Кеики переносить во рту небольшие предметы
- гаечный ключ, фонарик и т.п., - от одного дрессировщика к другому на
поверхности воды. Вскоре выяснилось, что прикосновение металла к зубам
нравится дельфинам не больше, чем людям - Кеики повадился ронять
инструменты. Справиться с этой трудностью было просто - не строгостью, а
привязывая к металлическим инструментам веревочные петли или складывая их в
сетку и уже потом отдавая Кеики.
Когда Кеики научился носить поноску, мы включили в представление
аквалангиста, который опускался на дно с аппаратом для подводного бурения и
делал вид, будто его налаживает. Я написала лекцию, строившуюся
исключительно вокруг аквалангиста
и посвященную проблемам и выгодам работы под водой, а также
перспективам освоения морских глубин. О дельфинах мы не упоминали ни словом.
Зрители сами мало-помалу осознавали, что аквалангист с полной
непринужденностью пользуется помощью животного. Он вытаскивал пластмассовую
дощечку, писал на ней (писать под водой можно обыкновенным цветным
карандашом),
стучал по своему баллону, протягивал дощечку через плечо, даже не
оглядываясь, и дельфин несся
к нему, хватал дощечку, подплывал к дрессировщику, отдавал дощечку,
брал требуемый инструмент и опускал его в руку аквалангиста. Иногда
аквалангист подзывал дельфина, крутя детскую трещотку, и просил помочь ему,
например потянуть трос. Ну, и конечно,
он мог отослать на поверхность инструменты, которые больше не были ему
нужны. А позже нам удалось обучить Кеики упираться носом в прокладку под
баллонами и везти аквалангиста к борту, заменяя подвесной мотор в одну
дельфинью силу.
Номер получился очень интересный, и было приятно слушать нарастающий
шумок на трибунах по мере того, как все большая часть зрителей под
безмятежные рассуждения лектора о поэтапном погружении, плавучести,
сопротивлении воды и прочем начинала осознавать, чем занимается дельфин. Мы
же, дрессировщики, изнывали от желания попробовать Кеики в открытом море.
После потери Поно и Каи мы с Кеном Норрисом решили, что каждый дельфин,
которого предстоит выпустить в море, должен быть снабжен какой-нибудь
постоянной меткой, чтобы его можно было узнать, если он уплывет и
присоединится к дикому стаду. Ученые разработали разные метки для китов и
дельфинов - например, пластмассовые ленты на маленьком гарпуне, который
втыкается в кожу животного. Но все эти метки держатся недолго и все они
причиняют животному неудобства.
Биолог, работавший в управлении охоты и рыболовства штата, в случайном
разговоре пожаловался мне сколько у него хлопот с летним меченьем оленей -
животное надо отловить, пробить ему дырку в ухе и вставить в нее
двустороннюю пластмассовую метку. Метки эти были яркими, практически вечными
и имели на обеих сторонах четкие номера. Я решила, что мы могли бы
прикрепить такую метку к спинному плавнику дельфина, который у верхнего
своего конца немногим толще оленьего уха. К тому же плавник относительно
малочувствителен. Прокалывание, конечно, будет болезненным,
но не больше того, что чувствуют женщины, когда прокалывают себе уши
для серег - терпеть можно и боль быстро проходит. И ведь именно спинной
плавник плывущего дельфина чаще всего виден над водой. Мы заказали несколько
оленьих меток и приготовились испробовать их на нашем верном Кеики.
Океанический институт как раз собирался установить двухместную
подводную камеру недалеко от берега. Вот тут-то у Кеики и будет шанс
продемонстрировать свои возможности, как помощника аквалангиста в открытом
море. Внезапно выяснилось, что они закончили все приготовления раньше
планируемого срока, захватив нас, дельфинщиков, врасплох. Как-то вечером Тэп
прибежал домой поужинать, схватил свой акваланг и вне себя от радостного
волнения отправился провести ночь
в камере. (Я записала в дневнике: "Уж что-что, а мальчишеская романтика
всегда выводит из себя любую нормальную женщину!") На следующий день мы
забрали Кеики из Театра Океанической Науки, отнесли его на носилках в
дрессировочный отдел, пробили дырку в его спинном плавнике и вставили в нее
метку.
Потом мы пустили Кеики в бассейн посмотреть, свободно ли поворачивается
метка в плавнике, когда он плывет. Метка ничему не мешала и выглядела даже
щегольски. Крови почти не было, и Кеики как будто не испытывал ни боли, ни
неудобств, хотя, несомненно, чувствовал метку. Едва я подошла к борту и
опустила руку в воду, чтобы его погладить, он подплыл и положил спинной
плавник мне на ладонь: "Карен, посмотри, у меня в плавнике, кажется, что-то
застряло!" Я, разумеется, могла только потрогать метку, чтобы показать ему,
что понимаю причину его тревоги, а потом сочувственно его похлопала.
По-моему, он понял, так как с этой минуты перестал обращать на метку
внимание и никогда больше не просил, чтобы ее сняли.
Мы уложили Кеики на носилки, отнесли на берег, поместили в моторку и
отправились к месту погружения, где у баржи, подававшей в камеру воздух, его
ожидала клетка Каи. Пет Куили надел акваланг и нырнул, чтобы занять позицию
дрессировщика на дне, а я заняла позицию в моторке, как дрессировщик на
поверхности. Меня тревожило, что Кеики будет тесно в клетке - ведь он был
много крупнее Каи, но он вертелся в ней, точно угорь, без всяких
затруднений.
Мы открыли дверцу и минут пять-десять поощряли Кеики за то, что он
вплывал в кдетку и выплывал из нее. С этой конкретной клеткой он знаком не
был, но мы не ожидали никаких сложностей - и оказались правы.
Затем Пет, Кеики и я принялись за работу: записки и инструменты
отсылались вверх и вниз, из лодки к камере, от камеры к лодке, от одного
аквалангиста к другому. Кеики переполняла дельфинячья радость - он прыгал,
кувыркался и носился вокруг нас, как счастливый пес, которого взяли погулять
в лес.
