Максим Дмитриевич ЗВЕРЕВ

Художник К. Баранов

У Щ Е Л Ь Е  Б А Р С О В

        Лесной объездчик Петренко много раз проезжал мимо одного из отдаленных ущелий Сюгатинских гор, но свернул по нему впервые. За поворотом он наткнулся на родник. Вода в нем громко журчала, сверкая на солнце, и через несколько метров терялась в камнях.
        Около воды виднелись следы волков и горных козлов. Кое-где белели обглоданные кости: значит волки караулят у водопоя козлов. Петренко слез с коня, отвязал от седла лопатку с короткой ручкой и быстро расчистил затоптанный выход воды. Родник забил сильнее.
        «Надо будет подкараулить волков», — решил объездчик.
        Через неделю он пришел к роднику незадолго до захода солнца. При первом же взгляде понял, что козлы перестали приходить сюда, не было и свежих волчьих следов. Возвращаться домой было поздно и он решил ночевать около родника.
        Вскоре солнце скрылось за горой и по ущелью поползли тени. Смолкли птичьи голоса. Родник, казалось, зажурчал сильнее. С тонким писком на щеку объездчику уселся комар. С каждой минутой их становилось все больше. Быстро темнело.
        Мартын Павлович взобрался на скалу над родником по едва заметной тропинке. Здесь комаров было значительно меньше. Он расчистил от камней небольшую площадку, лег, завернулся с головой в плащ и под однотонное журчание родника начал засыпать.
        Вдруг с горы прямо на него покатился камешек. Петренко сбросил с головы плащ и сел.
        Кругом стояла тишина, только где-то далеко на скалах ухал филин, да внизу над родником гудели комары. Объездчик долго прислушивался, но ничто не нарушало тишины, и он опять улегся, накрывшись с головой плащом.
        Но с горы снова скатился камешек, громко стукнул о большой камень и остановился.
        Петренко опять насторожился. Было ясно, что с горы по тропе, на которой он лежал, кто-то осторожно спускается к роднику. Как Петренко ни слушал, не мог уловить ни малейшего звука. Два камешка подряд — это не случайность!
        Мартын Павлович приподнялся на локте и взял ружье в другую руку.
        Прошло несколько минут напряженного ожидания и вот на тропе отчетливо раздались мягкие шаги, как будто кто-то подкрался в валенках и остановился.
        Одним рывком Петренко сбросил плащ и вскочил на ноги.
        Кто-то огромный шарахнулся в сторону, потом стал стремительно взбираться вверх, в гору, соря камешками.
        Объездчик вскинул было ружье, но стрелять бесполезно — в темноте никого не было видно.
        Снова наступила тишина. Но вдруг совсем рядом, сразу в двух местах, раздались глухое басистое ворчание и кашель.
        «Барсы!»
        Тишину ночи прервал бешеный рев двух зверей, сцепившихся в страшном поединке. Камешки потоком полетели к самым ногам Петренко. Задыхаясь и рыча, звери рвали друг друга.
        Через несколько минут все стихло.
        Где барсы и что они делают? Быть может, они крадутся к нему, чтобы броситься и смять его, слепого в ночной темноте? Эта зловещая тишина была хуже всякой пытки. Во рту сделалось сухо. Совсем не его, а чужие тяжелые руки держали ружье, бесполезное в схватке, которая могла начаться каждую секунду.
        Петренко был не из трусливых, но этот рев и близость зверей в темноте привели его в такое состояние, в какое приходит птичка под взглядом змеи.
        Снова яростная схватка барсов, но значительно дальше. Не меньше минуты дрались барсы и снова мертвое спокойствие темной ночи.
        Барсы подрались и третий раз, еще дальше. После этого до утра в горах была полнейшая тишина.
        Всю ночь Петренко просидел на камне с ружьем на коленях.
        Когда блеснули первые лучи солнца и вершины гор порозовели, в нескольких шагах от себя на мягкой дресве тропинки Петренко увидел следы барса.
        Возвращаясь домой, объездчик все еще переживал ночное происшествие, стараясь объяснить поведение барсов.
        «Возможно, — думал он, — один барс шел к водопою и в упор наткнулся на меня. Обычно, звери отступают при встречах с человеком. Так произошло и на этот раз. Барс бросился вверх, но наткнулся на другого барса, который тоже спускался к водопою. Всех, кто убегает, надо преследовать — таков закон хищников. Вот почему барс бросился на отступающего, и началась драка. Конечно, это только догадка».
        Прошло несколько лет. Петренко не приходилось больше бывать в глухом отдаленном ущелье, где он повстречался ночью с барсами.
        Однажды в начале ноября солнце по-летнему нагрело камни в горах. Но легкий ветерок с вершин веял холодом. Ущелья словно вымерли. Птичьи крики и стрекотанье кузнечиков не нарушали больше тишину в горах. Все это создавало впечатление, будто природа насторожилась и притихла в ожидании зимы.
        Так думал Петренко, удивляясь необычайной тишине. Он медленно поднимался по глухому ущелью, забитому россыпями и камнями. Скала, нависшая над родником, показалась ему знакомой. По ней он сразу узнал, что зашел в то самое ущелье, где его напугали ночью барсы. У воды лежал совершенно целый скелет горного козла. Кости были искусно очищены от мяса. Волки и грифы ломают кости и только барсы так чисто обгладывают их, не нарушая скелета.
        Внезапно собака с лаем кинулась вперед. Шерсть у нее на загривке поднялась. Пятнистая шкура барса мелькнула совсем близко, за скалой. С ружьем в руках Петренко бросился вперед. Но пока он поднялся на скалу, собака залаяла значительно выше. Еще несколько торопливых шагов и Петренко увидел, как она с лаем топталась на одном месте, не решаясь подниматься дальше в гору: метрах в двадцати от нее прижался к камню огромный барс. За его спиной топорщили уши два крупных молодых зверя. Это была самка с детенышами.
        Барс прижал уши и замахнулся на собаку лапой, злобно оскалившись. Но та залаяла еще громче, с визгом, как бы прося защиты.
        Вдруг серой тенью зверь мелькнул вниз. Но собака отскочила в сторону еще быстрее и барс промахнулся. Он не погнался за собакой, а вернулся обратно к барсятам.
        Припав к скале, звери замерли и сразу сделались незаметными: настолько хорошо их серые шкуры в темных пятнах сливались с гранитом скалы.
        Но собака вернулась на прежнее место и опять залилась громким лаем.
        Барс рассвирепел. Он сел, поднял передние лапы и зашипел, закашлял на все ущелье. Его длинный хвост распушился и конец его загнулся крючком. Вот зверь мелькнул в воздухе с протянутыми вперед передними лапами. И опять собака увернулась, а барс сейчас же бросился обратно.
        Семь раз прыгал барс на собаку, пока Петренко подкрался на выстрел.
        Однако барс вовремя заметил опасность и скрылся за большими камнями, где был перевал в соседнее ущелье. За ним бросились молодые барсы. Последний из них был убит метким выстрелом.
        Собака погналась за зверями, а вслед за ней на перевале появился Мартын Павлович.
        Внизу было узкое ущелье, дно которого заросло тростником. Там никого не было. Петренко долго стоял и прислушивался. Но кроме звона в ушах, ничего не слышал. Наконец, далеко впереди, за следующим перевалом, испуганно закричали горные куропатки — кеклики.
        «Они там!» — решил Петренко и побежал в этом направлении.
        Где-то далеко впереди едва слышно лаяла собака.
        «Разорвут ее барсы», — мелькнула испуганная мысль, и Петренко, напрягая все силы, начал подниматься вверх по сыпучему щебню.
        Собака лаяла в густом тростнике на дне ущелья. В нескольких шагах от нее лежал на спине молодой барс, подняв по бокам головы передние лапы. Собака лаяла, визжала, скребла землю, но даже с приближением хозяина не решалась броситься на зверя.
        Петренко внимательно огляделся.
        Взрослого барса не было видно. Но он, конечно, был где-то рядом, в тростнике.
        Беспомощное положение барсенка натолкнуло на мысль поймать его живым. Недолго думая, Петренко набросил на него плащ и затолкал в мешок. Барсенок почти не сопротивлялся.
        Вдруг Петренко услышал, как совсем близко зашуршал тростник.
        Бросив мешок, он схватил в руки ружье, озираясь по сторонам.
        Однако тишина в ущелье больше ничем не нарушалась. Барсенок в мешке затих. Собака тоже успокоилась и разлеглась на траве, высунув язык и часто дыша.
        Схватив мешок, Петренко быстро отбежал от тростников на открытый каменистый склон горы.
        Взрослый барс больше ничем не выдавал своего присутствия, хотя Петренко был убежден, что это его шорох раздавался рядом в тростниках.
        С мешком на спине осторожно направился он вниз по ущелью, обходя стороной большие камни и уступы скал, где взрослый барс мог спрятаться в засаде. Какое-то неприятное щемящее чувство все время заставляло Петренко оглядываться. Ему казалось, что кто-то смотрит на него сзади. Но где опасность?! Он шел и ругал себя, что поймал барсенка, но все же нес его дальше.
        Впрочем, собака оставалась спокойной, и это несколько подбадривало.
        Задыхаясь от быстрой ходьбы, Петренко благополучно достиг шоссе.
        Дорогой у него созрел план поимки взрослого барса.
        Вечером с капканом в руке и с живым барсенком в мешке Петренко снова пришел в ущелье, где утром поймал барсенка. Он привязал его за веревку к камню, а рядом насторожил капкан, замаскировав его мелким щебнем.
        Расчет оказался правильным.
        Когда на другой день Петренко начал подниматься вверх по ущелью, тревожный крик кеклика был далеко слышен в утреннем воздухе. Он осторожно подкрался к месту, где вчера насторожил капкан. На скале сидел кеклик и, вытянув шейку, заглядывал вниз. Его красные лапки и клюв казались огненными в лучах восходящего солнца. Весь его вид выражал крайнее любопытство и тревогу.
        Под скалой на спине лежал огромный барс. Рядом виднелась веревка с перекушенным концом — барсенка не было: он убежал.
        Петренко осторожно высунул из-за скалы ружье и вдруг встретил зеленоватые глаза зверя, в один миг ставшие большими. Треск куста, шум щебня — и барс уже мчится вверх по склону среди камней. Почти не целясь, на вскидку, Петренко выстрелил. Кувыркаясь через голову, барс покатился вниз, и теперь стало видно, что передняя его лапа схвачена капканом. При виде человека сильный зверь сорвал капкан с привязи и вместе с ним бросился вверх. Пуля попала в ту же лапу, которая была в капкане.
        Огромная кошка затаилась в камнях, сверкая зелеными огоньками глаз. Собака бесновалась.
        «Поймаю для зоопарка!» — решил Петренко и положил на камни ружье, а собаку привязал к кусту.
        С пустым рюкзаком в руках он шагнул к зверю и тотчас три когтистые лапы поднялись ему навстречу. Барс опрокинулся на спину и приготовился отразить любое нападение. Из широко раскрытой пасти раздалось такое рычание, что Петренко невольно остановился. Но десятки лет жизни в горах закалили его и не было случая, чтобы он отступал от принятого решения.
        Борьба началась!
        Пустой рюкзак полетел на голову барса, но тот ударом лапы ловко отбросил его в сторону. Рюкзак повис на кусте.
        Снова и снова Петренко бросал рюкзак, забегая с разных сторон, но каждый раз неудачно. Вскоре барс изменил тактику защиты — он схватил рюкзак в зубы и больше не выпускал его. Тогда ему на голову полетел пустой мешок. Барс схватил его, выпустив рюкзак. Долго кружился человек около зверя, стараясь ослепить его мешком или рюкзаком, но барс был неутомим. Свирепея с каждой минутой, он делался все сильнее и страшнее.
        Новая дерзкая мысль пришла в голову Петренко, и в барса полетели сразу и мешок и рюкзак. Ударом лапы барс отбил рюкзак, но мешок накрыл его голову. Перевернувшись на живот, зверь сбросил его, но вдруг захрипел под внезапной тяжестью человека: Петренко не упустил момента и прыгнул на него, придавив к земле и ловко схватив уши обеими руками.

        Бешеный рев барса, лай собаки и скрежет щебня под барахтающимися противниками разносились далеко по ущелью.
        Петренко прочно сидел на барсе и держал его за уши. Зверь бился, извивался, пытался повернуть голову, но все было напрасно: недаром Петренко обладал могучим телосложением. Его сила пригодилась, но... только теперь он понял, что сесть верхом на барса и схватить его за уши — это еще не значит победить грозного хищника. Как же надеть на голову мешок? Помощи ждать неоткуда — он был один в горах.
        От сильного напряжения пальцы начали цепенеть. Петренко почувствовал, что еще немного и барс вырвет у него из рук уши, а тогда ему не избежать расправы за свою дерзость. Собрав все силы, он стремительно рванулся с сторону и благополучно отскочил от зверя.
        Тяжело дыша, Петренко сел на камень и вытер рукавом потное лицо. Рядом лежал барс с капканом на лапе, тяжело дыша и следя за человеком немигающими злыми глазами.
        Петренко встал и взял в руки мешок.
        Два часа шла борьба на изнурение. Когда Петренко уже почти выбился из сил, ему удалось, наконец, надеть рюкзак на голову барса и опять сесть на него верхом. Едва голова барса оказалась в темноте, как он сразу присмирел и позволил связать лапы и затолкать себя в мешок.
        С двухпудовым грузом на спине Петренко прошел по горам пять километров до дороги и остановил первую грузовую машину, идущую в Алма-Ату.
        У городских знакомых Петренко оставил барса во дворе со связанными ногами и головой, закутанной в мешок, а сам пошел в зоопарк. Когда он через час возвращался на квартиру, то перед домом увидел толпу народа. Машина скорой помощи стояла у ворот. Все было ясно: барс вырвался в его отсутствие и покалечил кого-нибудь!
        Петренко сделалось страшно.
        — Вот хозяин барса идет! — раздался звонкий мальчишеский голос в толпе. Десятки лиц обернулись в его сторону.
        Петренко с трудом заставил себя сделать первый шаг и пошел прямо на толпу. Перед ним широко расступились, давая дорогу.
        У калитки стоял милиционер и никого не пускал во двор. Из подвального этажа что-то кричала женщина и плакал ребенок.
        — Ваш зверь? — строго спросил милиционер, — немедленно убрать!
        Во дворе разгуливал барс. Каким-то образом он освободился от веревок и мешка. Оказалось, что он никого не тронул, а только напугал. Петренко облегченно вздохнул и первой его мыслью было застрелить барса. Но ведь сколько затрачено усилий, риска, и теперь все напрасно! Множество глаз смотрело на него и ждали, что скажет «хозяин барса». Появилось чувство уязвленного самолюбия и, сам плохо сознавая, что говорит, Петренко крикнул каким-то деревянным голосом:
        — Я его сейчас... поймаю...
        Милиционер молча вытащил из кобуры револьвер, приоткрыл калитку и пропустил «хозяина» во двор. Калитка захлопнулась. И вот опять он один на один со зверем. Только теперь барс без капкана на лапе.
        Толпа притихла, как в цирке перед «смертельным» номером. Стало слышно, как на сарае воркуют голуби.
        «Только бы не показать вида, как опасен барс... только бы...» — думал Петренко, идя прямо на зверя и на ходу снимая с себя брезентовый плащ. И, странное дело, с каждым шагом он делался спокойнее. Барс с грозным басистым рычанием попятился в угол двора перед уверенно идущим на него человеком.
        И опять зверь оказался ослепленным наброшенным на голову плащем и напуган внезапной тяжестью человека. Через минуту он был уже крепко связан. Все обошлось благополучно.
        Повалив забор, толпа хлынула во двор.
        За воротами раздался гудок автомашины. Это приехали сотрудники зоопарка.

Б Е Л Ы Й  М А Р А Л

        Бугу родился высоко в горах Алтая. Хвоя кедров висела над ним, как густой зеленый полог. Ни холодный туман, ни знойные солнечные лучи не проникали в чащу. Под кедрами было прохладно в полдень и тепло ночью. Выше кедрачей простирались альпийские луга и горные вершины.
        Первые часы своей жизни маленький марал провел рядом с матерью. Он пробовал подниматься с земли, покачиваясь на своих слабеньких ножках, но тотчас же опускался на мягкую, прелую хвою. Теплый язык матери нежно прилизывал шерсть мараленка.
        Прошла ночь, и утром мать оставила Бугу одного. Она постояла несколько минут, втягивая ноздрями воздух и поводя ушами, а затем легкой рысью направилась к речке. Ей хотелось пить.
        Белка уронила шишку и долго рассматривала, куда она упала. Вместо шишки зверек заметил мараленка.
        Много видела белка маралов, но такого не встречала. Обычно маралята родятся темными с белыми пятнышками. Это помогает им скрываться от врагов среди камней, стволов деревьев и сухой травы. Бугу же родился почти белым.
        Мараленок не двигался. Белка сбежала по стволу кедра на землю и, раздув трубой хвост, удивленно крикнула:
        — Цо-цо-цо-цо!
        Бугу проснулся, поднял мордочку и увидел, как огненной лентой мелькнул по стволу вверх рыжий зверек.
        Мараленок впервые в жизни почувствовал страх. Не видя около себя матери, он жалобно замычал.
        И она сразу же услышала зов. Через несколько мгновений мать была подле него.
        Прошло немного дней. Бугу окреп, стал твердо держаться на ножках. Однажды утром мать легким мычанием позвала сына. Пройдя несколько десятков шагов, мараленок увидел небо, солнце, зеленый луг, цветы...
        Шум речки сначала испугал Бугу. Но когда мать стала пить воду, он подошел поближе и даже ступил в быстрые пенистые струи. Вода была холодная, и Бугу, брыкаясь, выскочил на берег.
        За первой прогулкой последовала вторая и третья. Затем мать стала подниматься выше, в горы, где обычно маралы проводят лето.
        Двинулась она вверх по речке рано утром, поминутно нюхая воздух, прислушиваясь и рысцой пробегая открытые пространства, где им могла угрожать опасность.
        Клекот орла заставил ее надолго задержаться под развесистым кедром. Вскоре путь их пересек след медведя. Мать в испуге бросилась к Бугу. След был свежий, только что примятая трава еще выпрямлялась. Значит, зверь был где-то совсем близко.
        Бесшумными скачками мать бросилась в сторону. Мараленок помчался за ней, напрягая все силы, спотыкаясь о камни и корни.
        Отбежав подальше от опасного места, она пошла тише, и Бугу смог отдохнуть.
        Долго поднимались они на вершину горы. Наконец, кедры стали реже и ниже, бурная речка превратилась в небольшой прозрачный горный ручей.
        Под сводами последних кедров мать и сын остановились. Дальше простирались открытые склоны гор, усеянные камнями, заросшие карликовыми березками, мхами, травой. Еще дальше белел снег. Они были на границе Бухтарминских белков, на десятки километров протянувшихся на восток. Здесь Бугу предстояло провести детство.

* * *

        Охотник Аманчин ехал разыскивать ушедших в горы лошадей. Вот уже второй день он ищет их около снежных вершин.
        Много лет тому назад Аманчин в первый раз поднялся сюда с отцом. Он хорошо знает горные тропы, проложенные маралами и козлами. Эти тропы ведут на горный хребет, за которым Аманчин не раз видел рогатых горных красавцев.
        День клонился к вечеру, и надо было подумать о ночлеге.
        Вдруг донесся лай собаки. По голосу охотник понял, что она нашла зверя.
        «Не медведь ли?».
        Привязав лошадь, Аманчин поспешил вперед. Вскоре он увидел матку марала с теленком. Собака вертелась вокруг рассвирепевшей матери, не давая ей бежать, и бросалась на отстающего теленка.
        Охотник знал, что советский закон запрещает стрелять маралов. Он хотел было уже крикнуть на собаку и отогнать ее, но тут заметил, что передняя нога у матки защемлена в дугах капкана, на который она случайно наступила около норы сурка. В таком положении она с теленком была обречена в горах на верную гибель.
        Аманчин решил спасти хотя бы мараленка.
        Охотник прополз по траве до самой опушки карликовых березок. Дальше ползти было нельзя. Перед ним лежал открытый со всех сторон альпийский луг. Стрелять далеко. Но медлить тоже нельзя, — матка с теленком, отбиваясь от собаки, уходила все дальше и дальше. Аманчин прицелился — грянул выстрел и матка упала. Но через секунду тяжело раненное животное поднялось и кинулось вместе с Бугу вниз по ущелью к опушке леса. За ними погналась собака. Аманчин бросился вперед. Он услышал лай уже внизу, в кедрачах, а потом увидел и матку. Она прижалась к стволу столетнего кедра и отгоняла собаку. Искусанный Бугу стоял у нее под брюхом.

        Еще раз грянул выстрел. Матка упала. Охотник бросился к мараленку. Бугу не побежал. Низко опустив голову, он отважился вступить в бой с человеком. Силы были неравны. Через несколько минут мараленок лежал на траве, и волосяной аркан туго стягивал его ножки. А к вечеру на спине лошади Аманчин увез мараленка далеко вниз, в свой колхоз.
        В ауле охотник пробовал давать Бугу коровье молоко, но он не пил его, а только щипал траву около юрты. После сочной зелени горных лугов запыленная трава аула казалась ему невкусной и жесткой. Она не могла поддержать силы мараленка, и он худел с каждым днем.
        Однажды Бугу все-таки выпил чашку коровьего молока, а потом привык к нему.
        Целые дни пленник проводил в загородке для телят, забившись в кучу коры, запасенной для крыши.
        Несколько раз приезжали к Аманчину гости — алтайцы из соседних колхозов. Тогда около убежища Бугу ставили лошадей. Их запах напоминал мараленку первое путешествие на коне Аманчина, и он еще глубже забивался в кучу коры. Но все-таки ему пришлось однажды испытать на себе удар копыт. С той минуты всю свою жизнь мараленок боялся лошадей.
        Все приезжавшие с интересом рассматривали необыкновенного мараленка, гладили его серебристую спинку и восхищались им.
        Так проходило первое лето Бугу. Приближалась осень — самая рабочая пора на Алтае. Охотники отправлялись в горы за кедровыми орехами и пушным зверем. Собрался и Аманчин с семьей на промысел — кедровать. Перед отъездом он решил позаботиться о Бугу. И вот в одно ясное сентябрьское утро мараленок опять оказался на спине лошади: Аманчин повез его в мараловодческий совхоз.

* * *

        С Бугу сняли аркан. Он помчался легкими скачками в дальний угол маральника, подальше от людей. Следом за ним, вытянув шеи и насторожив уши, бежали его полудикие сородичи. Когда Бугу остановился, они с любопытством осмотрели новичка. Старая матка осторожно подошла к Бугу, обнюхала его и, наклонив голову, сделала вид, что хочет боднуть. Бугу отбежал к ее задним ногам. Матка обернулась, опять обнюхала его и, фыркнув, начала щипать траву. Церемония знакомства закончена, мараленка приняли в стадо. Для Бугу опять потекли дни неволи.
        Вскоре наступила зима. Вершины гор уже давно побелели, и снежная пелена спускалась все ниже и ниже. Маралы испытывали беспокойство. Они целыми днями бродили вдоль высоких заборов, посматривая на горы. Их сородичи давно вели перекочевку на зимние пастбища.
        Однажды ворота маральника открылись, и алтайская лошадь, не привыкшая к упряжке, неловко втащила воз сена, косясь на маралов, похрапывая и прядя ушами.
        Воз свалили. Ворота снова закрылись. Старая матка, жившая в маральнике много лет, первая подошла к сену и стала его есть. Все последовали ее примеру.
        Прошла зима. Повеяло первым теплом. У взрослых самцов появились бугорки молодых рогов, пока еще мягкие, покрытые пушком и наполненные кровянистой жидкостью. Это были те самые панты, ради которых и содержалось все стадо.
        Земля в маральнике покрылась зеленой травой. Снег остался только около заборов. Кругом шумели ручьи и бешено ревела река, ворочая громадные камни, обдавая брызгами крутые берега.
        Высоко в небе раздавались трубные звуки журавлей, летевших длинными вереницами на север. В соседнем лесу зазвенели птичьи песенки. Недоеденное сено чернело среди свежей зеленой травы.
        И вот в начале лета пришли мараловоды с арканами. Старые маралы уже знали, что значит это посещение, и стали метаться вдоль забора. Люди гонялись за ними, стараясь отбить от стада нужного им самца.
        Наконец с большим трудом был отделен молодой бычок с первыми в его жизни пантами. Его погнали в дальний угол маральника. В этом месте вдоль стены была устроена загородка. Она шла сначала далеко от стены, но затем постепенно приближалась к ней, оставляя только узкий проход. В этот проход и загнали молодого бычка. Между бревнами забора просунули жерди, и марал оказался в станке для резки пантов.
        Рабочие защемили ему голову между двух бревен. Один из них подошел к станку, и маленькая лучковая пила быстро перепилила мягкие рога у самого основания. Операция длилась менее полминуты. После этого на голову марала вылили ведро холодной воды, раны присыпали порошком, останавливающим кровь, и марал был выпущен из станка, чтобы уступить место следующему.

* * *

        Прошло два года. Бугу вырос в крепкого бычка необычайной серебристо-серой масти. Слух о белом марале разнесся далеко по аулам.
        Отдыхающие с соседнего курорта стали часто бывать в маральнике. Бугу фотографировали, рисовали, но только издали. Все попытки подозвать его поближе не удавались. Он забивался вглубь маральника и оттуда недоверчиво поблескивал черными большими глазами. Старая матка подходила к забору и с аппетитом поедала густо посоленный хлеб, предназначенный Бугу.
        Не он один, все самцы в маральнике были более дикими, чем самки: ежегодно их ловили и подвергали мучительной операции — срезке мягких рогов.
        Лето еще раз сменилось осенью, опять раздались высоко в небе трубные звуки журавлей, покидавших родные места. Снова покрылись долины снежной пеленой.
        К зиме Бугу стал красой всего маральника. Гордая голова его всегда была высоко вскинута. Тело казалось высеченным из мрамора. Всего же красивее была его шерсть: светло-серая, она, как серебро, сверкала на фоне темных стен маральника.
        Время шло. И вот настал день, когда снова один за другим проходили маралы через станок. Дошла очередь и до Бугу.
        С криком погнались за ним люди, размахивая кнутами. Он весь затрясся от возбуждения, бросился в сторону. Повернулся... Снова в сторону. Но деваться некуда, пришлось забежать в узкий коридор.
        Тут Бугу почуял резкий запах свежей крови. Остановился. Ноздри его широко раздулись, глаза налились кровью. Молодой марал глухо заревел, круто повернулся и бросился на людей.
        С криком кинулись испуганные загонщики на забор. Под внезапной тяжестью нескольких человек верхние бревна не выдержали и рухнули. Бугу прыгнул в этот пролом и оказался на свободе.
        Несколько раз мелькнуло за стволами деревьев серебро его шерсти и пропало за поворотом горы.
        Бугу мчался по лесу вверх, к белым вершинам гор.
        Перед ним с шумом поднимались рябчики. Испуганные белки с громким цоканьем взлетали на самые вершины кедров, а Бугу все несся, прыгая через упавшие деревья, продираясь сквозь молодые заросли.
        Подъем становился круче и круче. Когда, наконец, лес поредел, Бугу выскочил из-под крайних кедров на открытое пространство. Здесь он остановился, тяжело переводя дыхание и жадно втягивая ноздрями чистый горный воздух.
        Он был выше границы леса. Перед ним расстилались альпийские луга его родины.

* * *

        Поздние весенние сумерки спускались на землю. Замолкли птицы. Не слышно надоедливого крика кедровок и только одни синички еще попискивали в чаще пихт.
        Кажется, ни одного живого существа нет на поляне. Но если бы внимательный наблюдатель вгляделся в густую чащу кедров, стоявших на самом берегу речки, он заметил бы глухаря, перебиравшего клювом перья.
        Вдруг глухарь вытянул шею и стал прислушиваться. В глубине леса он уловил какие-то звуки. Осторожная птица подобрала крылья и выбралась из чащи. Лесные жители легко узнают друг друга. Это было стадо диких маралов. Однако среди стволов замелькало что-то светлое. Глухарь замахал крыльями и поднялся над лесом. Необычный цвет животного напугал его.
        Старый бородач испугался напрасно: это был марал Бугу редкой серебристо-серой масти. Он выступал впереди стада.
        Выйдя на поляну, Бугу остановился. Все стадо мгновенно замерло, следя за малейшим движением вожака.
        Там, вверху, на много километров протянулись вправо и влево Бухтарминские белки — его родина. Сегодня ночью длинный путь будет окончен, и белый марал приведет свое стадо на безопасные летние пастбища.
        Годы неволи научили белого марала быть осторожным: ежедневные драки в тесном маральнике закалили его. Белый марал с могучим телосложением водил самое крупное на Алтае стадо самок и молодняка.
        Бугу боялся леса. Лишь в крайних случаях, глубокой ночью, спускался он в долины, пересекавшие его путь.
        Маралы всегда совершают переходы по ночам. Днем они лежат в безопасных убежищах. Весь день Бугу со стадом провел в болоте, поросшем мелким лесом, и только в сумерки двинулся в путь.
        Громко фыркнув, марал смело подошел к речке и вошел в нее. Белая пена сразу обдала холодком его бока, но он уверенно побрел наискось течению. Стадо следовало за ним, и вскоре все были на противоположном берегу.
        Уже на самой опушке леса чуткий нос Бугу уловил запах свежего конского следа. Вожак сразу остановился. Другой марал, пожалуй, не обратил бы на этот след никакого внимания. На альпийских пастбищах им нередко встречались табуны лошадей. Но у белого марала с конским запахом было связано слишком много. Он предупреждающе фыркнул. Стадо замерло. Можно было находиться в десяти шагах от маралов и не слышать ни единого звука.
        Вдруг Бугу с тревожным фырканьем метнулся в сторону, и громкий треск и шум пошел по всему лесу: стадо мчалось за ним.
        Пробежав стороной несколько километров, Бугу снова вышел на тропу. И опять он долго и безмолвно втягивал в себя воздух, а маралы, вытянувшись длинной лентой, тревожно ждали...
        Уже показалось солнце, когда они поднялись, наконец, на свои пастбища.

* * *

        Старый охотник Аманчин знал повадки маралов не хуже самого Бугу: не одну ночь провел он около троп на горных хребтах, ежась от холода и жадно прислушиваясь.
        И эту ночь он пробыл безуспешно на своем посту.
        Возвращаясь домой, недовольный и голодный, он наткнулся на свежий след прошедшего ночью стада. Долго стоял Аманчин на месте и никак не мог понять, что могло испугать маралов и заставить их свернуть с тропы.
        Он слез с коня и начал рассматривать следы. Так и есть! Крупный след резко выделялся среди других следов стада. Он сразу узнал след белого марала. Недаром же Аманчин давно ходит в тщетной надежде поймать своего бывшего воспитанника.
        Аманчин вернулся в колхоз пешком: лошадь убежала домой, пока он рассматривал ночные следы стада маралов. В колхозе его ожидал зоолог Алма-Атинского зоопарка.
        Уже третий год он приезжает на курорт и обещает ему за белого марала большую награду. Однако Бугу был неуловим. На зиму он уходил отсюда, а лето проводил, как и все взрослые самцы, на самой границе снегов, где его светлая шкура сливалась с серыми скалами и снегом. Марал не раз видел старого охотника, пробирающегося в горах. Зверь замирал, и Аманчин проезжал мимо.
        Немало и других опытных охотников старались поймать белого марала.
        Однако, выросший среди людей, Бугу научился многому, чего не знали другие маралы, и счастливо избегал опасности.
        Аманчин сообщил гостю, что белый марал опять появился на белках. За вечер они обсудили немало способов поимки Бугу.

* * *

        Вкусны и сочны травы альпийских лугов Алтая, но в них очень мало соли. Вот почему к середине лета у маралов начинает портиться пищеварение, и их носы становятся не такими чувствительными к запахам.
        Выход один: спуститься вниз, в долину, и там искать солонцы — места, где соль выступает на поверхность земли в виде ржавых или сероватых пятен.
        Бугу в один из вечеров пошел вниз по ущелью через чащу леса. К утру он уже был в долине, недалеко от солонцов.
        Солонец, к которому шел Бугу, лежал на открытом месте. Белый марал задержался на краю леса. Запах соли раздражал и звал, но поблизости паслись табуны овец и разъезжали всадники. Выходить из леса было опасно.
        Когда стемнело, Бугу покинул засаду в лесу и направился к солонцу.
        Упав на колени, он долго жадно лизал и грыз соленую землю.

* * *

        Наступила осень. Все попытки поймать Бугу и в это лето оказались безрезультатными.
        Перед отъездом с Алтая зоолог Алма-Атинского зоопарка все-таки решил устроить еще раз облаву на белках, хотя и плохо верил в то, что ему удастся встретить белого марала.
        Десять загонщиков во главе с Аманчиным двинулись в горы искать Бугу.
        К этому времени маралы уже соединились в одно стадо. Еще неделя-другая, и они уйдут на зимние пастбища.
        Крупные следы, найденные Аманчиным среди других, говорили о том, что в стаде находится белый марал. Два гонца поскакали в долину, а старый охотник до самой ночи пробирался по свежему следу, оставляя на своем пути разные отметки. Ночь Аманчин провел у самого снега на вершине горы, не разводя огня. Утром он осторожно двинулся по следу дальше.
        Едва охотник поднялся на хребет, как увидел стадо: маралы мирно паслись, разбредясь по склону. Молодые телята весело прыгали и бодались. Часть маралов лежала, пережевывая жвачку. Только белый марал был настороже. Он все время озирался, держась подальше от опушки леса, темневшего внизу.
        На этот раз Бугу не замечал, что из-за перевала хребта за ним следят глаза врага. Он не мог видеть и остальных охотников, расположившихся с другой стороны хребта.
        Маралы между тем улеглись на отдых.
        Рядом с Аманчиным показался зоолог. Глаза его, не отрываясь, смотрели на белого марала.
        План охоты составили быстро. Загонщики должны были скрыться в лесу, который находился ниже маралов, и по сигналу выйти широкой цепью на опушку. Маралы, конечно, бросятся вверх. Как раз от того места, где отдыхало стадо, наверх шла лощина, поросшая редкими деревьями. Было ясно, что маралы пойдут именно по лощине: гребней и открытых мест при преследовании они избегают. Вверху, в конце лощины, стали с ружьями охотники. Зоолог, потеряв надежду поймать живьем белого марала для зоопарка, решил застрелить его, чтобы сделать ценное чучело для музея Академии наук Казахстана. Разрешение на это он получил недавно по телеграфу.
        Все было рассчитано правильно. Именно в лощину и бросился Бугу при появлении загонщиков. Легко прыгая через камни, маралы помчались вверх. Но легкий ветерок оттуда донес запах людей. Белый марал остановился, предостерегающе фыркнул, и вслед за ним замерли на месте остальные.
        Аманчин предвидел, что Бугу может почуять охотников, и поэтому велел двум всадникам, как только маралы войдут в лощину, показаться из-за гребней с обеих сторон. Сзади будут загонщики, с боков — всадники. Маралам останется только броситься вперед.
        Но запах невидимых людей впереди был слишком угрожающим и удерживал Бугу. Между тем загонщики вошли в лощину. Маралы оказались в западне, а Бугу все еще топтался на месте.
        Его мощные передние ноги судорожно рыли землю, белая пена хлопьями летела изо рта. Крики охотников заставили, как когда-то в маральнике, бросится на людей, гнавших его... Глухой рев огласил долину, и громадное животное, низко опустив голову, вооруженную великолепными рогами, бросилось прямо на загонщиков. Все стадо последовало за ним.
        Ужас охватил загонщиков, когда они увидели белого марала, мчавшегося на них с глухим ревом. Они бросились к деревьям и, как кошки, полезли на них...
        Бугу остановился под одним из кедров, вращая налитыми кровью глазами, а маралы устремились в лес. Бугу фыркнул и неторопливой рысью побежал вслед за стадом.
        Загонщики сидели на деревьях, а зоолог и Аманчин громко пререкались.
        Бугу опять ушел от них. Он увел свое стадо в другие, более безопасные места.