В воде работало довольно много аквалангистов, в том числе фотограф и
кинооператор, которые ужасно интересовали Кеики. Ему нравилось подплывать к
ним и заглядывать в объектив - особенно киноаппарата, который жужжал. Пет
раздал всем аквалангистам и исследователям в камере по нескольку рыбешек:
ведь когда вам доставляют записку или инструмент, посыльному положено давать
"на чай". Мы обнаружили, что можно написать записку определенному
аквалангисту, и Кеики будет таскать ее от одного к другому, пока не найдется
желающий обменять ее на рыбку. Выяснилось также, что Кеики сразу же начал
слушаться указывающего пальца. Чтобы отправить его к камере или на
поверхность ко мне, Пету достаточно было ткнуть пальцем в нужном
направлении. Это было интересно потому, что речь шла об идее, которую
животные обычно улавливают далеко не сразу: "Двигайся от указывающей руки!"
Надо затратить много труда, чтобы собака поняла, что протянутый палец
означает команду бежать в этом направлении.
Следует сказать, что Кеики не только учился, но и по-настоящему
помогал. Когда потребовалось, чтобы кинооператор запечатлел какой-то
подводный эпизод, инструкции с баржи были ему посланы через дельфина. Потом
я неудачно нагнулась, протягивая Кеики инструмент, и мои солнцезащитные очки
упали в воду. "Ай, Кеики, мои очки!" - вскрикнула я совершенно машинально, а
он перевернулся, поймал их прежде, чем они опустились на дно, всплыл и
вежливо сунул их мне в руку.
Когда Кеики поработал так около двух часов и рыбные запасы начали
истощаться (из чего следовало, что он уже почти сыт), мы снова заперли его в
клетке. Довольны мы им были неимоверно: он превзошел самые радужные наши
ожидания. Подошла моторка, Кеики водворили на носилки и мы отвезли его в
Парк, где он отработал остаток своего дневного рациона, приняв участие в
последнем представлении в Театре Океанической Науки.
После этого я занималась с одомашненным дельфином в открытом море
каждый раз, когда мне удавалось получить разрешение. А это бывало нечасто:
поездка с дельфином требовала дорогостоящих человеко-часов и лодочного
времени. Без веского предлога (вроде фотографа из "Лайфа" или телеоператора)
выкроить из бюджета оплату дня в море оказывалось почти невозможно. Тем не
менее мы провели достаточное число экспериментов, чтобы обнаружить ряд
трудностей, ограничивающих практическое использование дельфинов. Они не
могут таскать более или менее объемистые грузы. Любой привязанный к их телу
предмет нарушает обтекаемость, и животное очень утомляется. Даже вес в два с
половиной килограмма оказывался для них непомерным. Как раз в ту зиму газеты
подняли большой шум по поводу того, что флот ведет подготовку
дельфинов-камикадзе, которые с грузом взрывчатки будут таранить подводные
лодки противника. Такое использование дельфинов, по-видимому, было чистейшим
плодом фантазии журналиста, который написал свою статью после того, как ему
показали эксперимент, в котором дельфин при помощи эхолокации отличал латунь
от алюминия. Журналист сделал из этого вывод, что способность различать
металлы может быть использована для опознавания вражеских кораблей.
Поскольку мне-то было хорошо известно, какой малый груз способен нести
на себе дельфин, я прекрасно понимала, что его нельзя нагрузить взрывчаткой
в количестве, необходимом для подобной цели, не говоря уже о том, что
обремененный ношей дельфин неспособен догнать движущуюся подводную лодку.
Человек, конечно, может по-разному вредно воздействовать на морских животных
или использовать их не так, как следует, и это вызывает естественную
тревогу, однако подобной угрозы, на мой взгляд, опасаться не приходится.
Мы убедились также, что работающий дельфин нуждается в постоянном
присмотре: он чувствует себя хорошо и уверенно, только если рядом находится
человек, который руководит им и поощряет его. Поэтому, вероятнее всего,
дельфина никогда не удастся выдрессировать так, чтобы его можно было в
одиночку отправлять с заданием на расстояние хотя бы трех-пяти километров.
Операции по поискам и спасению, обнаружение затонувших судов или
фотографирование представляются более или менее осуществимыми, но при
обязательном условии, что работать дельфин будет совместно с людьми.
Теоретически возможно (мы этого не пробовали)
выдрессировать одного или нескольких дельфинов, чтобы они
"патрулировали" какой-то определенный участок моря и предупреждали о
появлении акул или о других опасностях на манер служебных собак, которые
несут охрану в пределах ограды или сторожат по ночам универсальные магазины.
Но даже и в этом случае, считали мы, где-то поблизости всегда должен будет
находиться дрессировщик: ведь служебным собакам тоже нужен проводник.
Военно-морское ведомство вело все более интенсивную работу с дельфинами
и другими морскими млекопитающими, но вот какую, никто не знал, поскольку
она была полностью засекречена. Мы у себя в Театре Океанической Науки
строили номера на основе наших собственных идей, однако идеи приходят в
голову любому дрессировщику; так где была гарантия, что нас и сотрудников
ВМС не осенила одна и та же мысль? Например, дельфин, буксирующий
аквалангиста, - недаром же адмиралы порой недовольно хмурились, наблюдая
такой номер в нашем представлении.
Но если мы действительно показывали что-то засекреченное, власти
предержащие не могли распорядиться, чтобы такой-то номер был исключен из
представления - ведь уж тогда бы мы точно знали, где зарыта собака, а знать
нам этого не полагалось.
По правде говоря, я нашла простой способ отгадывать, какие именно
исследования ведутся военно-морским ведомством, независимо от того,
дублировались они в наших представлениях или нет: стоило только на приеме,
где присутствовали военные моряки, вслух порассуждать за коктейлем о
возможных интересных номерах, внимательно следя за тем, когда именно твой
собеседник посмотрит на тебя непроницаемым взглядом и переменит тему.
Конечно, это был не слишком честный прием, и кое-кто из нашей
администрации злился на меня за такие штучки. Засекреченные исследования
дельфинов сулили выгодные контракты, я же своими разговорами лишала Парк
всякой надежды получить их. А ведь у нас такие квалифицированные
дрессировщики! И вообще, не думаю ли я, что принять участие в секретных
работах - это наш патриотический долг?
Я прекрасно знала, как отнесутся к подобной идее мои дрессировщики
независимо от того, будет ли предполагаемая работа опасна для дельфинов или
нет. Я знала, что все они предпочтут уволиться, лишь бы не дрессировать
дельфинов для военных целей. А кроме того, я прекрасно отдавала
себе отчет, чем грозит участие в засекреченных исследованиях: едва нас
допустят к ним, едва мы узнаем то, чего не положено знать всем другим, и мы
уже никогда больше не сможем свободно думать и изобретать, откровенно
беседовать со зрителями и, давая волю воображению, пробовать все, что ни
взбредет нам в голову. Мы утратим свою интеллектуальную свободу, а ее не
заплатят никакие "черные деньги* (жаргонное выражение для субсидий от
разведывательных служб), будь это хоть десятки, хоть сотни тысяч долларов.
К тому же я была убеждена, что засекреченность не прятала тут почти
ничего, действительно имеющего военное значение. Когда вы ведете
исследования в необычной области и занимаетесь чем-то на неискушенный взгляд
странноватым, а порой и вообще глупым, критика со стороны заблуждающейся
прессы или конгресса может мокрого места от вас не оставить - вспомните хотя
бы скандал вокруг дельфинов-камикадзе, который вырос из простой демонстрации
возможностей дельфиньего сонара. Если бы нас засекретили, нам уже не
пришлось бы обсуждать проблемы партнерства человека и дельфина, поскольку
эксперименты в этом направлении военно-морское ведомство засекречивало,
возможно, не столько из соображений национальной безопасности, сколько из
опасения насмешек.
Мы не делали ничего, о чем в то или иное время не думали бы все
компетентные дрессировщики дельфинов, как американские, так и иностранные, и
мысль, будто мы выдаем, какие-то "секреты", меня нисколько не тревожила.
Если же настоящие секреты все-таки существовали, я не хотела оказаться к ним
причастной - ни я, ни мои сотрудники. А потому наши дрессированные дельфины
по пять раз в день во время представлений "отыскивали посадочные капсулы",
или "отмечали буйками затонувшие самолеты" или "находили потерянные
водородные бомбы". На приемах я продолжала компрометировать за коктейлем
свою благонадежность, и чаша засекреченных исследований и программ нас
благополучно миновала.
Реальная проблема, с которой сталкиваются все, кто работает в океане,
заключается в том, как находить и поднимать со дна случайно оброненные
инструменты и всякие другие предметы. Даже на мелких местах в совершенно
прозрачной воде бывает удивительно трудно отыскать то, что пролежало на дне
сутки-другие. Когда же глубина превышает "предел аквалангиста",
то есть шестьдесят метров, или вода мутна, обнаружить утерянный предмет
практически невозможно. Но дельфин свободно ориентируется в самой темной
воде, прекрасно чувствует себя на глубинах, не доступных аквалангистам,
способен обследовать довольно большие участки гораздо быстрее, чем люди или
малые подводные лодки, и гораздо подробнее, чем суда, снабженные
сканирующими приборами. И искать он будет с помощью не только глаз, но и
сонара. Когда велись лихорадочные поиски водородной бомбы, потерянной у
берегов Испании, наверное, не одни мы, но и многие другие дрессировщики
клялись, что их дельфины отыскали бы ее в два счета.
Джон Линдберг, сын знаменитого летчика Чарлза Линдберга, был владельцем
океанографической фирмы на тихоокеанском побережье Америки, которая часто
брала на себя работы, связанные с подъемом затонувших судов. Как-то, когда
он в 1968 году приехал к Тэпу в Парк, я с ним разговорилась - а не
пригодился ли бы ему дельфин, умеющий находить затонувшие предметы? Еще бы!
Собственно говоря, сказал он, у него как раз сейчас нашлось бы дело ддя
такого животного. Потерпевший аварию самолет упал в бухту, и следственная
комиссия требует, чтобы были подняты все обломки, а разыскать их очень
трудно: ведь они разбросаны по дну в мутной воде порта, а некоторые целиком
ушли в ил. Вероятно, дельфин с помощью эхолокации мог бы их обнаружить,
включая и погребенные в иле, подобрать мелкие обломки, а возле крупных
оставить радиомаяк или еще как-нибудь пометить их для водолазов.
Джон не собирался вкладывать деньги в подобное предприятие, но
неосторожно сказал, что, будь такой дельфин уже выдрессирован, возможно, он
не отказался бы взять его напрокат. И ссылаясь на эти слова, я вырвала
разрешение продолжать эксперимент при условии, что он не потребует
дополнительных расходов.
К этому времени Океанический институт добился таких успехов в небольших
инженерных программах вроде создания подводной камеры, что возникла чисто
коммерческая компания "Макаи-Рейндж инкорпорейтед", поставившая себе
честолюбивую цель осуществлять освоение морского дна с помощью новых и
эффективных средств и методов. "Макаи-Рейндж" построила и испытала большую,
но передвижную жилую камеру "Эгир", обеспечивавшую все необходимое для
длительного пребывания шести человек на глубине до 150 метров.
Руководство "Макаи-Рейндж" дельфинами не интересовалось и отнюдь не
приветствовало нашего участия в работах фирмы - с дельфинами или еще
как-нибудь. По-моему, причиной в какой-то мере было вполне здравое опасение,
что люди и эксперименты, не имеющие прямого отношения к их главной задаче,
могут стать помехой при очень сложных и по-настоящему рискованных испытаниях
с погружением "Эгира". Однако отчасти, мне кажется, тут действовала и
боязнь, что дельфины будут отвлекать внимание прессы и телевидения от их
собственных проектов. И наконец, я подозреваю, что аквалангистов заедал
мужской шовинизм - идет осуществление важнейшей программы глубоководного
ныряния, а тут снуют какие-то дрессировщики дельфинов в бикини, придавая
всему происходящему несерьезный оттенок!
Однако "Макаи-Рейндж" построила совсем рядом с Парком длинный пирс,
который облегчал им ведение ежедневных работ в открытом море и очень
облегчил бы нам работу с дельфинами, если бы мне удалось каким-то образом
соорудить возле него дельфиний загон.
Океанический институт обзавелся собственным новым дрессировщиком. Скотт
Резерфорд был дюжим молодым великаном, и его присутствие на молу не задело
бы ничьих предрассудков. А одного из институтских дельфинов выдрессировали
для работы в открытом море. Во время зимнего лекционного турне я побывала в
чикагской редакции "Царства дикой природы", и в результате они вместе с нами
подготовили телевизионную программу об одомашнивании дельфинов для работы в
открытом море. В ней принял участие Скотт с молодым институтским самцом
афалины по кличке Леле (что значит "прыжок"). Скотт под присмотром Ингрид
Кан выдрессировал Леле носить поноску, подчиняться отзывному сигналу, а
также вплывать в клетку и выплывать из нее. Мы выпустили Леле в море у
берега, и он продемонстрировал свое умение перед телевизионными камерами, а
звезды программы Марлин Перкинс и Стэн Брок подыгрывали ему на вторых ролях.