* * *

        Маралы спокойно паслись на южном склоне горы. Здесь не было снега. Ветви кустарников и жесткая сухая трава среди камней привлекли их сюда. Живописными группами маралы разбрелись по склону. Длинные тени под косыми лучами зимнего солнца бежали вниз до каменистых россыпей и обломков скал.
        Они так увлеклись травой, что не заметили двух пар глаз, жадно следивших за каждым их движением.
        Два волка лежали в засаде. Остальные неслись в обход горы, увязая в глубоком снегу соседнего ущелья.
        Маралы уже стали собираться вместе, чтобы двинуться на ночлег, как вдруг вверху показались волки.
        Тревожно фыркая, животные бросились врассыпную вниз, туда, где лежали в засаде два хищника.
        Громадный белый марал налетел прямо на волков.
        Они не сумели задержать его, и он прорвался вниз. Звери бросились за ним.
        Другие маралы тем временем спустились на дно лощины, где сверкала чистым льдом недавно замерзшая речка. Животные сгрудились в кучу, не решаясь броситься вперед, а затем кинулись вдоль берега.
        Волчья стая взяла наперерез и почти сразу догнала маралов. Но за поворотом речка не замерзла. Это и спасло стадо. Маралы смело бросились в ледяную воду, быстро перебрались на другую сторону и скрылись в лесу.
        Звери завизжали и запрыгали на берегу.
        А в это время два волка из засады прижали к самой речке белого марала.
        Насторожив уши, он прыгнул на лед. Ноги его поползли в разные стороны. Животное грузно повалилось на бок, делая отчаянные попытки вскочить.
        Легко и быстро понеслись волки по льду, балансируя хвостами. Из-за поворота с радостным визгом мчались остальные хищники.
        Тонкий лед на средине речки не выдержал тяжести большого животного и волков. Треск — и звери оказались в воде.
        Теперь все преимущество было на стороне марала. Он вскочил на ноги и бросился к противоположному берегу, ломая остатки льда.
        Для волков речка оказалась слишком глубокой. Быстрое течение швырнуло их вниз вместе с обломками льда и волкам с трудом удалось выбраться на лед.
        Белый марал помчался по лесу, утопая в глубоком снегу, а сзади по свежему следу уже бежали волки. Они выбрались на берег и быстро нагоняли марала. Все ближе и ближе слышалось их повизгивание. Волки тонули в снегу меньше, чем марал с его острыми копытами.
        Долго так продолжаться не могло. Напрягая силы, марал пробивался по лесу к южным склонам, где почти нет снега. Там волки не страшны.
        На морозном воздухе от разгоряченного тела белого марала поднимался пар.
        Завидев теряющего силы марала, волки с удвоенной энергией рванулись вперед, лязгая зубами.
        Замелькала опушка леса, уж совсем рядом чернели среди снега каменистые россыпи и скалы. Животное почувствовало, наконец, твердую опору и легко помчалось по камням.
        Волки опоздали всего на несколько прыжков. Опустив головы, жадно нюхая следы марала на камнях, они бросились вслед за ним, скользя по каменистой россыпи.
        Ложбина с глубоким снегом опять было задержала марала, но он успел перебраться через нее как раз к тому моменту, когда волки показались сзади. Марал снова исчез в темноте.
        Прыгая с камня на камень, он все выше и выше поднимался в гору, на неприступные вершины утесов — «отстои», где осенью не раз спасался от волчьих зубов.
        Так вышло и сейчас. Марал вскочил на вершину одинокой скалы, нависшей над пропастью. С трех сторон были отвесные скалы. Только с четвертой стороны волки могли, прыгая с камня на камень, поодиночке взобраться к нему на площадку.
        Два волка один за другим начали подниматься к маралу. Вот первого отделяет уже один прыжок от него — отступать маралу больше некуда... Миг — и хищник рванулся вперед, но голова марала резко качнулась вправо, и страшный удар рогов сбросил волка в пропасть. И тотчас новый удар рогов влево скинул туда же второго волка.
        Остальные волки заскулили внизу, сверкая огоньками глаз. Ни один из них больше не решался броситься вперед.
        Наступила ночь. Один за другим волки растаяли в темноте. Только под утро марал спустился со скалы и отыскал свое стадо.
        Еще три года после этого встречали белого марала в горах Алтая, но потом он исчез. Возможно, перекочевал куда-нибудь в другие места. Однако рассказы о нем можно слышать и сейчас на Алтае.

Н А  Р А З Л И В Е

        Еще с вечера вода в реке Или прибыла и стала затоплять прибрежные низинки, а к утру залила тугаи. На низких покосных местах река разлилась на несколько километров.
        Домик бакенщика, где я жил этой весной, стоял на высоком месте и был недосягаем для половодья. Мимо него неслась мутная река, необычайно широкая и необузданная в своем весеннем величии. По ней плыли ветки, сор и деревья, смытые с берегов. Далеко внизу шлепал колесами пароход, и его дымок едва виднелся за островами. Это буксир тащил баржу-магазин от одного домика бакенщика до другого. На залитых лугах чернело несколько полосок земли. На них собрались со всего луга перепела и странно было слушать, как они кричали хором.
        Яркое солнце поднялось из-за гор, и алые лучи его заиграли на водном просторе. Они осветили картину бедствия в затопленных тугаях. Всюду было слышно тревожное цоканье фазанов, испуганные голоса соловьев, славок, пеночек.
        Натуралисту в такое время можно увидеть много интересного. И вот я уже бреду по тугаям с биноклем и фотоаппаратом. На мне высокие резиновые сапоги.
        Воздух насыщен запахом мокрой древесины. Разлив прекратился. Вода больше не прибывала.
        На поваленном дереве, наполовину затопленном водой, сидел заяц. Он был совершенно сухой. При виде меня заяц сжался в комочек и замер. Только сердце маленькими толчками колыхало его шкурку с левого бока. По зайцу полз большой жук-навозник, но он терпел, боясь пошевелиться.
        Я стоял в нескольких шагах и фотографировал зверька.
        Невдалеке из воды поднимался длинный бугор, покрытый кустами и деревьями. Но почему же заяц сидел на дереве, а не спасался от наводнения на этом бугре? Очевидно, на бугре была лиса или дикий кот. Я решил проверить свою догадку и шагнул в сторону бугра, но в этот момент заяц не выдержал. Он прыгнул и шлепнулся в воду, окунувшись в нее с головой. Затем удивительно быстро и легко поплыл к берегу, выскочил на бугор и притаился под кустом. Мне было видно в бинокль как он мелко дрожал, весь мокрый и необычайно тонкий.
        Конечно, где-то поблизости находился хищник, иначе заяц не остался бы около самой воды.
        Обойдя стороной, чтобы не беспокоить зайца, я поднялся на бугор. Это был небольшой удлиненный островок среди затопленного тугая. В самом конце его металась лисица. Вероятно, где-то поблизости затопило ее нору с лисятами. Не допустив меня на «выстрел» фотоаппарата, лисица бросилась в воду и быстро уплыла за деревья.
        Я побрел дальше по затопленнным тугаям.
        Над самой головой с джиды шумно слетела фазанка и с криком села на другое дерево. Прячась за деревьями, я двинулся к ней с фотоаппаратом наготове. Но фазанка опять перелетела дальше.
        «Ага! Отводит от птенцов!» — догадался я, вернулся обратно и стал внимательно осматриваться. Но всюду была вода и ни одного клочка сухой земли, где могли бы скрываться фазанята.
        И вдруг я заметил их. Около дерева, с которого слетела фазанка, виднелся небольшой пенек. Он был покрыт пуховой шапочкой из крошечных фазанят. Они вывелись не более как три-четыре дня тому назад. Вся «жилплощадь» пенька была плотно занята ими.
        Пока я фотографировал фазанят, испуг их прошел. То один из них, то другой стали вытягивать шейки и что-то склевывать с пенька. Только тогда заметил я, что вверх по пеньку непрерывно поднимались муравьи, которыми фазанята и завтракали. Под пеньком, вероятно, был затоплен муравейник, и его обитатели спасались тоже на пеньке.
        Неожиданно прилетела фазаниха, с шумом уселась на соседнее дерево и тревожно цыкнула. Фазанята сразу замерли, обратившись опять в неподвижную пуховую шапочку. Ни одна головка больше не двигалась.
        Я задумался. Что же делать с птенцами? Они погибнут на этом пеньке. Пришлось переложить пуховые теплые шарики в шапку. Я знал, что недалеко за лесом вдоль берега тянется песчаный бугор, заросший кустами. Вскоре я добрался до него и выпустил там трех фазанят. Они бойко побежали по песку, словно плюшевые шарики на тоненьких ножках. За ними потянулись крошечные полукрестики следов. Вот один фазаненок юркнул в траву и затаился. Двое еще бегут. Вскоре свернул в траву и второй. А третий, самый сильный, убежал дальше всех, но и он тоже скрылся в траве.
        Ну, теперь все в порядке. Если мать найдет фаэанят, они будут жить. Трех я оставил в шапке и бережно понес к бакенщику. Вчера я видел, что у него курица вывела цыплят.
        Дедушка Сидорыч сидел на завалинке и курил. Седой в белых валенках он был словно покрыт инеем. Несмотря на свои семьдесят пять лет, Сидорыч считался одним из лучших бакенщиков на Или.
        — Зачем принес фазанят? — сурово спросил старик и нахмурил брови. — Отнеси их обратно.
        — Да вот, дедушка, затопило их в тугаях, я и принес. Под вашу курицу выпустим, пускай растут, а трех я на бугор...
        — Тебе говорю, иди и сейчас же выпусти, — прервал меня сердито Сидорыч, — неужели не знаешь: фазанята не будут жить с курицей! Скорее отнеси обратно.
        Сидорыч встал и ушел в избушку, не сказав мне больше ни слова. Обескураженный, я побрел обратно с шапкой в руках. В ней тихо попискивали беспомощные птенцы. Теперь я и сам припомнил: фазанят очень трудно выращивать без матери.
        Вот и песчаный бугор, где я выпустил фазанят. Четкий, крупный след фазанки поверх моих следов говорил о том, что она прилетела сюда вслед за мной. Следы шли по песку вдоль берега, через большие интервалы — значит, фазанка быстро бежала. Затем она перешла на шаг. Из травы на песок выбежали крошечные полукрестики цыпленка. Фазанка пошла дальше, а поверх ее следов теперь виднелись следы фазаненка — он бежал за матерью. Еще такие же полукрестики выбежали на песок, и теперь три птицы двигаются дальше. Наконец, по следам видно, как навстречу прибежал третий птенец, услыхав зовущий голос матери. Фазанка все бежала вперед и вперед: птенцов слишком мало, где-то должны быть еще... Но три птенца в это время путешествовали у меня в шапке.
        Через некоторое время следы всего семейства исчезли в кустах. Мне долго пришлось бродить по кустам в поисках выводка, пока из-под самых ног не взвилась ракетой фазанка. С нее упал пуховый птенец. Вероятно, она грела фазанят под собой и так неожиданно взлетела, что один не успел выбраться из перьев и был поднят на воздух.
        Высыпав фазанят из шапки, я бегом бросился в кусты и возвращался к бакенщику с таким чувством, будто у меня с плеч свалилась тяжесть. В небе звенели жаворонки, словно далекие серебряные ручейки.

О П А С Н Ы Й  С О С Е Д

        Все утро я бродил по густому и темному лесу. Наконец, впереди показался просвет, и я вышел на опушку.
        На крайнем дереве чернело гнездо орла. Из него слышался писк птенца. Взрослых орлов не было.
        Недалеко от дерева с гнездом рос шиповник. Я лег за куст в густую траву, достал из подсумка бинокль и записную книжку: хотелось выяснить, чем орел кормит птенцов.
        От опушки уходило вдаль поле. Правее виднелись заливные луга большой реки. Оттуда доносился скрипучий крик коростеля. Ему вторили перепела. Над рекой кричали чайки, белыми точками мелькая над прибрежными песками. В траве трещали кузнечики.
        Несмотря на жару, в густой, высокой траве было сыро и прохладно. Кое-где еще не высохла роса, и в ее капельках сверкали солнечные разноцветные огоньки. Я долго присматривался к населению травянистых дебрей. Большая улитка медленно ползла по стеблю, оставляя мокрый серебристый след. Зеленые паучки куда-то спешили, пробираясь вглубь травы, подальше от света, который хлынул сюда после того, как я смял траву. Два полосатых полевых клопа встретились на одном листе, пощупали друг друга усиками и поползли каждый своей дорогой.
        В гнезде громко закричал птенец. Я поднял голову над травой и увидел летящего орла с добычей в лапах. Хищник быстро приближался: это была крупная самка большого подорлика. Она несла водяную крысу.
        Подорлик уже подлетел к гнезду, как наперерез ему из леса вылетел маленький сокол-чеглок. Подорлик часто замахал крыльями, но чеглок быстро догнал его, взвился вверх и с громким криком кинулся на огромного пернатого хищника, намереваясь ударить его в спину.
        Подорлик, отражая удар, заклекотал, перевернулся вверх брюхом, выставив когтистые лапы, и уронил водяную крысу в траву.
        Чеглок сделал полукруг и опять атаковал подорлика. Так продолжалось несколько раз подряд. Потом подорлик улетел на луга за новой добычей. Чеглок покружился над полем и скрылся в лесу. Недалеко от опушки раздался крик двух чеглоков. Конечно, там было их гнездо, и чеглока-победителя встретила самка.
        Через полчаса все повторилось снова. На этот раз к своему гнезду пытался прорваться подорлик-самец. Чеглок и его заставил перевернуться вверх брюхом и уронить добычу в траву. Пока подорлик не улетел на луга, чеглок беспрерывно бросался на него сверху, совсем как маленький самолет-истребитель на тяжелого бомбардировщика.
        Близился полдень. Голодный птенец кричал в гнезде. Мне было видно в бинокль, как зеленые мухи лезли ему в глаза и открытый от жары клюв.
        Со стороны лугов показались оба подорлика. Они летели друг за другом и каждый нес в лапах по водяной крысе. Из леса черной тенью мелькнул сокол. С боевым криком он кинулся на первого подорлика и заставил огромную птицу перевернуться вверх брюхом. Добыча опять полетела в траву.
        Второй подорлик, отчаянно махая крыльями, прорвался вперед, но в десяти метрах от гнезда чеглок заставил и его перевернуться на спину, а водяная крыса упала рядом со мною.
        Жалобный писк птенца, клекот подорликов, крик сокола долго нарушали тишину летнего знойного дня. Затем все стихло. Подорлики улетели на луга. Они не пытались искать уроненных крыс в траве. Чеглок вернулся к своему гнезду.
        Когда я взобрался на дерево, держа водяную крысу за хвост, то поразился видом птенца: это был скелет, обтянутый кожей! Он уже давно голодал и поэтому мгновенно вырвал у меня из рук крысу.
        Через две недели я проезжал мимо этого места. С дороги было видно знакомое гнездо на дереве. Интересно, что случилось с птенцом?
        Вот и шиповник, за которым я лежал в прошлый раз.
        Снова прилег за куст. В бинокль было видно, что птенец покрылся перьями и бодро сидит на краю гнезда. Вскоре подорлик принес водяную крысу и накормил птенца. Ему никто не помешал.
        Я уже хотел пойти разыскать гнездо чеглоков, но неожиданно увидел одного из них. Он летел с птичкой в лапах. Все стало понятно: у соколов вылупились птенцы, и чеглок не охранял больше около гнезда самку. Теперь ему было не до преследования «врагов». Нужно с утра до вечера добывать пищу для своих птенцов.

З А Щ И Т А

        Скалистые безлесные горы Таласского Ала-Тау сильно нагрелись. Когда слабый ветерок проносился по ущелью, он обдавал лицо жаром накаленных камней. А по дну ущелья в белой пене стремительно неслась бурная Аксу.
        За поворотом ущелье расширилось и впереди показалась крыша кордона, едва заметная в густой роще грецкого ореха.
        Лесника не было дома. Входная дверь оказалась приперта лопатой. По неписанным законам гор, хозяина полагалось ждать, не входя в дом.
        Я привязал мокрого коня в тени под навесом и с наслаждением растянулся на траве под деревьями. Райская мухоловка уселась над головой, свесив свой длинный хвост. Я впервые видел так близко эту птичку. На тот же самый сучок, где сидела мухоловка, потребовалось сесть гималайской синице. Мухоловка поспешно уступила ей место и улетела. Синица держала в клюве небольшую серую гусеницу. Она начала энергично колотить ее о сучок и сбила все волоски. Гусеница обратилась в мягкий мешочек, наполненный жидкостью. Синица вспорхнула и полетела с добычей вглубь рощи.
        Журчание речки, прохлада в густой тени, аромат каких-то цветов, на которых жужжали пчелы, — все это успокаивало и я задремал.
        Разбудило меня ржание лошади. Под навесом лесник привязывал своего коня.
        Широкоплечий, с небольшой черной бородой, он всегда удивлял меня своими голубыми спокойными глазами, которые казались большими на его загорелом лице. Обычно он всегда был рад приезжим и любил послушать новости. Но сейчас лесник смотрел куда-то в сторону.
        Он вскинул на меня глаза и сказал:
        — Век прожил в этих горах, но такого не видывал. В третьем отщелке, вверх по Аксу, есть родник в самой вершине. Знаете, за поворотом?
        Я удивленно посмотрел на лесника и кивнул головой.
        — Так вот, туда ходят на водопой архары. Барс задавил уже двух. Приходит и лежит за камнем. Совсем отвадил архаров от водопоя. А близко воды нет. Вечером я поставил на этом месте волчий капкан. Сегодня утром поехал проверить. Привязал коня внизу и стал подниматься. Подошел к скале, за которой родник, слышу, что-то звякнуло, словно подкова о камень. Но ведь я один тут езжу. Никто не может попасть сюда, прежде чем не заедет ко мне. Так, думаю, почудилось. И пошел вперед.
        Внезапно в десяти шагах, из-за камня поднялся на дыбы медведь, гремя железом!
        «В капкане!» — мелькнула мысль, и я сдернул с плеча ружье.
        Небольшой медведь беспомощно стоял передо мной. Его задняя лапа была в тяжелом капкане. Я поднял ружье к плечу и прицелился медведю между глаз. Медведь закрыл глаза передней лапой. Как человек...
        Я вздрогнул и опустил ружье. Медведь тоже опустил лапу и смотрел на меня без всякой злости, топорща свои круглые уши.
        Мне приходилось убивать много медведей. Но такого «ягненка» пришлось встретить впервые. Не он ли это подкарауливает архаров? И я снова поднял ружье к плечу, медведь опять закрыл голову лапой.
        Очевидно, рука у меня все-таки дрогнула, когда нажимал спуск, и пуля только обдала ветерком правый висок медведя. Он мотнул головой влево, рявкнул каким-то плаксивым голосом, бешено рванулся назад, оставив в капкане два пальца. Миг — и зверь исчез за скалою.
        Я стоял, опустив разряженное ружье. Если бы медведь бросился не назад, а вперед, то не рассказывать бы мне сейчас вам об этом... Неужели зверь понял, что я ему сейчас всажу пулю и поэтому закрывал свою морду лапой? — взволнованно закончил лесник.
        — Все это нужно понимать гораздо проще, — объяснил я леснику. — Медведи, в особенности молодые, играя или повздорив, наносят удары друг другу по голове лапой. Мне не раз приходилось наблюдать в зоопарке, как молодой мишка защищает голову передней лапой. Видно, поднятое ружье медведь принял за лапу.