"Макаи-Рейндж" пошла навстречу телекомпании настолько, что погрузила "Эгир"
на несколько метров рядом с пирсом, и это позволило запечатлеть на
кинопленке, как Перкинс и Брок возятся возле "Эгира", а Леле таскает им
всякие предметы. Кроме того, "Макаи-Рейндж" разрешила снять, как два ее
аквалангиста выплывают из тамбура "Эгира" и возвращаются в него на глубине
15 метров - эти глубоководные кадры потом монтировались с кадрами
работающего Леле.
Когда съемки закончились, у Скотта и Леле оказалось, много свободного
времени, а потому ничто не мешало привлечь их к решению проблемы, с которой
столкнулся Джон Линдберг. Выбрав для дрессировки Бухту Бейтсона, очень
большой, глубокий и просторный бассейн, Скотт начал работу с Леле, обучая
его оставлять опознавательные знаки возле предметов на дне.
Использовать дельфина для подводных поисков можно, только добившись,
чтобы он умел как-то отличать те предметы, которые вас интересуют. В этом
вся трудность: если он примется усердно таскать на поверхность старые
покрышки и пустые бутылки из-под кока-колы, это вас вряд ли
обрадует.Дрессировщики ВМС рассказывали мне, сколько усилий они затрачивали
на то, чтобы научить дельфинов распознавать определенные очертания или с
помощью сонара узнавать предметы, сделанные из алюминия. Я подошла к вопросу
по-другому: пусть дельфин сам решает, как ему узнавать искомый объект. Мы
сформулировали задачу так: "Помечай все обломки самолета", а что будет
думать по этому поводу Леле, меня не интересовало. И вот наш приятель
скульптор Мик Браунли пошел на склад утиля и купил для меня обломки
самолета. Скотти побросал их в бассейн вперемешку с разбитыми ящиками,
обломками стиральной машины, камнями и еще всякой всячиной, и начал поощрять
Леле, только когда он метил куски самолета. И Леле научился правильно их
отличать.
Когда Леле как будто полностью разобрался в ситуации, Скотти и еще
несколько дрессировщиков в свободное время соорудили под пирсом загон,
натянув между четырьмя сваями старую проволочную сетку. Ограда получилась не
ахти какая надежная - Леле то и дело из нее выбирался, - но все-таки это был
загон. Кроме того, Скотт пользовался плавучей клеткой, в которой прежде мы
буксировали Каи и Хоу. Когда загон требовал починки, Леле на день-два
водворяли в клетку. Ингрид Кан и Скотт перенесли обломки самолета на пирс,
побросали их в воду, и Леле начал учиться носить к ним опознавательный знак,
привязанный к большой спиннинговой катушке.
На третий день работы Леле свернул не в ту сторону и уронил знак там,
где словно бы ничего не было. Несколько раз знак вытаскивали, а Леле
оставался без рыбы, но он упорно плыл к тому же месту. Наконец Скотт надел
маску и нырнул проверить, в чем дело. Все оказалось очень просто: Леле
обнаружил старый блок цилиндров, глубоко ушедший в кораллы!
В восприятии Леле блок отвечал заданным критериям, и он принял его за
обломок самолета.
Скотт и Ингрид занимались с Леле все лето, хотя и не систематически. Он
научился следовать за лодкой и работать на глубине около 15 метров.
Сотрудники "Макаи -Рейндж" потеряли где-то возле берега кинокамеру для
подводных съемок, а потому мы изменили критерий примерно на такой: "Отмечай
все, что сделано руками человека и величиной превосходит ведерко". Леле
находил якоря, моторы, рыболовные снасти. И даже нашел целый самолет -
разбившийся истребитель времен второй мировой войны, который пролежал
погребенный в песке и кораллах лет тридцать. Поднимать его никто не
собирался, но все равно мы очень гордились Леле.
Поскольку средств на эксперимент нам не выделили, вести работу с Леле
дальше от берега было трудно. Выклянчить свободную моторку удавалось редко,
а потому мы очень редко расставались с пирсом. На то, что
научно-исследовательское управление ВМС предоставит в мое распоряжение
средства на катер и аквалангистов для работы с Леле в открытом море,
рассчитывать не приходилось, а без аквалангистов невозможно было определять,
верный ли выбор делает Леле на начальных этапах дрессировки. В это время
"Макаи-Рейндж" с помощью подводных лодок и камер вела поиски десантного
судна, затонувшего в этих водах и унесенного приливами и течениями куда-то в
сторону от места его гибели. Нам страшно хотелось отыскать его с помощью
Леле, но вести розыски было просто не на чем.
Скотти снабдил свою доску для серфинга упором для толкания и обучил
Леле возить себя на ней. Во время обеденного перерыва бывало очень приятно
спуститься в бухту Куму неподалеку от пирса и наблюдать, как Скотт и Леле
летят рядом по волнам к берегу, а потом Леле везет Скотта на доске за линию
прибоя.
Маленькая клетка сильно пострадала от бури, а соленая вода мало-помалу
разрушала загон под пирсом. Наша работа с Леле продвинулась не настолько
далеко, чтобы заинтересовать Линдберга, и в конце концов нам пришлось
вернуть Леле в институтский бассейн.
Однако я не могла так просто отказаться от идеи держать наготове
дрессированного дельфина для нужд "Макаи-Рейндж" - просто чтобы посмотреть,
что получится из постоянного ежедневного общения, - и в конце концов ВМС,
сжалившись надо мной, одолжили нам плавучий загон, со
всех сторон окруженный крепкими мостками. На следующее лето мы
поместили Леле в этот загон, а когда его характер начал немного портиться от
одиночества, подсадили к нему совсем еще не дрессированную самку афалины по
кличке Авакеа. Теперь Скотт был очень занят работой в Институте и у него
почти не оставалось времени на возню с животными в открытом море. Леле и
Авакеа заботились о себе сами. Они научились выпрыгивать из загона и
возвращаться в него, когда хотели, и почти весь день околачивались возле
пирса, развлекаясь тем, что надоедали аквалангистам и рыбакам. Далеко не
всем аквалангистам "Макаи-Рейндж", занятым ремонтом "Эгира" или другими
подводными работами, нравилось, что вокруг шныряет дельфин.Зато другие
извлекали из этого много удовольствия, хотя у дельфинов есть манера с
любопытством просовывать рыло между вашим лицом и руками, если им хочется
посмотреть, что вы делаете. Леле и Авакеа скоро разобрались, кто рад их
обществу, а кто нет, и в целом вели себя очень вежливо. Они послушно
возвращались назад в свой загон утром и вечером, когда Скотт или кто-нибудь
еще из дрессировщиков приходил их кормить. Ночь они обычно проводили в
загоне. Вообще они явно считали загон своим убежищем и прыгали в него всякий
раз, когда чего-то пугались, например приближения незнакомого судна.
Нам не приходило в голову, что на мелководье возле пирса дельфинов
могут подстерегать какие-либо реальные опасности, но скоро Скотт обнаружил,
что дельфины не зря ценят загон как убежище: как-то раз, собираясь нырнуть с
пирса, он поглядел в воду и увидел, что чуть было не угодил прямо на спину
крупной акулы-молота, которая неторопливо проплывала под ним.
У рабочего катера "Макаи-Рейндж", двадцатиметрового "Холокаи", был
острый нос, и на приличной скорости он поднимал недурную носовую волну. Леле
и Авакеа обожали кататься на ней и завели обычай провожать "Холокаи" метров
на двести-триста от пирса, а когда катер возвращался, они встречали его и
провожали до причала. В это время велись длительные исследования с
погружением "Эгира" на шестидесятиметровую глубину километрах в двух от
берега. "Холокаи" отправлялся туда ежедневно, и вскоре Леле и Авакеа уже
провожали его до места работы и оставались там весь день.
Рядом не было ни дрессировщика, чтобы приглядывать за ними, ни ведра с
рыбой или сигнального аппарата, чтобы заманивать их домой, а они были вместе
и предположительно не имели причин бояться океанских просторов.
И тем не менее они каждый вечер возвращались к пирсу и прыгали к себе в
загон. А чего еще можно требовать от домашних животных?
Леле уже несколько месяцев жил возле пирса "Макаи-Рейндж", пользуясь
полной свободой, и несколько недель эту жизнь с ним разделяла Авакеа. А
потом в один прекрасный день, когда они болтались возле места работ в
открытом море, туда подошел военный катер, носовая волна которого была еще
более соблазнительной, чем носовая волна "Холокаи". Когда катер ушел, Леле и
Авакеа отправились с ним. Они сопровождали катер километров пятнадцать, а
затем исчезли. Пытались ли они вернуться назад и заблудились или же просто
решили навсегда вернуться в море, так и осталось неизвестным. Меток на них
не было - официально я не имела к ним никакого отношения и не могла решать,
метить их или нет. Однако, с моей точки зрения, этот не входивший ни в какие
программы эксперимент увенчался полным успехом. На протяжении поразительно
долгого времени Леле и Авакеа добровольно оставались с людьми.
Я не знаю, как можно наилучшим образом использовать одомашненного
дельфина. Вероятно, это станет ясно, когда люди начнут разводить рыбу в ее
родных просторах. Наша же работа в открытом море убедила нас в одном: если
людям потребуется помощь дельфинов, дельфины способны и готовы служить им.
После пяти лет, почти полностью отданных работе с дельфинами, я стала
замечать, что она мало-помалу превращается в рутину. Никаких интересных
новых идей для серьезных научных исследований у меня больше не появлялось.
Дрессировщики лучше меня знали, как готовить и вести представления. Ингрид
очень хорошо заботилась о животных и руководила сотрудниками. А я больше не
получала никакого удовольствия от того, что научила еще одного дельфина
есть, еще одну "гавайскую девушку" прыгать, изящно вытянув ноги, еще одного
рассказчика правильно говорить в микрофон. Я чувствовала, что пришла пора
заняться чем-то другим.
Около двух лет я изучала планирование зрелищ, развивала новые идеи для
Парка, писала сценарии фильмов для всех многочисленных предприятий Тэпа, а
также была их режиссером и монтажером (выяснилось, что съемка фильмов, как и
дрессировка дельфинов, - занятие, в котором опыт полезен, но и отсутствие
его имеет свои преимущества).
Парк "Жизнь моря" полностью себя окупал. Океанический институт
разрастался. "Макаи-Рейндж", по-видимому, преуспевала. Тэп и первое
правление Парка чрезвычайно расширили деловые интересы компании. Боб Хауз,
директор-распорядитель Парка, теперь, кроме того, возглавлял внутреннюю
авиалинию, обслуживавшую Гавайские острова. Том Морриш, коммерческий
директор, создал на острове Мауи восхитительную туристскую железнодорожную
ветку "Лахаина, Каанапали, Пасифик". Они вместе с Тэпом организовали группу
вкладчиков, которая приобрела на острове Мауи "Ранчо Хана" - внушительное
хозяйство с девятью тысячами голов крупного рогатого скота. На земле ранчо
они открыли отель "Хана-Мауи", небольшой роскошный дом отдыха, который
казался мне совершенным раем для тех, кто любит загородные развлечения в
сочетании с городскими удобствами. Институт вел работы по всем Гавайским
островам и отправлял "Уэстуорд" в экспедиции на юг Тихого океана.
Для жен и детей все это было источником огромного удовольствия. Лето я
проводила с детьми на Мауи. Подрастая, мальчики начали работать на ранчо, и
я тоже провела несколько счастливейших дней моей жизни, скача по зеленым
холмам "Ранчо Хана" и пытаясь помочь ковбоям собирать скот. Мы отправлялись
в плаванье на "Уэстуорде" и летали по делам компании на Самоа, Фиджи,
острова Кука, в Австралию и чаще всего на материк.
В ранний период существования Парка Тэп провел два интересных, но
выматывающих года, заседая в сенате штата. Затем он стал членом
президентской комиссии по вопросам, связанным с океаном. Я каждую зиму
отправлялась в лекционные турне, выступала в женских клубах и колледжах,
показывала фильмы о дельфинах и рассказывала о проблемах, связанных с
океаном. Мы построили просторный дом с плавательным бассейном, рассчитанным
на то, чтобы демонстрировать дельфинов прямо в гостиной. Наполнялся этот
бассейн пресной водой, а потому оставлять в нем морских дельфинов надолго
было нельзя - через двое суток их кожа покрылась бы болячками и начала бы
шелушиться. Раза два, когда у нас были гости, мы действительно пускали туда
дельфинов. Первому обстановка не понравилась, и он дулся, лежа на дне, зато
другой чувствовал себя прекрасно, братался со всеми и каждым и прямо-таки
клянчил чего-нибудь покрепче.