Р А С П Л А Т А

        Я поднимался по крутой тропе среди горных ельников. Под ногами хрустела хвоя. В пятнах полутени чернела земля. Аромат хвойного леса наполнял воздух и, несмотря на подъем, дышать было легко.
        Обнаженные громадные корни елей словно приглашали отдохнуть после крутых подъемов, и я подолгу сидел на них, прислушиваясь к птичьим голосам.
        Звонкое цыканье молодых клестов разносилось по ельнику. Они вывелись еще зимой и теперь летали небольшими стайками. Воркование диких голубей и писк синиц раздавались со всех сторон. Серые пеночки были так малы, что крупные бабочки казались больше их. Перепархивая в вершинах елей, они громко перекликались.
        По лесным тропам всегда интересно ходить и читать. Вот четкие следы косуль. Косолапый барсук, лисица и горностай тоже бегали здесь ночью. Свежий след тетерева потянулся за поворот.
        Я шел и знал: за мной все время следят глаза и слушают уши лесных обитателей, но каждый из них старается оставаться незамеченным.
        Тропа вывела меня на альпийский луг, окруженный ельниками. Здесь была опытная высокогорная пасека. Ульи в несколько рядов стояли перед небольшой избушкой. Густая трава пестрела цветами. Над ними гудели пчелы. Рабочий день у них здесь короче, чем внизу, в теплых долинах. Но зато как ярки и разнообразны цветы! Сменяя друг друга, они все лето питают пчел своим нектаром.
        Пасечника в избушке не оказалось. Он приехал только к вечеру и сразу же поведал мне о своем горе.
        У него жила небольшая белая собачка Бобик. Дней десять назад пасечник сидел перед избушкой и чинил улей. Неожиданно Бобик бросился с громким лаем на опушку леса. Там стояла лиса и приветливо махала хвостом. Бобик перестал лаять, осторожно приблизился и тоже завилял хвостом. Через минуту лиса и собачка весело играли, гоняясь друг за другом. На следующий день лиса появилась снова, и собачка радостно бросилась ей навстречу. Как и вчера, они долго играли вместе. Бобик вернулся взлохмаченный, с высунутым языком.
        Лиса пришла и на третий день. Играя, новые друзья убежали за бугор и долго не возвращались. Пасечник пошел посмотреть, куда они девались, и что же увидел? За бугром лиса торопливо пожирала загрызенного Бобика! Пасечник бросился к избушке и через несколько минут целился из ружья в вероломного убийцу своего неразлучного друга.
        Грянул выстрел, но лиса, мотая окровавленной головой, помчалась в лес. Пуля только слегка задела ее.
        В этот вечер, сидя у костра, пасечник рассказал мне много интересного из жизни горного леса, а перед рассветом разбудил, чтобы я не опоздал на тетеревиный ток.
        Наскоро выпив молока со свежим домашним хлебом, густо намазанным душистым медом, я зашагал по знакомой тропинке к току, но в темноте никак не мог найти перехода через глубокий ручей. Прыгая с камня на камень, я поскользнулся и упал в такую ледяную воду, что захватило дыхание.
        Пока я раздевался и выжимал из одежды воду, рассветало, недалеко зачуфыкали тетерева. Едва донеслось их токование, как охотничья страсть поборола во мне благоразумное желание вернуться в теплый домик пасечника. Трясясь от холода, я быстро пошел к току.
        С десяток птиц токовало на большой поляне. Совсем рассвело, и подобраться к ним было невозможно. Присев за стволом ели, я наблюдал за тетеревами и вдруг заметил лису. Она выползла из кустов недалеко от меня и осторожно подбиралась к тетеревам. У лисы было только одно ухо, вместо другого чернела запекшаяся кровяная короста.
        «Да ведь это та самая лиса, которая загрызла Бобика!» — мелькнула догадка.
        Я быстро перезарядил ружье картечью и выстрелил. Лиса осталась на месте. Тетерева веером взлетели с тока.
        Я принес пасечнику свой трофей — расплату за гибель его любимой собачки.
        Через год я нашел в горах лисью нору и около нее одиннадцать ножек косулят-сосунков. Вот какой вред приносит лиса в горных ельниках!

З А Г А Д О Ч Н Ы Е  С Е М Ь И

        В это утро яркое июльское солнце поднялось над горами и осветило дно каменистого ущелья. Там журчал ручеек, пробираясь среди чахлых кустиков и камней. На отвесных скалах кричал скалистый поползень, красноносые альпийские галки носились в воздухе.
        Где-то далеко за горой заклохтал кеклик, и невольно вспомнилось: «У этих замечательных краснолапых куропаток до сих пор не разгаданы некоторые тайны семейной жизни. С одним выводком ходит самка, с другим самец, а третий охраняют две взрослые птицы». Однажды я встретил выводок с несколькими десятками птенцов разного возраста. В чем же дело?
        Мои размышления прервала лисица. Она бежала рысцой по самому дну ущелья. Я поднял бинокль и стал следить за ней.
        В камнях раздалось тревожное хлопанье крыльев и крик кеклика. Маленькие кекличата кинулись во все стороны и спрятались в камнях. Лисица бросилась к кеклику. Но он не улетел, а кричал и хлопал крыльями на одном месте. Лисица схватила кеклика, тут же съела и побежала дальше. Птенцов она не заметила.
        В конце ущелья повторилась та же история: опять взрослый кеклик забился перед лисой и был уничтожен. Лиса поднялась на седловину горы и скрылась. Там находилось ущелье с ручьем, где тоже держатся кеклики. Хищница приспособилась собирать с них дань в неурочное время.
        Я снова перевел бинокль на место гибели первой самки. Там появился новый кеклик. Он собрал птенцов и увел за поворот горы. Но где же он был, когда лиса наткнулась на выводок?
        Птенцы второго выводка долго лежали притаившись. Наконец, до меня долетел тонкий писк. Птенцы взобрались на камни и запищали. Их писк разносился на все ущелье.
        Вдруг из-за горы прилетел кеклик и, планируя, опустился около кричащих птенцов. Они бросились к нему. Кеклик побежал в гору. Птенцы последовали за ним пушистой плотной стайкой, а затем вытянулись длинной цепочкой. Кеклик несколько раз останавливался, поджидал отстающих, и, наконец, все перебежали за гору. Перейдя туда, осмотрел склон в бинокль. Кекликов не было видно, хотя они находились где-то близко. Я сделал еще несколько шагов вниз, выбирая место, где бы расположиться для наблюдения. Внезапно у моих ног тревожно закричал и захлопал крыльями кеклик, птенцы разного возраста брызнули в стороны и запрятались в камнях, но я успел заметить крошек-сирот, которых только что видел.
        Я попятился и быстро пошел назад, чтобы не испугать объединенного семейства. Мне стало понятно, что у этих горных птиц стремление отводить врагов от птенцов граничит с самопожертвованием, а сирот принимают другие выводки.

И З  О К Н А  В А Г О Н А

        Последние дни февраля. Скорый поезд несется из Москвы на восток. Прогремел Саратовский мост через Волгу и пошли безбрежные казахстанские степи.
        На стеклах вагона струятся мелкие капли первой оттепели. Снег посерел и осел. Кое-где показались проталины черной земли.
        Чем дальше от Волги, тем холоднее. Наутро за окном снова зима. Всюду белая степь, а по ней черной полоской пролегла железнодорожная насыпь. Она, как бесконечная весенняя проталина, чернеет на снежной сверкающей пелене.
        Небольшая станция осталась позади. Далеко за семафор поезд провожают поджарые собаки. Они мчатся вперегонки справа и слева, постепенно отставая. Собаки привыкли, что из вагонов бросают объедки, и каждая торопится схватить их первой.
        Поезд медленно заползает на подъем. Собаки отстали и только одна все еще гонится за поездом.
        И вдруг дикие гуси! Шесть крупных птиц торопливо шагают по снегу в сторону от насыпи. Они совсем близко от поезда, но не улетают. Эти гуси летели ночью и под утро попали в полосу похолодания. Под гусями оказались бесконечные снега, и только железнодорожная насыпь чернела обнаженной землей. На нее и опустились усталые гуси. Они провели здесь уже не один день, все слабея и слабея от голода. Они привыкли к поездам и только недалеко отходили в сторону, пропуская их. Так и на этот раз. Когда показался дымок и раздался шум поезда, гуси вытянули шеи и насторожились. Поезд все ближе. Грохот нарастает. Вот поезд совсем близко — и гуси торопливо табунком отбегают от насыпи. Только старый гусак тяжело перелетел вправо и сел на снег недалеко от гусей, отводя врага на себя.
        Поезд прогрохотал мимо. На полотне остановилась собака. Она нашла газетный сверток, выброшенный из вагона, разорвала его и съела остатки пищи, потом оглянулась, увидала гусака и бросилась к нему по твердому насту.
        Гусак тяжело взлетел перед носом дворняги и медленно полетел в степь, низко над снегом. Собака помчалась за ним. Из окна вагона было видно, как гусь сел на снег и снова взлетел, когда собака добежала до него. Наконец, они обратились в две черные точки. Отведя врага в сторону от гусей, старая птица вернется к своей стае.
        На следующий день утром в окне вагона засверкало солнце. Ласковый ветерок с юга принес новую волну потепления. Всюду показались лужи, побежали ручьи. На вспаханной осенью целине появились проталины. Скворцы садились на них и сразу сливались с черными пятнами отмякшей земли. Мне невольно представилось, как ослабевшая стая гусей теперь с жадностью кормится на влажной земле.

Р Е Д К И Й  С Л У Ч А Й

        На рассвете в тугаевых зарослях Или раздаются крики фазанов. И вот, стараясь не шуметь, с ружьем в руках идешь на эти крики. Затаив дыхание, вглядываешься вперед, досадуя на хруст травы, скованной серебристым инеем осени. Но фазана нигде не видно. Он услышал шаги и сейчас бежит по кустам. Так можно проходить все утро и ни разу не выстрелить. Нужно спешить туда, где фазаны кормятся. Там они затаиваются и подпускают близко.
        Где-то вправо раскатился первый выстрел, над кустами взметнулось пороховое облачко, и дымок повис в тихом свежем утреннем воздухе. Замелькала над кустами фазанка и, планируя, пошла на посадку в далекие тростники. Наперерез ей несся ястреб-тетеревятник. Фазанка успела долететь до тростников и прямо упала в них. Ястреб покружился над этим местом и улетел в лес.
        Искать фазанку в густом тростнике бесполезно. Напуганная, она убежит далеко и затаится в непролазных дебрях.
        Все чаще стали раздаваться выстрелы охотников. Я тоже выстрелил несколько раз, но как назло, у меня фазаны не вылетали. Жаль, что со мной нет собаки! Появляется чувство досады, и невольно ускоряешь шаги.
        Колючие кусты чингила, молодая поросль джиды цепляются за одежду, царапают руки и производят такой шум, что фазаны успевают убежать.
        Но вот и речка. Извилистая и узкая, она все время делает неожиданные повороты. Берега ее кое-где заросли тростником. Сюда прибегают на водопой фазаны.
        Снова неподалеку раздался выстрел. И тотчас же туда пронесся ястреб.
        Из-под самых ног с криком вырвался фазан-петух. Косые лучи заиграли на его ярко-медном оперении. Все это продолжалось одно мгновение — фазан свернул за дерево и, недосягаемый для выстрела, полетел к тростниковым зарослям.
        Я стоял, опустив ружье, и разочарованно смотрел вслед, удивляясь тому, как я его не заметил.
        Фазан еще не долетел до зарослей, как снова появился ястреб и погнался за ним. Он заметил опасность и, отчаянно работая крыльями, по прямой полетел к тростникам. Ястреб, постепенно снижаясь, развивал все большую скорость.

        Развязка произошла, когда фазану оставалось несколько раз взмахнуть крыльями, чтобы скрыться в спасительных зарослях. Ястреб схватил его и оба упали в тростник. Облачко пуха и перьев повисло в воздухе и медленно поплыло в сторону.
        Вскоре, борясь с одышкой, я уже подбегал к этому месту. Было ясно: ястреб приспособился безнаказанно хватать фазанов, которых выгоняли охотники. Поэтому он и летел прямо на выстрел или на крик взлетевшего петуха. «Пернатого волка» нужно было застрелить во что бы то ни стало!
        К месту расправы ястреба с фазаном я подошел осторожно, с ружьем наготове, хорошо зная, что хищник не улетел.
        Наконец, первое фазанье перо на траве и несколько перышек на тростнике. А вот и он, фазан: его длинный хвост торчит из травы.
        Ястреба нет. Значит, он все-таки незаметно скрылся. Поднимаю мертвого фазана. На нем кровь от ран, нанесенных ястребиными когтями.
        Внезапно вижу второй неподвижный хвост. Да это же хвост ястреба! От неожиданности я роняю фазана. Как могла произойти гибель обеих птиц?
        Разгадка была в моих руках. Шея ястреба глубоко распорота. Произошел редчайший случай в природе. Когда ястреб и фазан упали в тростник, хищник сразу нанес смертельные раны своей жертве когтями и клювом. Фазан, защищаясь или случайно, в предсмертной агонии, ударил ястреба острой шпорой, угодив своему убийце в горло.
        Я бережно уложил фазана и ястреба в рюкзак. Дома из них сделал чучела и они висят над моим столом в кабинете, напоминая о замечательном случае, который произошел осенним утром в Карачингилском охотничьем хозяйстве.

Л А С Т О Ч К И  Н А  П А Р О В О З Е

        Машинист Синицын пришел принимать паровоз «СУ-125», стоявший после капитального ремонта и прокатки несколько месяцев в резерве. Завтра он должен вести пригородный пассажирский состав.
        Синицын начал осмотр.
        Сначала он не обратил внимания на двух ласточек, которые с отчаянным криком кружились у него над головой. Когда машинист полез в паровозную будку, ласточки подняли такой крик, что он с удивлением остановился и посмотрел на них.
        В будке машинист услышал писк птенцов над головой: под потолком было прикреплено земляное гнездо ласточек, из которого и раздавался писк. Пока паровоз стоял на месте, птички устроили гнездо и вывели в нем птенцов.
        «Вот оказия, — изумился Синицын, — что же теперь делать?».
        Влететь в будку, где был человек, ласточки не решались.
        Синицын несколько раз вылезал из паровоза и осматривал тендер, колеса и буфера. Как только он спускался, ласточки влетали в будку и начинали кормить птенцов.
        Подошел маневровый паровоз. Звонко щелкнули тарелки буферов, и сцепщик ловко набросил форкоп на прицепной крюк паровоза.
        Синицын высунулся и закричал:
        — Обожди, Иван Федорович, обожди! — при этом он поспешно опустился из будки и поднялся на маневровый паровоз.
        — Чего ты? — изумился машинист.
        — Ничего, давай задний, только тихо!
        — Да что такое, паровоз неисправен, что ли?
        Синицын с интересом смотрел, что будут делать ласточки.
        Они спокойно начали кормить птенцов, едва машинист вышел из будки.
        Лязгнуло сцепление, паровоз вздрогнул и плавно покатился по рельсам. Ласточки испуганно вылетели и с криком закружились в воздухе.
        — Тише, тише, помаленьку, Федорыч! — кричал Синицын.
        Тревога была напрасной: ласточки следовали за паровозом и поочередно влетали в будку с мухами в клюве.
        Колеса застучали на стрелке. Паровозы пошли по другому пути. Ласточки следовали за «своим паровозом» с одного конца станции на другой. Они не обращали внимания на струю воды, которая лилась в тендер из колонки; не беспокоила их и погрузка угля.
        Но как только Синицын начинал подниматься в будку, птицы прекращали кормление птенцов и с криком кружились вокруг паровоза.
        — Нельзя же из-за них не готовить паровоз к поездке, — ворчал Синицын, выглядывая из будки.
        Вдруг одна из ласточек с криком влетела в окно. Синицын даже присел на корточки посредине будки, боясь испугать ее. Ласточка сунула что-то птенцам и вылетела.
        Утром для птиц началось первое испытание. Из трубы паровоза заклубился дым, а по бокам зашипел белый пар. Ласточки не обратили на это никакого внимания.
        Все чаще и чаще влетали они в будку, хотя там было уже три человека. Кочегар и помощник машиниста посмеивались над Синицыным, но их тоже заинтересовало, что будут делать ласточки, когда паровоз поведет состав.
        Стрелка на перронных часах показывала ровно три часа дня, когда Синицын подал паровоз на первый путь под пассажирский состав. Ласточки продолжали кормить птенцов.
        Синицыну передали жезл с путевкой на отправление, и он забыл о своих квартирантах. Раздались звонки на перроне, свисток кондуктора, и паровоз тронул состав, закутавшись в белые клубы пара.
        Только за семафором машинист вспомнил о ласточках и с тревогой высунулся в окно.
        Ласточек нигде не было видно. Синицын почувствовал себя виноватым, как будто он кого-то незаслуженно обидел.
        Неожиданно одна из ласточек влетела в будку и села на гнездо с кормом в клюве.
        Машинист вел поезд с предельной скоростью, и вслед за поездом летели ласточки. На остановках и в пути они кормили своих птенцов, а ночью спокойно спали на краю гнезда.
        Птички не покидали паровоза, куда бы он ни шел, пока не выросли и не вылетели их птенцы.
        Когда гнездо опустело, Синицын бережно снял его и унес домой на память о ласточках.
        Однажды он сидел в станционном буфете с товарищами. К ним за столик подсел машинист с парохода «Аральск». Был конец лета и в окно доносилось щебетание ласточек.
        — Не твои ли это ласточки, Синицын? — спросил один из паровозных машинистов, улыбаясь.
        — Возможно, — ответил тот, и разговор зашел о ласточках.
        Синицын рассказал приезжему машинисту с парохода о случае с ласточками у него на паровозе.
        — А ведь у нас был подобный случай! — воскликнул тот. — Пара каких-то крошечных серых птичек вывела птенцов на «Аральске», когда пароход долго стоял на ремонте у берега. Птички не покидали судна, куда бы оно потом ни шло. Они ловили мух на палубе, когда мы были в пути, и летали за ними на берег, когда пароход причаливал. Мы тащили на буксире плот и на нем тоже было гнездо трясогузок. Они приплыли на нем издалека. Значит, бывают странствующие гнезда!