В 1971 году я официально ушла из Парка, сложив с себя все
многочисленные и разнообразные обязанности, которые выполняла там и в
Океаническом институте и за которые получала жалованье - писание отчетов,
разработку предложений для научных программ, составление смет и так далее и
тому подобное. "Вот и хорошо! - сказала моя дочка Гейл, когда я сообщила ей,
что ушла с работы. - Значит, теперь ты попробуешь быть настоящей матерью?"
И в том же 1971 году начались неприятности. Возникли финансовые
трудности как у Парка, так и у связанных с ним компаний. Акционеры
взбунтовались, и в конце концов произошло несколько дворцовых переворотов.
Парк "Жизнь моря" перешел к другой акционерной компании. "Макаи-Рейндж"
свернула свои операции, поскольку для существования ей необходимы
были правительственные заказы на ведение исследований океана, а их
финансирование практически прекратилось с приходом к власти правительства
Никсона. Океанический институт потерпел что-то вроде банкротства. Железная
дорога стала убыточной. Она, "Ранчо Хана" и "Гавайская королевская
авиалиния" вновь распались. Тэп потерял не только контроль над всем
предприятием, но и свои оплачиваемые посты и места в правлениях почти каждой
из компаний.
Особой катастрофы, правда, не произошло. Выяснилось, что почти все
предприятия обладали собственными внутренними ресурсами, которые помогли им
выдержать тяжелые времена. Парк "Жизнь моря" опять процветает. Новые
владельцы внесли много улучшений и исправлений, что оказалось возможным
благодаря притоку свежего капитала. Океанический институт восстал из пепла
как феникс и теперь представляет собой самоокупающуюся научную организацию,
разрабатывающую проблему культивирования пищевых ресурсов моря. Руководит им
группа увлеченных этими вопросами ученых и банкиров, которые не допустили
его закрытия. Даже "Макаи-Рейндж" проявляет признаки возрождения: наиболее
предприимчивые из прежних ее сотрудников теперь заняты новыми подводными
работами, например ведут прибыльную добычу драгоценных кораллов, используя
малую подводную лодку.
Мы с Тэпом за эти годы заметно изменились, но по-разному. В прошлом
остались два молодых робких биолога, мечтавших о собственном океанариуме. У
нас появились новые интересы и новые цели, но они уже не были общими. В 1972
году мы развелись. Тэп приступил к осуществлению своей новой мечты -
коммерческому культивированию пищевых ресурсов моря в естественных условиях.
Я поселилась с детьми в пригороде Гонолулу и принялась обрабатывать и
готовить к публикации давно накопившиеся материалы, в том числе и эту книгу.
И, наконец, я смогла удовлетворить свою давнюю тягу к музыке и театру. Я
пела в хоре гавайской оперной труппы и стала театральным критиком утренней
газеты Гонолулу. Я вырастила сад и обзавелась новыми друзьями.
- Но неужели вы не скучаете без дельфинов?
Нет. Когда я вожу своих гостей в парк "Жизнь моря", я всегда рада
погладить Малию, но я не скучаю ни без нее, ни без остальных. Моя работа с
дельфинами для меня завершена: вероятно, мое воображение извлекло из них
все, что могло. Скорее уж я скучаю без собак -Гаса, Принца, Холли, и без
пони - Эхо, Фластра.
Однако мой интерес к дельфинам остается еще не вполне удовлетворенным.
Мне хотелось бы знать, различают ли они цвета. Они любят музыку, и мне
хотелось бы знать, какую музыку они предпочитают и что именно их в ней
привлекает - мелодия, гармония или ритм. Интересует меня и вопрос о том,
насколько разумны киты. Билл Шевилл однажды проиграл мне чудесную запись
того, как горбатый кит забавлялся с эхом в подводном каньоне у Багамских
островов. Горбач ухнул "Мрумп!", и эхо ответило "мрумп". Горбач попробовал
тоном выше, потом еще и еще, пока не достиг самой высокой доступной ему
ноты. Эхо каждый раз отвечало. Покончив с самыми высокими "мрумп", горбач
испробовал другие типы рева и хрипа, каждый раз дожидаясь эха. Затем в
записи зазвучали отдаленные голоса других китов. Горбач откликнулся и уплыл.
Так вот: животное, способное развлекаться подобньм образом, не может не быть
в какой-то степени разумным.
И еще меня интригуют прекрасные песни китов, которые записал Роджер
Пейн, член Нью-йоркского зоологического общества. Это очень разнообразные,
сложные и упорядоченные песни, которые длятся до девяти минут, а потом могут
быть точно повторены с самого начала. Если наложить со-нограмму первых
девяти минут на сонограмму вторых девяти минут, они почти полностью
совпадут. Насколько мне известно, их можно сравнить только с человеческой
музыкой и с человеческими устными сказаниями, такими, как саги, веды,
генеалогическая поэзия Полинезии. И мне очень хотелось бы знать, что
означают песни китов и почему киты поют. Но искать ответы на эти загадки
будут другие исследователи, не я.
Однако отсюда вовсе не следует, будто я разлюбила дельфинов. Их нельзя
разлюбить. Однажды я присутствовала на конференции в Пойнт-Мугу, в которой
принимали участие Ф.Вуд, Уильям Эванс, Скотт Джонсон, Карлтон Рей и многие
другие известные ученые и знатоки моря. Все они имеют дело с китообразными
чуть ли не каждый день. Вдруг кто-то крикнул, что в прибое прямо напротив
наших окон играют дельфины, и, забыв про ученую дискуссию, мы все, словно
дети, бросились наружу, чтобы посмотреть, как у берега катаются на гребнях
волн афалины. Нет, пресытиться этим невозможно!
Работа в Парке дала нам очень много, и некоторые нашли для себя
интересное дело именно благодаря тому, чему научились там.