У Т Р О  Н А  С Л О Н О В О Й  Г О Р К Е

        Чудесное летнее утро. Солнце поднялось над деревьями и осветило слоновую горку в Московском зоопарке. Семья слонов вышла на солнышко. Слониха остановилась на середине горки и стала смотреть на калитку, откуда должны были принести корм. Она переступала с ноги на ногу и помахивала хвостиком. Слоненок играл около ее ног и ловил хоботом хвост мамаши.
        Огромный клыкастый папаша по утрам развлекался тем, что выворачивал из горки камни, брал хоботом, и, размахнувшись, метко швырял их через ров в окна птичника. Но сегодня звона разбитых стекол не получалось: на окна натянули толстую железную сетку и камни отскакивали. Тогда слон «скучающим взором» осмотрел горку. Рельсы барьера были им уже давно выгнуты, а деревья повалены лбом. Вдруг он заметил, что к стене слоновника приставлена деревянная лестница. Ее забыли вчера убрать. Вытянувшись, насколько только было возможно через ров, он схватил лестницу кончиком хобота, перетянул на горку и начал было свой ранний завтрак с перекладин этой лестницы...
        В это время раздался знакомый голос рабочего, который принес корм.
        Слон, слониха и слоненок побежали к кормушкам, возбужденно хлопая ушами. Аппетит у слонов чудовищный — взрослый слон съедает за сутки до ста сорока килограммов корма и выпивает до двадцати ведер воды.
        Каждый из слонов занялся своей порцией корма. На закуску им бросили овощи и три новых березовых метлы.
        Слоненок, конечно, начал с самого вкусного — с маленькой метлы. Но, не доев ее, он засмотрелся на толстую метлу у задних ног папаши. Слоненок забежал сзади, осторожными шагами подобрался к метле, схватил ее хоботом и бегом унес в дальний угол горки. Там он, давясь и кашляя, торопливо съел отцовскую метлу и не торопясь вернулся к своей метле. Слон, увлеченный овощами, ничего не заметил. Слониха, покончив с овощами, взялась за свою метлу. Слон тоже протянул было хобот к метле, но ее не оказалось. Тогда папаша торопливо обернулся, насторожил уши, тщательно все осмотрел и обнюхал, поводя хоботом в разные стороны. Метла исчезла бесследно!
        Видимо, это случилось не в первый раз, и виновник исчезновения метлы был хорошо известен слону. Сердито прижав уши, он решительно направился к слоненку и протянул хобот к его уху. Но тот проворно нырнул под брюхо матери и выскочил с другой стороны.
        Слониха предостерегающе загудела, захлопала ушами и нервно замахала хвостиком. Весь ее вид, казалось, говорил:
        — Не тронь ребенка!
        Слон попятился, но не успокоился. Он осторожно обошел слониху сзади и протянул хобот к хвосту слоненка. Но тот опять проворно укрылся под брюхом матери.
        Теперь слониха уже не на шутку рассердилась на слона. Она оттолкнула сына ногой и бросилась на супруга, но... в этот момент раздался знакомый голос:
        — Вот вам еще одна метла, только не драться!
        Слон схватил метлу на лету и унес в дальний угол, сердито оттопырив нижнюю губу. Там он неторопливо, без помех съел ее и успокоился.
        Вот он вышел на солнышко, жмуря глаза, остановился и начал дремать. А слоненок, как ни в чем ни бывало, стал с увлечением играть его хоботом. Слониха тоже вышла на солнышко и стала принимать песчаные ванны: набрав теплого песку, она осыпала им спину и бока.
        Тишина и спокойствие наступили на слоновой горке.

К А К  И Х  П О Й М А Л И

        Зоопарк — это целый городок птиц и зверей. В нем свой мир и свои порядки. Одни животные и птицы попали сюда совсем крошечными из нор и гнезд, других поймали взрослыми, а многие родились в зоопарке.
        Поймать даже небольшую дикую птичку не так-то просто. А изловить живым крупного хищного зверя не только трудно, но и опасно. Ловля диких животных дело интересное и увлекательное. У каждого животного зоопарка своя история, из которой можно узнать много интересного из жизни диких зверей и птиц.

* * *

        Вековые алтайские ели обступили тропу. Здесь, на крутом северном склоне, даже в полдень не жарко. В кронах елей попискивали лесные синички и звонко кричали клесты. Крошечные пеночки-зорнички летали около зеленых шишек, склевывая каких-то насекомых. Густые сочные травы на полянах достигали седла всадника.
        Вдруг наши кони зафыркали и насторожили уши: из-под дерева выскочила большая медведица и бросилась скачками вниз, в ельник. За ней друг за другом покатились два пушистых шарика — медвежонка.
        Проводники, ехавшие впереди, закричали. Внезапно один медвежонок повернулся обратно к дереву и проворно залез на него. Дерево окружили. Под ним была большая разрытая муравьиная куча: медведи только что лакомились здесь муравьиными яйцами. Медвежонок сидел на вершине, облапив ствол. Мы спрыгнули с лошадей, проводник полез на дерево. Медвежонок, заметив преследователей, забрался на самую макушку. Подниматься за ним было нельзя. Сухое дерево трещало. Тогда проводник спустился и мы стали рубить дерево. Оно вскоре рухнуло в траву вместе с медвежонком. Вскочив, он помчался к ельнику, где скрылась медведица. Трое рабочих поскакали за ним, рискуя полететь на крутом спуске через голову лошади. Вот медвежонок последний раз мелькнул в траве и скрылся за первой елкой.
        Чаща елей — лучшая защита. Мы не нашли бы в ней беглеца, но зверек снова залез на дерево, и когда оно коснулось травы, успели набросить на медвежонка сразу несколько плащей.
        Так он попал к нам в зоопарк.

* * *

        В полдень мы воткнули лопаты в землю и решили отдохнуть под тенью дерева. Земля для коллективного огорода была почти вся вскопана.
        — Целую дневную норму за четыре часа! — весело сказал мой товарищ, вытирая пот с лица и садясь рядом со мной. Он что-то хотел еще сказать, но вдруг схватил меня за рукав и показал вниз. Под горой на полянке, не замечая нас, сидела лисица. Она повалялась на траве, энергично встряхнулась и на наших глазах юркнула под куст. Только теперь мы заметили, что там чернеет вход в нору.
        — Логово, — прошептал друг, и глаза его засверкали охотничьим азартом. — Давай выкопаем лисицу для зоопарка!
        Мы осторожно подошли к лисьей норе. Из нее пахнуло тухлятиной, всюду валялись кости и перья.
        — Смотри! — товарищ выгнулся и поднял ножку косуленка. — Вот разбойница! Да ее убить надо! — негодовал он. — Сколько погубила косулят, тетеревов, куропаток!
        Забив один выход землей, мы стали искать запасные, чтобы забить и их, но ни одного не обнаружили.
        Дружно налегли на лопаты, и раскопка норы быстро пошла вперед: мягкая почва легко поддавалась.
        — Вот бы где огород копать... Можно было три нормы за день сделать, — весело сказал я и сразу смолк, так как послышался какой-то шорох: из соседнего куста выскочила лисица, мелькнула через полянку и исчезла. Все это произошло молниеносно.
        — Эх, не посмотрели выхода в том кусте, — справедливо негодовал мой друг.
        Завалив второй выход, мы еще быстрее заработали лопатами, утешаясь тем, что лисята все равно будут наши.
        Когда мы вкопались в землю по самые плечи, показалась подстилка пустого логова. Лисят не было. Я еще раз обследовал логово, но никаких ходов в сторону не нашел.
        — А где же выход, через который выскочила лиса? — Конечно, лисята там. Лиса перевела их туда и забила за собой ход, поэтому мы и не заметили его.
        Мы нашли этот ход и в конце его поймали двух лисят.

* * *

        Пышные травы на северном склоне горы скрыли с головой пасечника, едва он отошел от меня шагов на десять. Зной все тяжелел. Колючки шиповника уже оставили не один след на руках и лицах. Но взобраться на гору нужно было во что бы то ни стало и как можно скорее: пасечник прозевал рой пчел, и тот сел на вершине горы около осинника. С мешком в руках, обливаясь потом, мы лезли в гору и только на средине горы упали в траву около дерева, чтобы немного отдохнуть в его тени.
        Я с тоской посмотрел вверх: подниматься нужно было еще далеко. В глаза бросились какие-то круглые белые пятна на рыжевато-зеленом фоне трав в нескольких шагах от меня. Однако рассмотреть их я не успел — пасечник встал и заторопил меня. Чем выше, тем подъем становился труднее, но все же мы достигли осинника, разыскали рой пчел и ссыпали его в мешок. Прошло не меньше часа, когда мы снова спустились на то место, где отдыхали. И вот опять мне бросились в глаза белые круглые пятнышки в траве. Всмотревшись на этот раз внимательнее, я с удивлением обнаружил, что в нескольких шагах от меня лежит крошечный косуленок. Длинные черные ресницы полузакрывали его глаза, дыхание чуть-чуть колыхало бока. Пятна на шкурке походили на круглые солнечные блики на траве. Только когда косуленок оказался в наших руках, он забился и запищал. Мы решили сдать его в зоопарк. Но день шел за днем, а отвезти косуленка в город не было времени. Наша Находка, так мы назвали косуленка, научилась пить через соску молоко, прывыкла к нам и весело бегала по пасеке, как будто здесь родилась и никогда не жила в горах.
        Через несколько дней на пасеку пришла грузовая машина за медом. В этой машине я и повез Находку в город. Косуленок спокойно лежал, поглядывая вперед. Но едва мы успели отъехать от пасеки, как раздалось громкое шипенье лопнувшей камеры, и машина остановилась, завизжав тормозами. Надо было менять колесо. Мы вылезли из кабины и выпустили Находку. Она тыкалась носом в наши колени, прося соску и, казалось, не собиралась никуда отходить. Я решил помочь шоферу. Но через несколько минут, вспомнив о косуленке, встревожился: его нигде не было видно. Я растерянно оглянулся: на склоне горы, среди высокой травы, испуганно закричали какие-то птички и замелькала пестрая спинка косуленка.
        — Находка, Находка! — звал я, потряхивая пузырьком с соской, но косуленок пробирался в траве все выше и выше, не обращая на меня никакого внимания. Я торопливо начал подниматься в гору. В горле у меня пересохло, в голове шумело; однако я продолжал бежать и, конечно, потерял бы Находку, если бы не сообразил бросить фуражку. Она упала впереди косуленка в траву, испугав его. Находка шарахнулась обратно, прямо мне под ноги.
        До самого города я не выпускал больше косуленка из рук.

* * *

        Машина быстро бежит по покрытой щебнем дороге вдоль реки Или. Прибрежные тростниковые заросли длинными языками уходят в степь, машина ныряет в них и мчится по узкому коридору. Яркие фазаны то и дело поднимаются из тростников. Кое-где дорогу пересекают свежие следы кабанов и косуль. Чем дальше уходит машина от Или, тем местность становится пустыннее. Изредка лишь взлетают степные рябки-бульдуруки.
        Солнце уже начало опускаться к горизонту, когда машина подъехала к яркому зеленому пятну свежей травы у подножья гор. Небольшой прозрачный ручеек журчит в сочной траве и теряется в песках.
        Мы спрятались в траве около родника.
        Через полчаса вдали показались темные точки. Это — джейраны, пять самцов. Они идут друг за другом, поминутно останавливаясь и озираясь. Рогачи подходят все ближе. Вот они уже принялись жадно щипать траву около родника. До них не более ста шагов. Но нам нужно поймать джейранят, поэтому мы только фотографируем животных. Щелчок затвора фотоаппарата — и джейраны бешено мчатся прочь от родника. Вначале они скрылись за ближним бугром, потом показались еще раз и, наконец, исчезли совсем. Никаких признаков жизни, только журчит вода, перебегая по камешкам.
        Раздается мелодичный свист, и у родника опускается стайка бульдуруков. Степные рябки пьют по-голубиному, не отрывая головы от воды. За первой стайкой прилетела вторая, третья. Напившись, они поспешно улетают. Каждая птица уносит в зобу с полстакана воды своим птенцам.
        Близится закат. Из-за бугра выходит самка джейрана с двумя небольшими телятами. Она осторожно подходит к ручью и жадно пьет. Телята весело бегают по зеленой траве. Мы выпускаем из-за укрытия собаку. Начинается погоня. Самка с одним теленком быстро умчалась вперед, но другого собака завернула и погнала обратно к ручью. Вот она завертелась вокруг него, хрипло визжа: тугой намордник не дает ей раскрыть пасть. Когда мы подбежали и, схватив собаку, окружили джейраненка, он вдруг лег и вытянулся у кустика чия. Поймать его было очень легко.
        Другие джейраны попали в зоопарк иначе. Мы ездили на машине по степи в полуденные часы и замечали, где вскакивают с дневных лежек самки джейранов, вспугнутые нами. Собака в наморднике быстро отыскивала около этого места теленка.

* * *

        Выше альпийских лугов — только скалы и каменные россыпи. По северным склонам еще лежит снег, а южные поросли жесткой густой травкой. Это типец — любимый корм архаров и горных козлов. Здесь по утрам пасутся самки архаров с ягнятами. Мы приехали сюда за ними.
        Приходится расставаться с лошадьми: выше в горах для них не будет корма. Расседланные и спутанные, они с жадностью щиплют типец.
        Солнце уже поднялось высоко, мы прошли несколько перевалов; но только свежие следы горных козлов и архаров показывают, что они где-то тут, рядом. К вершинам перевалов приходится не подходить, а подползать и, высунувшись из-за камня, долго внимательно осматривать противоположный склон горы. Архары могут лежать близко, но заметить их трудно: окраска их шкур сливается с цветом камней.
        Мы устали. Рубашки прилипли к телу, стучит в висках и сильно бьется сердце. Одна щель сменяет другую, но за каждым перевалом пусто. Все готовы повернуть обратно к лошадям.
        Наш проводник, старый охотник Казакпай, легко идет вперед, а мы перед очередным перевалом в изнеможении валимся на камни. Казакпай осматривает следующий склон. Вдруг он пригибается, отползает назад и зовет нас к себе. Усталости как ни бывало! Три пары глаз через минуту уже любовались горными обитателями. За перевалом два архара — самки паслись с двумя ягнятами. Они не подозревали опасности. Ягнята гонялись друг за другом, вставали на дыбы и стукались лбами. Охотник свистнул: архары насторожились. Они озираются по сторонам и нюхают воздух, переступая с ноги на ногу. Более продолжительный свист снова пронесся над ущельем, и Казакпай высунул голову из-за камня. Легкими прыжками архары понеслись в сторону. Один ягненок бросился вслед за матерью, а второй поспешно лег среди камней и замер, сразу сделавшись едва заметным. Это и нужно было Казакпаю. Он посадил нас на виду у архаренка, а сам вернулся и, сделав большой круг, вышел на склон позади него.
        Мы видим, как наш проводник снял ботинки и босиком осторожно подкрадывается из-под ветра. По взмаху его руки мы встали на перевале во весь рост. Казакпай уже близко, но архаренок смотрит на нас, не замечая охотника. Казакпай остановился. Он медленно вытянул вперед руки, присел и вдруг бросился вперед. Архаренок вскочил, но было поздно. Казакпай успел схватить его сразу за обе задние ноги.

* * *

        Первый настоящий мороз на Балхаше ударил в ноябре. Вода в тростниках сразу замерзла, лед начал сковывать и открытую воду. Через несколько дней он уже простирался на несколько километров от берегов.
        Под вечер два охотника вышли на лед. За плечами у них по мешку с тухлой рыбой. Отойдя на километр, они потащили свои мешки волоком по льду вдоль берега: один вправо, другой влево. Там, где они задерживались, на льду оставался тухлый сазан. Ночь охотники провели в крошечной избушке, затерянной среди тростниковых дебрей.
        Ночной ветерок дул с Балхаша на берег и нес в тростники запах гнилой рыбы. Она, как магнит, влекла к себе кабанов. Они собрались у края зарослей. Дальше простиралось открытое ледяное поле. Оттуда, из темноты ночи, несся волнующий запах... И вот, скользя и падая, кабаны один за другим медленно двинулись по льду, напряженно растопыривая копытца.
        Когда начался утренний рассвет, охотники были уже на кромке тростников. Далеко впереди чернели кабаны — они доедали приманку. Люди оказались между ними и тростниками. Огромный секач первый заметил опасность. Он ухнул и бросился к берегу, но ноги его поползли в разные стороны и он тяжело упал на бок. Стадо с фырканьем кинулось к тростникам, и почти в гот же момент все кабаны уже лежали на льду. Звери могли двигаться только медленными осторожными шагами; едва они начинали торопиться, как тотчас валились с ног, скользя копытцами. От тростников к кабанам бежали люди и собаки. Звери вскакивали и падали. Они визжали, ухали, беспомощно ползли по льду и становились добычей охотников.

* * *

        Хорошо в сосновом бору летом! Пахнет хвоей, грибами, смолой. Всюду поют птицы. Наш проводник Гриша уверенно идет вперед. Вдруг он остановился и сбросил со сопины мешок с клеточками.
        — Видите? — сказал Гриша и показал нам гнездо, похожее на сорочье. — Это гнездо белки. Сейчас полдень и она спит в нем.
        Сосны в бору около Семипалатинска невысокие. Взобраться на любую из них ничего не стоит. Это не то, что корабельные леса севера, на которые с земли до первых сучьев можно залезть только с телеграфными когтями на ногах. С пустым мешком за поясом Гриша ловко полез на сосну. Вот он уже у гнезда. Так и ждешь, что сейчас оттуда выскочит рыжая белка... Юноша спокойно сорвал гнездо, бросил его в мешок, завязал и швырнул нам, крикнув:
        — Есть одна!
        Потом, не торопясь, слез с дерева, развязал мешок и натянул его края на клетку. Заставив нас держать края мешка, он начал руками через мешок разрушать беличье гнездо. В мешке раздалось резкое «цо-цо-цо-цо», и тотчас клетка потяжелела в моей руке. В ней забилась белка. Я быстро опустил подъемную дверку.
        — Чем жарче, тем они прочнее сидят в гнездах, — скупо пояснил наш проводник.
        Семь белок принесли мы домой к вечеру, двух из них поймал я сам. Это оказалось совсем не трудно.
        На следующий день мы пошли в другую часть бора. Мы вышли раньше, чем вчера, поэтому лов сначала был неудачен: первая белка выскочила из гнезда, едва Гриша дотронулся до него, второе гнездо оказалось пустым.
        — Говорил вам — рано, гуляют еще белки.
        Гриша был прав. Бор еще только постепенно наполнялся теплом.
        — Смотрите, — шёпотом сказал я.
        На большой поляне в траве возилась с чем-то белка. Она не заметила нас. Белка в несколько прыжков подскочила к одинокой сосне на середине полянки и полезла на нее с грибом в зубах. Ловко засунув гриб в развилку между двух сучьев, она придавила его несколько раз мордочкой.
        — Это она запасы начинает делать, — пояснил Гриша. — А ну-ка, не поймаем ли мы ее? — и он побежал к сосне.
        Белка испуганно запрыгнула на вершину, но перескочить было некуда — деревьев рядом не было. Гриша быстро срезал длинный прут, достал из кармана волосяную петельку-удавку, с которой он, как говорил, никогда не расставался; этим орудием белка без труда была поймана. К вечеру наши клетки пополнились еще шестью пушистыми пленницами.

* * *

        Ранним июльским утром, когда солнце еще только начало освещать вершины алтайских гор, на крутом склоне тревожно закричали сурки — они заметили нас. Зверьки вскакивали на камни, вставали «колышками» и кричали, взмахивая хвостами. Нам пришлось долго лежать неподвижно среди камней, пока сурки не успокоились. Наконец, они спустились с камней и начали щипать траву, то и дело садясь на задние лапы и озираясь.
        Осторожно, из-за куста арчи, мы наблюдали за ними. Недалеко от нас пасся большой сурок, рядом чернели входы в его нору. Сурок этот показался нам вполне подходящим экземпляром для зоопарка. Мы встали и пошли к нему. Резко вскрикнув, он нырнул в нору. Всюду по склону побежали сурки. Два входа в нору «нашего» сурка мы завалили камнями, а к третьему подтащили камень, который вначале свободно входил в него, но обязательно должен был застрять у первого поворота. Примерив хорошенько камень, мы укрепили его над входом в нору, подперев маленьким камешком. Если выдернуть эту подпорку, то камень неизбежно покатится прямо в нору. К камешку привязали бечевку и протянули ее до конца арчи, где мы переждали пока сурки успокоятся.
        Теперь можно уйти до вечера — напуганный сурок едва ли раньше выберется наружу. В пятом часу мы снова осторожно подползли к кусту арчи, где был конец бечевки. Сурки не заметили нас. «Наш» сурок уже пасся, ничего не подозревая. Постепенно он отбегал все дальше и дальше от своей норы.
        Пора...
        Мой товарищ дернул шнурок. Камешек-подпорка вылетел и большой камень скатился в норку, застряв там. Сурок и мы бросились к норе. Зверек опередил нас и юркнул в нее. Но дальше вход был забит камнем, и он быстро заскреб землю, стараясь подрыть препятствие. Мы плотно накрыли нору брезентовым мешком и палками стали выковыривать сурка из входа в нору. Наш пленник верещал, кусал палки. Но вскоре он был загнан в пустой мешок. Всю дорогу пришлось следить, чтобы сурок его не прогрыз. Но он только «рыл» мешок передними лапами.

* * *

        Степь. Впереди, в зарослях тростника, огромное озеро. Старый охотник огляделся вокруг и натянул повод. Лошадь послушно остановилась. Именно здесь, между озером и горами, Усен видел, как из степи в горы пролетают орлы. Еще раз осмотревшись, охотник спешился, отвязал от седла колышки, сеть и пустил коня пастись.
        Долго провозился охотник: вбивать колья в щебнистую почву трудно. Наконец сетка натянута, и под ней на земле привязан белый голубь — приманка. Теперь все готово для ловли беркута. Усен вскочил на лошадь и поскакал к озеру. Вскоре он вернулся с огромной связкой тростника, сбросил ее недалеко от сети и отогнал подальше лошадь. Весь вечер человек пролежал, плотно накрывшись тростником и держа в руках веревочку, которая тянулась к ножке голубя. Время от времени он дергал веревочку, и белый голубь под сетью взмахивал крыльями.
        Наступила ночь. Усен проспал под тростником до утра.
        Черную точку под облаками он заметил после восхода солнца — это на охоту в степь летел беркут. Чем ближе подлетал орел, тем чаще дергалась веревочка. Но вот белый голубь сам отчаянно забил крыльями — раздался шум стремительного полета хищника, из-под облаков с полусложенными крыльями он падал камнем. У самой земли беркут распустил веером хвост, выкинул вперед лапы с мощными когтями, но они провалились в редкие ячеи, а сам он остался беспомощно лежать на сетке, распластав крылья. Голубь неистово бился под ним. Усен вскочил и бросился к сети. Ноги орла висели, он не мог взлететь, путаясь в сети. Человек без труда завладел им.
        Много бессонных ночей провел с беркутом старый охотник, приручая его. А когда закружился над полынными степями первый снег, он выехал с беркутом на охоту. Не один десяток лисиц поймала птица за короткие осенние дни. Через год она стала хватать и волков. Далеко по степи разнеслась слава о беркуте председателя охотничьей артели Усена: от железной хватки могучих лап орла не ускользал ни один зверь, намеченный охотником.
        Но однажды случилась беда. К полудню, когда за седлами охотников уже висели две лисицы и волк, беркут, разгорячившись, стремительней, чем обычно, кинулся на очередную свою жертву — старую волчицу. Мощный удар нанес он ей в спину, но, хватая морду зверя второй лапой, чуть-чуть промахнулся. Волчица, лязгнув зубами, рванулась дальше, а беркут тяжело взмыл вверх, но тут же упал на землю, волоча перекушенную ногу. Через месяц беркут поправился, но для охоты уже не годился. Усену, не знавшему, что делать с птицей, колхозники посоветовали отдать ее в зоопарк.
        Странно было видеть седого человека, который прощался с птицей, как с родным ребенком...

* * *

        Наша экспедиция ехала вниз по реке Или. Быстрое течение стремительно несло лодку. Если не грести веслами, не шуметь и не разговаривать, то много интересного можно увидеть, плывя по реке у самых ее берегов. Так было и с нами. Выехав из-за какого-нибудь мыска, мы неожиданно заставали на песке стаи уток и гусей. Тогда поднимался птичий крик, гогот, шум крыльев, а иногда раздавались и наши выстрелы... Ехали дальше. Снова тишина. Из-за крутого поворота мы наехали на волка, который спокойно лакал воду, забравшись по брюхо в реку. Серый разбойник поплатился своей головой за эту встречу.
        После целого дня пути приятно провести ночь на берегу. Раннее утро. Около костра дежурные готовят завтрак. Солнце уже поднимается над горизонтом, и безоблачное небо снова обещает жаркий, душный день. Вдруг громкий всплеск привлекает наше внимание: огромный орлан-белохвост упал в воду и бешено бьет крыльями. С каждым взмахом он на миг поднимается над водой, но тотчас падает обратно, едва его крылья опускаются для нового взмаха. Приплясывая на одном месте, орлан сплывал вниз по течению среди каскадов брызг. В бинокль видно, как широко открыт его клюв. С каждым новым ударом крыльев орлан намокал все больше, делаясь тяжелей, и его взлеты становились все ниже.
        — Он схватил тяжелую рыбу и не может теперь вырвать из нее когти. Скорей в лодку, иначе мы упустим хорошую уху! — крикнул наш проводник.
        Через минуту мы гребли изо всех сил, направляясь на середину реки, лодка быстро набирала скорость. Орлан уже лежал на воде, распластав крылья и хвост. Временами он вздрагивал и начинал тонуть, но ударом крыльев опять удерживался на поверхности. Лодка подошла к орлану сбоку и проводник схватил его за крыло: птица бешено забилась, обдавая нас брызгами. Размах ее крыльев достигал двух метров. Но вот один из нас ловко схватил другое крыло. Проводник замотал голову птицы рубашкой, и она сразу затихла. Огромный осетр, в котором застряли когти орлана, вдруг забурлил около борта, вспенивая воду и чуть не вырвал из наших рук птицу. Я схватил орлана за ноги у самой спины рыбы и начал тянуть. Это была досадная ошибка — я вырвал из осетра когти орлана и он нырнул вглубь. С пленным орланом, но уже не предвкушая ухи, мы вернулись на берег.

* * *

        Наша моторная лодка несется по Иссык-Кулю, легко рассекая слабую встречную волну. Яркое солнце так греет, что мы сняли шубы и едем в одних ватниках. В горах, покрытых снегом, — зима, а на озере — осень: оно не замерзает. Кругом по воде чернеют стаи диких уток, зимующих здесь. Недалеко плавают, вытянув шеи, лебеди.
        Поворот руля — и лодка устремляется на одинокого лебедя. Расстояние быстро сокращается. Вот до птицы остается уже не более ста метров. Лебедь, распуская крылья, бежит по воде, громко шлепая лапами. Через несколько десятков метров он отрывается и летит над самой водой, медленно махая крыльями. Пролетев километр, лебедь грузно опускается на воду. Наша моторная лодка снова в ста метрах от него. Теперь лебедь бежит по воде вдвое быстрее, опять поднимается в воздух, но пролетев всего полкилометра, снова шлепается на воду, подняв каскад брызг.
        Я устроился с длинным удилищем на самом носу лодки. На конце удилища петля. До лебедя всего тридцать метров, но он опять пошел на разбег. Наконец, измученный погоней, лебедь уже не в силах подняться на воздух: пробежав несколько десятков метров, он поплыл в сторону. Лебедь больше не пытался взлететь. Испуганно вытянув шею, раскрыв клюв и косясь на нас одним глазом, он плыл вперед, а моторная лодка тихим ходом шла за ним на коротком расстоянии. Вскоре я поймал петлей птицу. Она не могла улететь от нас не потому, что была ранена или больна. За зиму лебеди так жиреют на богатых кормах, что весной долго упражняются, прежде чем начать перелет через горы на север.
        Несколько лебедей было поймано на Иссык-Куле в течение одного зимнего дня. Всех их мы доставили на зоологическую базу, а оттуда в зоопарк.

* * *

        Песчаные барханы и щебнистая равнина сменяют друг друга. Дорога уходит серой полоской далеко вперед. Ни кустика, ни деревца, где можно было бы укрыться от солнца. Разве могут здесь жить какие-либо животные? Ведь на многие десятки километров кругом нет ни капли воды!
        Но рано утром, пока нет ветра, тысячи следов покрывают пески барханов, как рябь от крупных капель дождя. Следы «степных кенгуру» — тушканчиков показывают, что они всю ночь прыгали здесь на задних лапках, ставя их при прыжке не рядом, а одну за другой, как мы при ходьбе. Следы песчанок, черепах, ежей, каких-то жуков и ящериц видны повсюду. Извилистые полосы говорят, что тут ползали змеи. Все эти животные совсем не пьют: обитатели здешних мест довольствуются только влагой в пище.
        Вот крупные свежие следы дрофы-красотки. Эти птицы тоже могут обходиться без воды.
        Следы дрофы пересекают песчаный бархан и теряются. В бинокль хорошо видно все на несколько километров кругом, а дрофы нигде не заметно. Впрочем, это еще не значит, что поблизости ее нет. Окраска оперения дрофы сливается с цветом окружающей скудной растительности и щебня.
        Несколько десятков шагов в том направлении, куда шли следы, — и мы невольно вздрагиваем от неожиданного шумного взлета большой птицы. Молодая дрофа взлетела совсем рядом; медленно махая крыльями, она летит над землей и вскоре опять садится на землю.
        Хорошо видно даже без бинокля, как она бежит, но вдруг исчезает, словно кто накрывает ее сказочной шапкой-невидимкой: дрофа легла и совершенно слилась с окружающими предметами.
        Молодая дрофа редко взлетает второй раз. Я машу шоферу. Вдвоем мы подходим к тому месту, где она села, но ее не видим. Нас обоих начинает разбирать охотничий азарт. Степь кажется совершенно безжизненной, а между тем крупная птица где-то рядом с нами. Мы напряженно вглядываемся в степь, точно в загадочную картинку.
        Вдруг опять шумный взлет — шофер чуть не наступил на дрофу, и она поднялась вторично. Но на этот раз она отлетела недалеко и легла. Теперь ей не провести нас! Ее хорошо видно — вот она вытянула шею по земле и лежит неподвижно. Без особых предосторожностей мы подходим к дрофе с двух сторон и бросаемся вперед. Она взлетает, но мы успеваем ее поймать в воздухе.

* * *

        Солнце только что поднялось над степью. Пышные травы еще сверкают капельками росы. Наша автомашина уже несется по дороге, оставляя клубы пыли и разрушая узоры ночных следов животных.
        Впереди двигаются какие-то птицы. Когда подъехали ближе, стало видно, что это журавли ловят кобылок. Холодная роса сковывает движения насекомых, и вялые кобылки делаются по утрам легкой добычей птиц. Вот журавли высоко подняли головы, а один из них пригнулся и быстро побежал по степи. Остальные присели, как по команде, подпрыгнули и поднялись в воздух. Медленно махая крыльями, они полетели над самой землей. Тот журавль, что не полетел вместе с другими, быстро убегал все дальше и дальше к тростникам большого степного озера.
        Дорога шла тоже к озеру, и наша машина понеслась со скоростью пятидесяти километров в час. Через несколько минут она поравнялась с птицей.
        Оказывается, журавль линял и потому не мог лететь: его маховые перья выпали, и он недели на две уподобился наземному животному. Машина отрезала журавлю путь к тростникам, в которых он мог легко скрыться. Птица остановилась, подняла голову, посмотрела на нас и вдруг бросилась бежать обратно в степь. Пришлось свернуть с дороги и нам. Грузовик запрыгал по мелким кочкам, резко сбавив скорость. Беглец сразу начал удаляться от нас. Еще немного — и журавль убежал бы, но дальше от озера степь сделалась ровнее, и машина набрала скорость.
        Мы начали быстро нагонять журавля. Вот он уже несется перед фарами с такой быстротой, что его ног почти не видно. Сбавив скорость, гоним его некоторое время, чтобы проверить, сколько километров в час бежит птица. Спидометр показал двадцать пять километров! Приготовив аркан, мы стали объезжать журавля. Он уже рядом с кабиной мчится вперед, раскрыв клюв и посматривая на нас одним глазом. Вдруг журавль резко метнулся в сторону и помчался обратно к озеру. Пока машина разворачивалась, он успел выиграть у нас целый километр. Впрочем, немного спустя ему пришлось снова кинуться в открытую степь, спасаясь от нашего преследования.
        Журавль проделывал свой маневр каждый раз, как мы начинали его догонять. Теперь решено было действовать измором. Мы гнались в нескольких десятках метров. Шофер точно держал интервал. Журавль стал явно сдавать, хотя машина шла уже не более десяти-двенадцати километров в час. Наконец он кидается в сторону и падает в траву, исчезая из глаз. Подъезжаем тихо, чтобы не испугать его. Журавль лежит около пучка ковыля, затолкав в него голову, но сам весь на виду; его спина с приподнятыми перьями ходит ходуном от усиленного дыхания. Мы подошли к нему с противоположных сторон и поймали.

* * *

        Яркие афиши висели по всему городу. Ежедневно цирк был переполнен — шли последние гастроли известного дрессировщика львов.
        Одно из последних представлений затянулось. Дрессировщик показывал чудеса: заталкивал свою голову в пасть самому большому льву, таскал и дергал зверей за хвосты, садился на них верхом. Львы бешено ревели, огрызались, но все номера проходили благополучно. Могучего телосложения, в белоснежном костюме, дрессировщик обращался со львами, как с кошками.
        В двенадцать часов представление закончилось. Публика разошлась по домам.
        В цирке остался один старик-сторож.
        Свет был погашен, и лампочки горели только над ареной, в конюшне и в фойе.
        Старик, не спеша, обошел все помещение. Всюду была тишина. В стойлах дремали лошади, ослы, слон и только в правом помещении тяжелой поступью бродили по своей клетке львы. Впрочем, ночные хищники не спали ночью и сторож привык к этому.
        Он вышел из конюшни на арену и хотел направиться в фойе, но услышал чьи-то шаги.
        Сторож торопливо вошел в фойе и из-за портьеры выглянул на арену.
        Портьера на противоположной стороне от конюшни колыхнулась. Было ясно, что там кто-то стоял.
        Все двери были закрыты. В цирке никого не должно быть. Очевидно, кто-то спрятался во время ухода публики.
        Старик снял с плеча ружье и взвел курок. Вот снова раздался топот. Портьера колыхнулась, и на арену уверенно, один за другим вышли три льва.
        Старик кинулся через фойе к входной двери и выскочил на улицу.
        Закрыть дверь снаружи было нечем и он подпер ее ружьем. Убедившись, что дверь не откроется, он бросился на соседнюю улицу, где жил администратор цирка.
        Старик яростно забарабанил в окно.
        — Все три льва бегают по цирку! — крикнул сторож администратору.
        Через минуту Иван Иванович бежал по улице, не разбирая дороги, прямо по осенней грязи и лужам, как был — в одном белье.
        Ружье продолжало «охранять» вход в цирк.
        Сторож наотрез отказался войти в помещение.
        — Делай с ними, что хочешь, а я не пойду, — твердил испуганный старик.
        Нельзя было терять ни минуты. Иван Иванович приказал сторожу бежать на квартиру к дрессировщику, а сам решительно вошел в фойе. Там никого не было. Всюду тишина — значит львы еще не добрались до конюшни.
        Осторожно Иван Иванович приподнял портьеру и выглянул из фойе на арену. Там он увидел львов.
        Звери знали только один путь, который они ежедневно проделывали, поэтому, когда они вырвались из клетки, то пошли именно по этому пути и оказались на арене.
        Львы, заметив человека, сразу насторожились.
        Иван Иванович быстро отскочил назад в фойе и бросился бежать по служебному проходу в конюшню.
        Хотя там все было спокойно, львы могли нагрянуть сюда.
        Дрессировщик с минуты на минуту должен быть здесь. Во что бы то ни стало нужно задержать львов...
        Иван Иванович схватил метлу, лист фанеры и пошел к выходу на арену, чтобы преградить этим оружием дорогу львам на конюшню.
        Арена оказалась пустой, львов не было. Очевидно, они были или в фойе, или в одном из боковых проходов.
        Наружная дверь, прикрытая ружьем, — плохая преграда для львов, и они могут оказаться на улицах города.
        Иван Иванович прямо по арене бросился в фойе. Отдернув портьеру, он натолкнулся на зверей. Они расхаживали по незнакомому помещению.
        Грозное рычание было первым вестником этой рискованной встречи. Оно не предвещало ничего хорошего.
        Человек и три могучих хищника стояли друг против друга. Малейшее неверное движение могло погубить его.
        Раскаты львиного рева заставили забиться лошадей на конюшне. Все три льва уверенно пошли прямо на Ивана Ивановича.
        Он поднял метлу и, прикрываясь листом фанеры, смело пошел на львов, громко и решительно крича, подражая голосу дрессировщика:
        — На место! На место!
        Львы остановились и попятились. Рядом была открыта дверь в кассу. Все звери один за другим, как в клетку, вошли туда, а Иван Иванович захлопнул за ними дверь, закрыв ее на деревянную вертушку, едва прибитую тонким гвоздиком.
        Начались минуты томительного ожидания.
        Дверь то и дело вздрагивала, когда кто-нибудь из львов случайно задевал ее. Иван Иванович придерживал ее метлой. Львы рычали и возились в тесной кассе, но в дверь не лезли.
        Было слышно, как один из львов лапой начал разламывать окошечко на улицу. Касса, сколоченная из досок, была пригодна только для кассира, а никак не для львов.
        Наконец, на улице раздались поспешные шаги и голоса. В фойе вбежал запыхавшийся дрессировщик.
        Едва раздался его голос, как львы в кассе притихли и прекратили возню.
        Быстро притащили клетку, и дрессировщик без труда загнал туда львов.
        Оказалось, что с вечера забыли закрыть на засов боковую дверь в клетке.
        Когда львов водворили на место, дрессировщик подошел к администратору и, похлопав его могучей ладонью по плечу, сказал:
        — Львы приняли вас в белом «костюме» за меня, а закричать вам удалось достаточно властно. Это спасло вас, дорогой Иван Иванович, от моих кошечек.