Боб Хауз стал президентом "Гавайской королевской авиалинии". Том Морриш
возглавляет большую курортную компанию. Кен Норрис теперь профессор
университета в Санта-Крус, он по-прежнему возглавляет и направляет программы
научных исследований, консультирует другие организации и вдохновляет новое
поколение студентов. Иногда мы работаем вместе. Я помогла ему создать
океанариум для Гонконга. Было очень интересно придумывать представления с
учетом местного колорита и многоязычности зрителей, да так, чтобы они могли
получать полное удовольствие, даже не понимая лектора. Неужели вам не
хотелось бы поглядеть, как морские львы играют под водой в маджонг? А утиные
гонки? А дрессированных пеликанов, показывающих воздушные номера?
Наш ветеринар Эл Такаяма по-прежнему лечит моих кошек и собак. Криса и
Гэри я потеряла из виду. Дотти Сэмсон вышла замуж за Говарда Болдуина,
ученого, который помогал ей в работе с Поно. Позже они развелись, и Дотти,
после того как она какое-то время преподавала в школе на Аляске и еще
несколько раз меняла профессию, сейчас работает секретаршей у Тэпа. Джим
Келли, поставлявший нам олушей, одно время был управляющим океанариума в
Галвестоне, а теперь, как я слышала, стал летчиком какой-то авиакомпании.
Ренди Льюис вышла замуж за Пета Куили, и они завели ранчо в Юте. Дэввд
Элисиз дрессирует дельфинов для "Кахала-Хилтон", роскошного отеля в
Гонолулу, и дважды в день выступает там со своими животными. Денни Калеикини
по-прежнему остается первым конферансье Гонолулу, ведет собственную
программу, знаменитую "Говорят Гавайи", и занимается еще всякой всячиной.
Ингрид Кан, Керри Дженкинс, Диана Пью, Марли Бриз и Вэла Уолворк по-прежнему
работают в парке "Жизнь моря". Леуа Калеколио вышла замуж за одного из
научных сотрудников "Макаи-Рейндж". Время от-времени я случайно где-нибудь
ее встречаю, как и других наших "гавайских девушек".
Жорж Жильбер безвременно умер, оставив жену и трех маленьких дочерей,
но я убеждена, что это была смерть, какую он выбрал бы для себя сам. Он умер
от инсульта, возясь на палубе "Имуа" с только что пойманным вертуном. Этот
вертун, названный Камае ("печаль"), все еще участвует в представлениях в
Бухте Китобойца.
Фред Скиннер оставил свои официальные посты, но по-прежнему ведет
активную научную деятельность. И Конрад Лоренц тоже. Грегори Бейтсон, как и
Кен Норрис, преподает в университетев Санта-Крус. Дебби Скиннер стала
художницей, вышла замуж и живет в Лондоне. Скотт Резерфорд - молодой
дрессировщик, который приглядывал за "одомашненными дельфинами" Леле и
Авакеа, - возглавляет океанариум в Сингапуре.
Последний раз Малькольм Сарджент приезжал на Гавайи уже очень больным и
вскоре скончался. Я обещала, что когда-нибудь напишу о нем в книге, и вот
теперь исполнила свое обещание.
Макапуу, малая косатка, все еще остается звездой Бухты Китобойца.
Ингрид и Диана сделали с ней несколько превосходных новых номеров: "римскую
езду", когда Диана описывает круги по Бухте Китобойца, стоя на спине двух
косаток, "погоню за китом", когда Макапуу, якобы пораженная гарпуном с
вельбота, тащит его за собой, опрокидывает, а затем спасает тонущих
"китобоев".
Малия, морщинистозубый дельфин, все еще блистает в Театре Океанической
Науки, окруженная почтительным уважением новых дрессировщиков, которые
прозвали ее за быстроту "Стрелой". Кеики погиб от воспаления легких на
девятом году жизни. Макуа, который был уже не молод, когда его поймали, умер
от старости, до конца оставшись упрямым и капризным.
Хоку и Кико больше нет в живых. Я все еще вспоминаю их. Когда мы
перевели Поно и Кеики в Театр Океанической Науки, чтобы демонстрировать их
дрессировку для научных целей, Хоку и Кико были отправлены в дрессировочный
отдел отдохнуть, в чем они очень нуждались. Как-то вечером в пятницу я
повторяла с ними прыжки через шесть барьеров, просто чтобы они не утратили
сноровки, и заметила, что Кико не ест рыбу, хотя работает с обычной энергией
и блеском.
Утром в понедельник я нашла Кико мертвой. Вскрытие обнаружило обширный
абсцесс в легких, который, несомненно, развивался несколько недель. В
пятницу она была уже смертельно больна, но, как настоящая героиня, до самого
конца не выдала своей слабости.
На горюющего Хоку было больно смотреть. Он отказывался есть и медленно
плавал по кругу, крепко зажмурив глаза, словно не желал видеть мира, в
котором уже не было Кико. Два дня спустя мы подсадили к нему новую подружку,
хорошенькую маленькую кико Колохи ("шалунья"). Она всячески старалась его
очаровать: почтительно поглаживала и часами плавала рядом с ним.
Через некоторое время он открыл глаза. Потом начал есть. В конце концов
он принял Колохи, хотя относился к ней далеко не с той нежностью, как к
Кико. Их обоих перевели в Бухту Китобойца, где они еще долго участвовали в
представлениях. Там Хоку завел себе еще одну подружку - малую косатку Олело.
Хотя Олело была в десять раз больше него, он тиранил ее самым гнусным
образом. Стоило Олело заработать рыбешки на пару глотков, тотчас рядом
появлялся Хоку и свирепо смотрел на нее, пока она не делилась с ним.
Гас, мой пес, давным-давно погиб на шоссе. Эхо - пони, который сделал
из меня дрессировщицу, - теперь гордый отец многочисленных отпрысков на
калифорнийском ранчо. Остальные пони живут в разных местах на Гавайских
островах, и их холят новые владельцы. Мауи, один из экспериментальных
дельфинов Уэйна Батто, погиб, а другой, Пака, находится теперь в Гавайском
университете, в отделе по изучению дельфинов.
Ингрид Кан держит меня в курсе всего, что делается в Парке. Теперь ей
выпала возможность заняться двумя животными, которые всегда меня манили, -
калифорнийскими морскими львами, давними звездами цирковых представлений,
которые, несмотря на скверный характер, чрезвычайно легко поддаются
дрессировке, и атлантической афалиной Tursiops truncatus - дельфином, с
которым, как ни странно, мне самой работать не довелось, хотя именно они
чаще всего используются в океанариумах для представлений. По мнению Ингрид,
атлантические афалины очень отличаются от тихоокеанских по темпераменту -
они гораздо более капризны, раздражительны и труднее поддаются дрессировке.