* * *

        Из-за границы в зоопарк прислали удавов. Их привезли в огромном тяжелом ящике. Его с трудом внесли в помещение, где находился террариум, и стали открывать крышку.
        В зоопарк уже не в первый раз привозили удавов в таких же ящиках. Змеи находились там обычно завязанными каждая в отдельном мешке, поэтому рабочие смело оторвали и подняли крышку.
        Но вдруг со дна ящика стали медленно подниматься огромные змеиные головы.
        Крышку поспешно захлопнули. Оказалось, что на этот раз удавов прислали не в мешках.
        Нужно было действовать иначе. Удавы были крупные и даже поодиночке опасны. Все вместе они могли наделать немало хлопот.
        Ящик подтащили к самому входу в террариум и слегка приоткрыли крышку.
        Вскоре из отверстия показалась голова одного из удавов. Постепенно он высовывался все больше и больше, свесился из ящика и вполз в террариум.
        Тотчас же следом за ним показался следующий.
        Все шесть удавов один за другим медленно переползли в террариум.
        Их оставили одних. Нужно было, чтобы они успокоились после дороги.
        Через несколько часов старший рабочий решил сходить посмотреть, как себя чувствуют удавы. Ничего не подозревая, он вошел в помещение и направился к террариуму.
        Дверь в него была приоткрыта. Удавы сорвали запор, но продолжали лежать тесной кучей в террариуме и при виде человека только подняли головы. Рабочий бросился вперед и быстро закрыл дверь. Торопливо начал он было считать змеиные головы, как вдруг сзади послышался шорох. Рабочий оглянулся. Огромный удав медленнно полз вдоль стены, прямо в дверь, через которую только что вошел рабочий. Рядом было помещение с обезьянами. Они панически боятся змей — в ужасе будут биться в клетках, разобьют головы и могут искалечиться. Этого нельзя допустить!
        Человек бросился наперерез огромной змее и схватил ее за хвост руками, пытаясь оттащить от двери, но силы оказались слишком неравными. Удав в один миг обвился вокруг человека несколькими кольцами своего могучего тела и начал медленно сжимать их.
        У рабочего сразу перехватило дыхание и он не мог крикнуть о помощи. К счастью, он опустил вторую руку, но она была прижата кольцами змеиного тела к груди. Что есть силы, этой рукой он сопротивлялся сжатию, а другой давил за шею удава.
        С каждой секундой силы человека слабели, а сжатие усиливалось. Дыхание вырывалось с хрипом и свистом. Все тело покрылось потом. Сознание начало меркнуть. В это время вошел другой рабочий. На мгновение он остановился, а затем бросился спасать товарища.
        Схватив удава за хвост, он пытался раскрутить кольцо. Из этого ничего не выходило. Товарищ погибал на его глазах. Отчаянный крик пронесся по зоопарку. В помещение вбежал зоолог. В один миг он понял все и принял решение: сорвав с себя шапку, он накрыл ею голову удава, ослепив его. И тотчас же кольца змеиного тела начали распускаться. Рабочий вывалился из объятий удава. Прибежали люди и с огромным трудом втащили удава в террариум.
        Рабочий был без сознания. Его вынесли на свежий воздух. Там он пришел в себя, но несколько ребер оказались сломанными. Когда машина скорой помощи выехала за ворота, зоолог собрал всех рабочих и еще раз объяснил им, что при поимке вырвавшегося из клетки животного нужно прежде всего ослепить его. Тогда и справиться с ним будет нетрудно.

* * *

        В зоопарк привезли соболя. Вместе с ним пришла и его «История». Оказалось, что он уже дважды вырывался из клетки. Первый раз его поймали где-то во дворе с петухом. Второй раз соболь забрался в соседнюю вольеру и передушил там много куропаток и фазанов. Тут же он и был пойман.
        Новую вольеру перед пуском в нее пушистого сибирского красавца хорошо проверили.
        Зверек был неутомим, он целый день лазил по сучкам, сетчатым стенам и даже по потолку. Соболь обнюхивал все уголки, царапал пол, пробовал в разных местах просунуть голову в ячейки сетки, но вольера была сделана надежно и возможностей к побегу не было.
        Около зверька весь день толпились посетители. Почти все они впервые видели живого соболя. В особенности привлекательна была его бойкая мордочка с полукруглыми ушками и черными глазками.
        Утром соболя в вольере не оказалось.
        Поиски ничего не дали. Вольера была цела. Как и куда исчез соболь, осталось неизвестным. Можно было только предполагать, что его кто-нибудь украл ночью или выпустил нарочно, хотя замок на вольере был закрыт.
        Но вот у входа в зоопарк послышался шум: кто-то возмущенно кричал. Выяснилось, что две домохозяйки, живущие рядом с зоопарком, требовали уплаты денег за кур.
        — Их загрыз ночью ваш зверек, — кричали они.
        Несомненно, это был соболь. На следующую ночь сотрудники зоопарка устроили в этом дворе засаду с сачками, сетями и палаткой.
        А наутро оказалось, что соболь задушил пять кур во дворе, который находился через несколько домов от того, где была засада.
        Снова скандал, уговоры, уплата денег.
        Ежедневно в зоопарк поступали жалобы на зверька. Соболь жил в городе и переходил из одного двора в другой. Несколько раз его видели даже днем. Соболь съедал у своих жертв только одни головы, поэтому ему было нужно несколько кур в сутки.
        Однажды вечером в зоопарк прибежал запыхавшийся рассыльный из универмага.
        — Ваш зверь у нас во дворе, — крикнул он еще издалека.
        Все, кто был свободен, бросились к универмагу.
        Там, во дворе, лежала куча дров. В ней только что видели соболя.
        Быстро темнело. При электрическом свете решили перебрать все дрова и поймать соболя.
        Работа закипела. Дрова быстро разбирались, куча таяла. И вдруг из-под толстого полена показалась оживленная мордочка соболя и тотчас исчезла. Люди стали работать еще энергичнее...
        Внезапно погас свет.
        Директор зоопарка позвонил по телефону на электростанцию. Он просил немедленно дать свет. Но когда свет зажегся и кучу разобрали, соболя там не нашли. На другой день узнали, что соболь перебежал центр города и снова задавил двух кур в одном дворе.
        Его решили поймать во что бы то ни стало. По всему двору расставили капканы и ящики-самоловки с падающими дверками и приманкой. Трое рабочих зоопарка взялись дежурить до утра.
        Ночь выдалась темная и ненастная. Караульщики сидели под навесом и шопотом рассказывали разные истории, чтобы не уснуть. Громко стукнула дверка в одном из ящиков. Кто-то бился там и царапался.
        Соболь пойман! Наконец-то кончились разбои маленького хищника. Торжествующие ловцы осторожно понесли ящик с соболем в зоопарк. Разбудили директора и зажгли свет.
        Ящик внесли в вольеру, закрыли дверь и при свете фонарей открыли дверку.
        Но из ящика выскочила... кошка! Разочарование было полное.
        А соболь по-прежнему продолжал хозяйничать в городе. Он искусно срывал приманку с капканов. Они захлопывались, а зверек уходил невредимым.
        Наступила зима, но снег не облегчил поимки зверька.
        Однажды рано утром в ворота зоопарка постучал постовой милиционер. Он при свете уличного фонаря видел какого-то зверька, юркнувшего в городской сад.
        Несомненно, это был соболь.
        Его нашли на одном из деревьев городского сада. Зверек сидел на суку, прижавшись к стволу. Кругом были насыпаны перья галок — его ночных жертв.
        Дерево окружили, но поймать соболя было очень трудно.
        Распушив хвост, он очень легко перемахнул с дерева на дерево, соскочил в снег и взлетел по стволу на вершину огромного тополя.
        Долго гоняли соболя. Собралась большая толпа. Все принимали активное участие в охоте.
        Наконец, соболя загнали на небольшое дерево, стоявшее в стороне. Вокруг него образовался тесный круг людей.
        Зверька стряхнули в снег и ловко набросили сеть. Соболь вынырнул из-под нее и бросился под ноги людей. Кто-то накрыл его шапкой, крепко прижав к земле. Жгучая боль от укуса в палец заставила ловца быстро отдернуть руку.
        Соболь метнулся в сторону, но какой-то рабочий упал на него, раскрыв полы своего пальто.
        Зверек копошился под человеком.
        Вдруг рабочий вскрикнул и вскочил, укушенный в живот. Из-под него мелькнул неуловимый зверек.
        Это была последняя попытка к бегству. Соболя сразу накрыли сетью и несколькими шубами.
        В зоопарке беглеца поместили в его вольеру, тщательно проверив ее и закрыв на два замка.
        Утром вольера опять оказалась пустой.
        В эту же ночь соболь задушил двух последних кур в соседнем дворе и бесследно исчез.
        Как выяснилось, соболь бежал через ячейку в сетке. Он раздвинул проволочку, пролез, а проволочка опять приняла прежнее положение.
        Через несколько дней стало известно, что соболь хозяйничает на окраине города. Потом о нем ничего не стало слышно. Решили, что его растерзали собаки.
        Наступила весна.
        Двое сотрудников зоопарка отправились в лес за свежей зеленью для животных. Там они наткнулись на соболя. Он внезапно выскочил из дупла осины, с урчанием взбежал на сук, оглянулся, перемахнул на соседнюю елку и скрылся.
        Сотрудники зоопарка не преследовали его. Они знали, что это бесполезно.
        Однако зоолог зоопарка решил все-таки поймать соболя. Через два дня рано утром он с рабочими поехал в лес. Там он осторожно подкрался к осине и одним рывком заткнул дупло шапкой. Соболь зацарапался и заворочался в дупле. Поймать его теперь ничего не стоило. Выход из дупла был только один — в подставленную клетку.
        Так был пойман соболь.
        Много лет после этого он жил в зоопарке. Его назвали Неуловимый. Из Забайкалья в зоопарк привезли соболюшку Баргузинку и поместили вместе с Неуловимым. Соболи жили дружной парой много лет и не один год у Баргузинки рождались крошечные соболята.

О Б М А Н У Т Ы Й  Н А Т У Р А Л И С Т

        Навстречу мчится бурный ручей, прыгая с камня на камень. Кругом скалы, россыпи, обрывы. Подъем в гору очень крут.
        Показалась седловина перевала. Угрюмое ущелье осталось позади. С этой высоты все, кроме неба, внизу. Странно смотреть сверху вниз на орла, парящего над долиной. Где-то недалеко в восходящих воздушных токах громко запел синий каменный дрозд.
        Немало потрачено сил на подъем, а горных куропаток-кекликов нет и здесь, на гребне перевала.
        Спуск вниз теперь по южному склону. Он еще безжизненнее.
        Прямо в долину обрывается отвесная черная скала, на которой под небольшим выступом видно гнездо скалистого поползня. Он вылепил его из глины вперемежку с камешками и травинками.
        Гнездо невысоко, и мне захотелось посмотреть, нет ли там яиц. Но едва я приблизился к скале, как услышал сзади громкий тревожный крик какой-то неизвестной птички. Кругом было открытое дно ущелья. Даже трава высохла от солнца. Только шагах в ста позади росли три чахлых кустика таволги. Крики птички раздавались оттуда.
        Голос мне был незнаком. Любознательность натуралиста заставила меня зарядить ружье мелкой дробью, и направиться к кустам.
        Птичка смолкла. Я осмотрел кусты, но никого не обнаружил.
        И опять этот же самый голос загадочной птички раздался со скалы, где было гнездо. Очевидно, она перелетела туда незаметно для меня.
        Скорым шагом я направился обратно к скале, но голос смолк. Когда я подошел к скале, голос снова раздался в кустах, где я только что был.
        На этот раз сто шагов от скалы до кустов я шел с величайшей осторожностью, не спуская глаз с кустов, но опять никого не заметил, а таинственная птичка звонко закричала на скале у гнезда, едва я приблизился к кустам.
        Все это повторилось еще раз.
        Я был озадачен. Птичка, как в сказке, была невидимой. До сих пор я не видел ее ни на лету, ни сидящей на кустах или скале.
        Сняв заплечный рюкзак, ружье, патронташ, я по нестерпимой жаре бегом промчался сто шагов от скалы до кустов и обратно. Но снова, когда был у скалы, загадочная птичка-невидимка кричала в кустах, а когда я был в кустах, она подавала голос со скалы из гнезда.
        Это было похоже на какое-то издевательство! Изнемогая от жары и обливаясь потом, сел на камень. Внезапно меня осенила догадка: конечно, птичек две — одна сидит в кустах, а другая — в гнезде, и едва я подхожу к кустам, птичка прячется в какую-нибудь норку или под камни, а птичка в гнезде в это время кричит. Когда же я приближаюсь к скале, птичка в гнезде молчит, а кричит другая — в кустах. А я-то по жаре бегаю туда и обратно! Голос скалистого поползня я хорошо знал. Значит, в его гнезде поселились какие-то неизвестные мне птички.
        Я взял ружье, взвел курки и бросил в гнездо камнем, но оттуда никто не вылетел... Целый град камней также не выгнал птички из гнезда. Зато другая в кустах закричала еще громче.
        Тогда я вновь направился к кустам с ружьем наготове. Птичка в кустах смолкла, а другая, в гнезде на скале, опять закричала. Камни не напугали ее.
        Под тремя чахлыми кустиками не было никаких нор. Не оказалось и ни одного камня, под который можно было бы спрятаться. Глинистая почва была совершенно ровной. Все обыскав, я, обескураженный, вернулся к скале, а там, в кустах, где я только что осмотрел все, опять закричала птичка. Голос в гнезде опять смолк.
        Это было уже слишком!..
        Гнездо помещалось на высоте пяти метров над головой под небольшим карнизом. Я решил взобраться туда и поймать птичку-невидимку. Это оказалось делом нелегким. Скала была отвесной. Черные камни накалились от солнца и обжигали руки.
        С большим трудом, срываясь и царапая руки, я все же добрался до гнезда. Затаив дыхание, сунул туда руку.
        В гнезде никого не было!
        Передохнув, я взял ружье и зашагал к кустам. Голос птички там сразу же смолк.
        «Неужели птичка опять закричит на скале?». Вот и кусты. Вдруг со скалы, там, где было гнездо, раздался все тот же звонкий птичий крик. Ружье чуть не выпало у меня из рук.
        «Сяду на середину и буду ждать хоть до ночи», — решил я. Между кустами и скалой, на груде раскаленных камней был устроен наблюдательный пункт.
        Птички молчат и на скале, и в кустах.
        Проходит полчаса. Я, не шевелясь, лежу и жду. Солнце жжет нестерпимо.
        Во рту все пересохло и даже немного кружится голова. Оказывается, двигаться легче, чем лежать под палящими лучами солнца.
        Когда уже я собирался встать, за моей спиной, всего в нескольких шагах, раздался знакомый громкий крик. Чуть дыша, я стал медленно оборачиваться. Рука тянется к ружью. Но как я ни старался двигаться бесшумно, какой-то камешек все-таки скрипнул подо мной и, когда я обернулся, на камнях никого не было.
        Однако загадка была наполовину разрешена. Таинственная птичка одна, и сидела она в этих камнях, посредине, между скалой и кустами. Таким образом, когда я был у скалы, мне казалось, что птичка кричит из кустов и, наоборот, когда находился в кустах, казалось, что птичка кричит со скалы. Когда проходил мимо, птичка смолкала и ныряла под камни. Вот и все. Что же все-таки это за птичка? За плечами у меня немалый опыт, и птиц Казахстана я знаю хорошо. Таинственную незнакомку нужно обязательно увидеть.
        Приняв позу поудобней, с ружьем наготове, снова жду. Проходят целых полчаса, а птичка не появляется. Трудно себе представить, каково измученному жаждой человеку лежать столько времени, да еще на раскаленных камнях! В ушах шумело.
        «Не хватил бы солнечный удар, — мелькнула мысль. — Подожду еще минут десять».
        Все тот же громкий крик совсем рядом заставил меня невольно вздрогнуть и поднять голову. И я увидел на камне совсем не птичку. Задрав хвост спиралью на спину, передо мной сидел пискливый гекон — небольшая пустынная ящерица. Ее громкий крик я принял за голос неизвестной мне птички.
        Раздосадованный, я встал и побрел к речке.

З А Т Е Р Т Ы Е  Т Р О С Т Н И К А М И

        Дельта Или — это бесконечные тростниковые заросли. Как лес, они закрывают все кругом и плавать на лодке среди них можно только с компасом.
        К поездке на рыбалку пришлось готовиться тщательно. Весь день предстояло пробыть на воде. На дно лодки насыпали песок, на котором можно развести костер и сварить чай. Уложили запас дров и корзинку с продовольствием. Проверили компас.
        Сборы закончены, и охотовед Балхашского ондатрового хозяйства Николай Петрович занял место на корме лодки. Студент-родственник, который гостил у него летом, сел на весла. Лодка быстро двинулась по протоку и нырнула в тростниковые заросли.
        Вскоре рыбаки выехали на небольшое плесо. Кругом узкие проточки вели в разные стороны.
        Тростниковый мир жил своей особой жизнью. На плесе виднелись «хатки» ондатр. Водяные крысы натаскали целые копны из тростниковых стеблей. Длиннохвостые черноусые синицы песчаного цвета долго рассматривали людей. Серая тростниковая камышовка тревожно попискивала.
        Белоголовый лунь налетел на лодку и, увидя людей, забил крыльями, столбом поднимаясь вверх. Волна воздуха слегка поколебала синий дымок от папиросы охотоведа.
        По узким проточкам рыбаки переплывали с одного плеса на другой, но рыба сегодня упорно не клевала.
        По вершинкам тростников пронесся порыв ветра. Погода начала быстро портиться. Стремительно побежали низкие дождевые облака. Тростники дружно и ровно зашелестели.
        Рыбаки повернули к берегу. Мокнуть на дожде не хотелось и они приналегли на весла. Тростники качали вершинами, но в узких проточках было тихо. Вот выехали на плесо, проплыли его, но не нашли протока, который бы вел к берегу.
        — Николай Петрович! Смотрите! — испуганно крикнул студент. — Тростники приближаются к нам!
        В самом деле, плесо быстро уменьшалось. Рыбаки едва успели повернуть лодку носом навстречу приближающимся тростникам, как они с шелестом и хрустом окружили и зажали лодку. Она затрещала и сразу дала течь.
        — Тонем, дядя Коля! — растерянно закричал студент.
        — Спокойно, Вася! Течь небольшая. Отливай воду чайником. Живо! — Спокойный голос охотоведа подействовал на юношу, он схватил чайник и стал отчерпывать воду.
        Шумел ветер, разгоняя дождевые облака. Лодка потрескивала, течь прибавлялась.
        — Ветер нагнал плавучие острова и они затерли нас, как льды затирают пароходы, — мрачно и скупо объяснил охотовед.
        — Как же нам теперь быть?
        Николай Петрович не ответил. Наступило тягостное молчание.
        Слабое течение не скоро пробьет протоки в огромном массиве тростников. Далеко ли до берега — неизвестно.
        Ветер усилился, но в густых тростниках было тихо. Миллионы комаров загудели кругом. Рыбаки рассчитывали вернуться на берег к вечеру и поэтому не захватили сеток. Теперь им пришлось поплатиться за это. Только около самого костра, на дне лодки можно было спастись от комаров, но костер пришлось погасить, нужно было экономить дрова.
        Ночь тянулась невыносимо долго, рыбаки по очереди отчерпывали воду и отбивались от комаров. А ветер все шумел и шумел над тростниками.
        Утро не принесло ничего радостного. Измученные бессонницей и комарами, рыбаки молчали. В этот день спали по очереди, готовясь к новой комариной ночи. Вечером разожгли костер, воду из лодки отчерпывали фуражкой, пока кипятили чай.
        Паренек совсем приуныл.
        — Ничего, Вася, — ободрял его дядя. — Нас уже ищут, утром прилетит самолет и быстро обнаружит наш корабль...
        Ночью ветер стих, однако спрессованный тростник крепко держал лодку. Прошел еще один томительный день. Без всякой надежды на спасение рыбаки готовились встретить вторую ночь.
        — Продукты завтра кончатся. Что тогда? — хотел спросить Вася, но промолчал.
        Над тростниками послышался нарастающий гул пропеллера. Самолет пролетел мимо, они остались незамеченными. Вася упал на мокрое дно лодки и заплакал. Дядя не успокаивал его. Он отчерпывал воду и смотрел куда-то в сторону.
        Ночью снова поднялся сильный ветер. Тростники яростно зашумели.
        Небо заволоклось тучами. Стало так темно, что с кормы не было видно носа лодки. Николай Петрович передал чайник Васе и, уже не чувствуя укусов комаров, уснул.
        Очнулся он от громкого окрика.
        — Что? — спросонья воскликнул охотовед, быстро поднимаясь.
        При свете разгоравшейся зари сверкало большое плесо чистой воды. В нескольких направлениях вглубь тростников шли проточки. Ветер дул с большой силой с другой стороны и отодвинул плавучие тростники. Рыбаки бросились к веслам, и лодка легко заскользила по воде.
        Солнце только что начало подниматься, когда они услышали гул мотора. Высоко в небе показался самолет. Их искали теперь с большой высоты. Пилот заметил лодку, спикировал над ней и, переваливая машину с боку на бок, полетел к берегу, приглашая рыбаков следовать за ним.