Но, может быть, тут все дело в привычке.
Можно было бы рассмотреть еще много идей о поведении и способности к
обучению, о творчестве и интеллекте, о ловкости и грациозности отдельных
индивидов - неважно кого, людей или животных. Эти идеи вовсе не обязательно
связывать только с дельфинами. Меня, собственно, продолжает интересовать
пограничная полоса между дрессировкой-искусством и дрессировкой-наукой. Меня
увлекает все, что происходит в этой полосе, идет ли речь о сокольничем и его
птицах, о психологе и ребенке с расстроенной психикой, об укротителе львов и
льве, о пастухе и его собаке, о дирижере оркестра и его музыкантах. Настало
время отправиться посмотреть, чем заняты другие люди, - и возможно, в
результате появится еще одна книга.
Содержание
О книге и авторе (вместо предисловия)........,...................... 5
Не рычите на собаку!
............:............................".......".......... 9
Предисловие
автора........................................................ 11
I. Подкрепление: лучше, чем вознаграждение............. 19
Что такое положительное подкрепление ................ -
Отрицательное подкрепление ................................. 22
Время подачи подкрепления .................................... 23
Величина подкрепления ........................................ 25
Большой куш
............................................................. 26
Условное подкрепление ...................."........;............. 28
Режимы подкрепления............................................. 31
Исключения из правила вариативного
подкрепления............................................................. 34
Долговременные программы поведения................... -
Суеверия: случайные подкрепления.................-:...... 36
Чего можно добиться с помощью положительного
подкрепления............................................................ 39
Организованное подкрепление ................................ 41
Самоподкрепление.................................................. 43
II. Процесс выработки: формирование высших форм поведения без
принуждения и боли .................. 44
Что такое процесс выработки ................................... -
Способы и приемы или закономерности................ 46
Десять правил выработки ......................................... 47
Обучающие игры...................................................... 58
Ускорение процесса формирования: введение мишеней, подражание,
моделирование................... 64
Особые ученики.........................................................
68'
Выработка поведения без помощи слов.................. 71
III. Управление с помощью стимулов. - Взаимодействие без
принуждения................................. 74
Стимулы
.......,..............................;...........;................... -
Правила управления с помощью стимулов............. 76
Что может быть сигналом......................................... 78
Интенсивность сигнала и стирание стимулов........ 80
Условные стимулы, вызывающие отвращение ....... 82
Время отставления-....................................................
83
Предвосхищение........................................................
85
Стимулы в качестве подкрепления: поведенческие
цепи...................................................................86
Пример цепного поведения: обучение собаки игре в фризби (пчелку)
............................................. 87
Генерализованное управление с помощью
стимулов.....................................................................
89
Провалы преднаучения и вспышки раздражения... 90
Применение управления с помощью сигналов...... 93
IV. Отучение: как использовать подкрепление,
чтобы избавиться от нежелательного поведения......... 96
Метод 1. "Убить зверя" ............................................ 97
Метод 2. Наказание..................................................
100
Метод 3. Отрицательное подкрепление ................. 106
Метод 4. Угашение ...................................................
114
Метод 5. Выработка несовместимого поведения... 119 Метод 6. Связать
поведение с определенным \
сигналом.......................................................;............
124
Метод 7. Выработка отсутствия определенного
поведения..................................................................
129
Метод 8. Смена мотивации ..................................... 132
Преодоление привычек, имеющих сложный характер
..................................................................... 140
V Подкрепление в повседневной жизни .................... 146
Подкрепление в спорте.............................,................-
Подкрепление в бизнесе .......................................... 149
Подкрепление в мире животных............................. 151
Подкрепление в обществе ....................................... 156
Несущие ветер
........................................................165
Дельфиньи проблемы (вместо Предисловия) Предисловие к американскому,
изданию ........171
1. Как это начиналось .....................................175
2. Формирование........,....,;...............................192
3. Сигналы...................................................;....211
4. Ловля..............................
..............................238
5. Дрессировка дрессировщиков.....................259
6. Птичьи мозги и вредные выдры "..........;....286
7. Исследования и исследователи ..................300
8. Работа в открытом море..............................325
9. Заботы и хлопоты .................................-.....351
10. Творческие дельфины...............................375
11. Одомашненные дельфины........................391
12. Жизнь идет дальше ..................................405Пр 68 _
Прайор К. Не рычите на собаку! / О дрессировке животных и людей. - М.;
"Селена +", 1995. - 416 с. ISBN 5-88046-065-7
В сборник "Не рьгйгге на собаку!" известной американской h'
исследовательницы и писательницы Карен Прайор включены два ее наиболее
популярных произведения, ставших бестселлерами: "Не рычите на собаку!" и
"Несущие ветер".
В книге "Не рычите на собаку!" рассказывается о том, как применять
психологические знания в обыденной жизни и · контролировать поведение членов
своей семьи. Книга "Несущие ветер" посвящена дельфинам, их дрессировке и
даже творческим способностям. Рассматриваются различные психологические
теории: бихевиоризм, этология и пр. Произведения Карен Прайор не только
несут нужную и интересную информацию для читателей, но и захватывают как
хороший, увлекательный роман.
Книга предназначается как для широкого круга читателей, так и для
специалистов в области психологии и биологии.
Карен Прайор НЕ РЫЧИТЕ НА СОБАКУ!
О дрессировке животных и людей.
Редактор О.Арнольд
Подписано в печать 24 08.95. формат 84Х 108'/за. Объем 13,0 п. л. Тираж
25 000 экз. Заказ 6303.
Издание осуществлено совместно с товариществом "Клышников, Комаров и
Ко"
Фирма "Селена +"
107113 Москва, Шумкина 15, тел./факс 269-17-65 Лицензия ЛР No 062806 от
30 июня 1993 г.
Отпечатано с готовых диапозитивов на Книжной фабрике No 1 ""^ Комитета
РФ по печати , 144003, г. Электросталь Московской обл., ул. Тевосяна. 25.
Обращений с начала месяца: 57, Last-modified: Sat, 19 Oct 2002 17:12:28 GMT