Т А И Н С Т В Е Н Н Ы Й  С В Е Т

        Инженер-геолог с двумя проводниками медленно ехал по узкой тропе в горах Тянь-Шаня. В кожаной куртке, с ружьем за плечами геолог легко сидел в седле и на ходу то и дело осматривал в бинокль крутые склоны гор, что-то записывая в блокнот.
        Солнце опустилось к вершинам гор. Наступал вечер. Но еще не менее часа можно было продвигаться вперед. Однако проводники неожиданно остановили лошадей и слезли, собираясь снимать вьюки.
        — В чем дело? Что за остановка?! — удивленно спросил инженер, подъезжая к проводникам.
        — Нельзя дальше ехать, Иван Дмитриевич! — неуверенно произнес один из проводников.
        — Но почему же?
        — Впереди тропа идет по карнизу глубокого ущелья. Там в скале есть пещера. Всю ночь иногда в ней горит голубой огонь. Вдруг ночь захватит нас там. Тогда — беда! Какое-нибудь несчастье случится с нами. Нельзя попадать под голубые лучи пещеры... Здесь ночуют все, если солнце начинает опускаться! — взволнованно говорил проводник, показывая на многочисленные остатки костров около того места, где они остановились.
        Руководитель отряда пытался спорить, но вскоре понял, что никакие уговоры не помогут и начал расседлывать лошадь.
        — Но в чем же все-таки дело? — размышлял Иван Дмитриевич, сидя на камне, пока проводники спутывали коней и разводили костер. — Что за таинственный свет из пещеры?
        И он решил во что бы то ни стало взглянуть на этот голубой свет.
        За ужином он подробно расспросил проводников, как пройти к пещере.
        Когда начало темнеть, встал и взял ружье. Проводники испуганно переглянулись.
        — Пойду взгляну, что это за голубая пещера, — сказал он, закуривая.
        Проводники сразу вскочили на ноги и стали просить его не делать этого. Они умоляли пожалеть их детей, скот. Один даже снял шапку. Ссориться с людьми, с которыми придется жить в горах все лето, было неразумно. Иван Дмитриевич сел и положил ружье. Проводники успокоились.
        Среди ночи он проснулся. Ночь стояла темная. Костер давно погас. Где-то невдалеке фыркали спутанные кони.
        Оба проводника мирно спали по обе стороны от него. Это было странно: прошлые ночи проводники спали отдельно.
        Он чиркнул спичкой и взглянул на часы. Был час ночи.
        При свете угасающей спички инженер заметил какую-то черную линию поперек своего одеяла. Протянув руку, он нащупал веревку.
        Инженер улыбнулся наивной хитрости спутников: они перекинули через него веревку и легли на ее концы, чтобы начальник не пошел ночью в ущелье.
        Иван Дмитриевич осторожно выскользнул из-под одеяла, натянул сапоги, взял ружье, но патронташ оказался в сумке под изголовьем у одного из проводников.
        Пришлось положить ружье обратно. Да и зачем ему ружье? Он же не собирается стрелять по голубой пещере.
        Через несколько минут инженер был в ущелье. Идти в темноте приходилось осторожно. Тропа пролегала по карнизу над пропастью. Где-то глубоко внизу шумела речка. Теплая летняя ночь была полна звуков. Среди скал зловеще ухали филины. Нескончаемую трель тянул козодой.
        Вдруг сверху посыпались мелкие камешки. Иван Дмитриевич вздрогнул. Кто-то быстро бежал по склону.
        Раздался короткий глухой рев.
        «Наверное, это дикий козел...» — подумал он.
        Уже полчаса пробирался инженер, но никакой светящейся пещеры не было видно. Ясно, что он, как мальчишка, поверил сказке. Рискуя в любую минуту оступиться в темноте и полететь вниз, он все же шел вперед: дело начато, надо довести его до конца.
        Неожиданно впереди показался тусклый свет. Иван Дмитриевич остановился. Неужели это таинственная голубая пещера?
        На той стороне ущелья из-за края скалы разливалось слабое сияние.
        Инженер осторожно двинулся вперед, боясь, как бы кто не услышал его шагов.
        Вот и скала. Тропа делает резкий поворот. Как назло, из-под ноги вывернулся камешек и покатился вниз. Человек замер на месте.
        Но свет горел по-прежнему и уже близко, где-то за поворотом. Обогнув его, Иван Дмитриевич остановился, пораженный: на той стороне ущелья, в черном обрыве горы, горел голубой мертвенный свет.
        Долго стоял инженер, теряясь в догадках: подойти ближе к источнику света было невозможно.
        Решив во что бы то ни стало утром разгадать тайну, он вернулся на стан и тихонько, чтобы не разбудить проводников, залез под одеяло.
        Утром проводники стали собираться к отъезду, но, к их удивлению, начальник объявил, что сегодня они дальше не поедут.
        Днем проводники согласились показать Ивану Дмитриевичу таинственную пещеру.
        Когда обогнули вторую скалу, проводник остановился и показал пальцем как раз в том направлении, где ночью инженер видел голубой свет. Там чернела пещера. Огромная птица сидела перед входом в нее.
        Инженер тщательно рассмотрел птицу в бинокль, увидел длинную бороду под клювом и понял, что это бородач-ягнятник — крупнейший хищник, превышающий размером даже орла-беркута.
        Снизу пещера совершенно недоступна: вход в нее был над пропастью. Иван Дмитриевич решил попытаться спуститься сверху на длинной веревке.
        Он молча повернул назад. Проводники пошли за ним.
        Подъем на гору по другую сторону ущелья оказался необычайно труден. Впервые, вероятно, нога человека ступала по этим крутым голым скалам. Трое людей при помощи веревок дружно преодолели все препятствия и после полудня достигли гребня горы.
        Тут только инженер понял свою ошибку: с той стороны скалы, с тропы, ему надо было точно наметить место, откуда спускаться к пещере, а он этого не сделал.
        Не послать ли одного проводника на тропу, чтобы он с той стороны показал знаками, где пещера? Но оставшемуся проводнику одному не под силу будет спустить его со скалы, да и времени на это уйдет слишком много. Подойдет вечер — проводников опять охватит страх перед таинственным местом и тогда все труды пропадут даром.
        — Стреляй! Птица покажет, — подсказал проводник.
        — Правильно! — обрадовался Иван Дмитриевич.
        Он схватил ружье и, высунувшись над краем скалы, выстрелил в пропасть.
        Тотчас же от скалы внизу отделилась, словно откололась от нее, огромная птица. Бородач расправил широкие крылья и, почти не шевеля ими, поплыл над бездной.
        Вслед за ним, точно с того же места, — инженер хорошо приметил его — слетел второй ягнятник и полетел за первым.
        Теперь было известно, куда надо спускаться. Проводники прочно связали три веревки в одну. Инженер сделал на конце петлю для сиденья, пролез в нее и прикрепил к поясу. В следующий момент он повис над пропастью, сидя в петле и держась руками за веревку выше головы, а ногами упираясь в каменную стену.
        Так он начал спускаться ниже и ниже, но пещеры все не было.
        «А вдруг не хватит веревки?» — подумал он.
        Внезапно ноги потеряли опору, и инженер качнулся вперед, ударившись коленками о камень. Веревка скользнула ниже — и он повис против большого отверстия в каменной стене. Это и была пещера. Он встал ногами на край. Веревка ослабла. Иван Дмитриевич достал из кармана свисток и дал сигнал, что достиг цели.
        Вход в пещеру загораживало огромное гнездо ягнятников — целая груда толстых костей и палок. Судя по тому, какое множество костей было здесь, ягнятники гнездились в пещере не один десяток лет.
        Инженер перелез через гнездо. Ни яиц, ни птенцов в нем не было. Чиркнул спичкой. Трепетный огонек заплясал на стенах пещеры.
        Что же все-таки светило отсюда ночью?! Зажигая спичку за спичкой, он тщательно осмотрел пещеру.
        Глубиной она была не больше четырех метров, а высотой в рост человека. Никаких таинственных ходов, все как на ладони. Кости, мелкий камень и вековая пыль: ведь сюда не попадала ни одна капля воды.
        Везде сплошной камень, никаких пустот и ни одной летучей мыши. Эти крылатые зверьки ютятся во всех углублениях скал, но здесь для них, видно, слишком большая высота.
        Иван Дмитриевич присел на край гнезда и задумался. Он не мог объяснить происхождения таинственного ночного света.
        Веревка дрогнула: проводники подавали сигналы. Надо подниматься.
        Он снял с себя заплечный мешок и набил его костями из гнезда ягнятника, чтобы потом исследовать их. Укрепившись на веревке, свистнул проводникам, чтобы те поднимали его.
        Тайна пещеры осталась нераскрытой. Иван Дмитриевич дал себе слово, закончив экспедиционную работу, на обратном пути остановиться у этого ущелья и во что бы то ни стало раскрыть тайну ночного света в пещере.
        Ночь застала его с проводниками около лагеря. Поужинав, они улеглись спать.
        Чье-то прикосновение и тревожный шёпот разбудили начальника отряда ночью.
        — Беда, беда, пропали! — услышал он голос проводника.
        Инженер схватил ружье и вскочил, но стрелять было не в кого.
        Кругом стеной стояла черная горная ночь, костер потух, а в нескольких шагах от него по земле разливался знакомый голубоватый свет.
        Подойдя поближе, он увидел, что источником света были взятые из гнезда ягнятников кости животных, которые лежали в незавязанном рюкзаке. Теперь все стало ясно: кости годами скапливались в сухой пещере, и фосфор, содержащийся в них, излучал голубоватый свет.

Н А  П Е Л И К А Н А Х

        Ночевать мы остановились у знакомого чабана-казаха. Солнце медленно опускалось в безбрежное море илийских тростниковых зарослей, которые тянутся на сотни километров. Нигде не было видно деревьев: только тростник, песок и вода.
        Я взял ружье и пошел по берегу протока.
        Мимо пролетела болотная сова, покачивая крыльями. Порхали усатые синицы, окрашенные под цвет тростника. Они выбирали место для ночевки. Стайка нырковых уток прошумела крыльями над головой и скрылась за тростниками так быстро, что я не успел выстрелить. Стало темнеть. Вечерний туман легкой дымкой начал подниматься от воды, сгущая сумерки. Крупная рыба громко плескалась в разных местах протока. Тихий августовский вечер уступал место темной южной ночи.
        Какая-то огромная белая птица показалась над водой. Она летела прямо на меня. В первый момент я подумал, что это лебедь. Но вот птица уже близко. По большим белым крыльям с черными концами и голове, откинутой назад, узнаю пеликана. Меня просили привезти такую птицу для музея. Я выстрелил. Пеликан мягко рухнул в воду, и его понесло по течению. Вода в сумерках казалась черной, белый пеликан на ней был хорошо виден.
        Моя собака Лада бросилась в проток, схватила пеликана и потянула к берегу. Но большая белая птица слабо поддавалась усилиям собаки. Быстрое течение сбило Ладу ниже пеликана, его огромная рыхлая масса накрыла маленькую черную собачью голову, но она появилась выше пеликана, отчаянно отряхиваясь. Лада с прежним азартом вцепилась в птицу и снова рывками потянула ее к берегу.
        — Назад! Ко мне! Лада, назад! — испуганно кричал я, но собака не расставалась с добычей.
        И опять все повторилось: пеликан оказался выше собачьей головы, наплыл на нее, и Лада исчезла под водой.
        «Он утопит собаку!». Я бегом бросился к юрте, где около берега была привязана лодка.
        Пока сбегал в юрту за веслами, пеликан оказался недалеко от берега, а собаки не было видно.
        «Неужели Лада захлебнулась под пеликаном?..»
        У самого берега пеликан сел на мель и тотчас показалась Лада. Оказывается, собака быстро приспособилась и не тянула птицу, а толкала с противоположной стороны. Пеликан больше не накрывал ее.
        Из юрты вышел хозяин и с восхищением стал рассматривать пеликана, а потом попросил подарить его.
        — А зачем вам пеликаны? Мясо у них твердое и пахнет рыбой?
        — Пеликанье перо нужно для подушек, — ответил чабан.
        Я охотно подарил ему птицу.
        Утром хозяин объяснил мне, как надо ехать к большому озеру, где всегда бывают пеликаны.
        Я отправился туда на лодке, чтобы застрелить несколько штук для музея. Но пеликанов на озере не было. Только небольшой табунок нырковых уток чернел на воде. При моем появлении они взлетели. На середине озера виднелся остров из затопленного тростника.
        Весло, опущенное в воду, не достало дна. Небольшой ветерок слегка рябил воду и слабо шелестел тростниками. Около лодки всплеснула большая рыба. Я разочарованно осматривался по сторонам.
        Пара кряковых уток просвистела крыльями и села где-то за поворотом. Совсем рядом, в сухих листьях тростника раздался шорох. Водяная курочка, плоская с боков, медленно пробиралась около лодки, уходя вглубь зарослей. Она притаилась при моем приближении, теперь испуг ее прошел, и курочка спешила убраться подальше от опасного соседства.
        Я сидел неподвижно, держась рукой за тростник, и с интересом оглядывался кругом.
        Наблюдения прервали два пеликана. Они вылетели из тростников и, не обращая на меня внимания, сели по ту сторону тростникового острова.
        Через несколько минут я осторожно подплывал к островку.
        Совсем рядом из небольшого заливчика показалась голова пеликана. Бросив весло, я схватил ружье и, почти не целясь, выстрелил. Сквозь облачко дыма было видно, как пеликан забил крыльями на месте. Вторая птица, шлепая лапами, тяжело побежала по воде, разбегаясь для взлета.
        Я повернулся в лодке сколько мог, выстрелил и почувствовал, что падаю в воду. Ружье отдало и равновесие было потеряно. Маленькая лодка наполнилась водой и стала быстро погружаться. Я успел закинуть ружье за плечи и поплыл.
        «Если бы мне удалось перевернуть лодку вверх дном» — подумал я, но тут же понял, что это невозможно: стоило схватиться за ее борта, как лодка тонула. Положение создалось серьезное: до дна не достать, берег далеко, помощи ждать неоткуда. Долго мне не продержаться...
        Взглянул на свою добычу. Один пеликан неподвижно белел на воде, загораживая вход в заливчик, другой плавал вверх брюхом.
        «Может быть, в заливчике мельче?» — возникла слабая надежда. Поплыл к пеликану, схватил его рукой, чтобы оттолкнуть и проплыть в заливчик. Неожиданно рука почувствовала прочную опору. Я вцепился в пеликана обеими руками. Он держал меня на воде, как пробковый спасательный пояс.
        Толкая пеликана перед собой, я поплыл к другому, оторвал зубами кусок рубашки и связал шеи обеих птиц.
        Два пеликана хорошо держали меня на воде. Лежа на них, я греб руками, уже подсмеиваясь над своим приключением. Надо поторапливаться, пеликаны скоро намокнут и перестанут меня держать.
        Мои опасения оказались напрасными. Я легко добрался до мелкого места. Вздох облегчения вырвался из груди, когда встав на ноги, я побрел по протоку, буксируя свою добычу.
        «Дорого достались мне эти экспонаты для музея», — думал я, трясясь в кузове машины.

Ч Е Р Н А Я  Н Е Б Л А Г О Д А Р Н О С Т Ь

        Около речки начинался невероятно крутой подъем, но азарт охотника упорно погнал меня к вершинам гор.
        Успешная охота за козлами зависит от того, кто кого заметит первым. Но попробуйте двигаться незаметно, когда маленькие птички-чеканы тревожным чёканьем извещают все ущелье об опасности. Они провожают вас за перевал до следующего ущелья и «с рук на руки» передают другим чеканам, которые провожают по своему ущелью и передают дальше. Под такое чёканье нечего и думать незаметно подобраться к горным козлам.
        ...Последняя пара чеканов осталась внизу. Но тут новый сигнал опасности раздается по склонам гор: это закричали сурки. Целый час под их крики взбираюсь вверх. У меня нет надежды увидеть козлов. А выше, заранее знаю, тревожно засвистят горные индейки — улары.
        Трудно охотиться в открытых горах, когда все время за тобой следит много глаз.
        Только через час тревожные сигналы остались позади, и я пробираюсь в полной тишине. Облака то и дело окутывают вершины гор. Здесь, на высоте, держатся крупные горные козлы — тау-теке.
        Однако сколько я ни шел, как осторожно ни осматривал склоны гор в бинокль, козлов нет, хотя следов много.
        Поднимаясь все выше и выше, я присматривался к обитателям подоблачных высот.
        Пушистые звездочки чудесных горных цветов — эдельвейсов виднелись среди камней. Крупные белые бабочки — аполлоны, мелькая красными пятнами крыльев, порхали на альпийских лугах. По-осеннему грустно цвели незабудки, синие генцианы, аквилегии и другие яркие альпийцы.
        Из кустов арчи выпорхнула крошечная синица, совершенно необычной фиолетовой окраски. Ученые называют ее расписной синицей. Кроме названия, почти ничего не известно о жизни этой редкой птички высокогорья. Она посмотрела на меня, наклонив головку, и опять юркнула в чащу.
        Свежие следы крупного барса отпечатались на сырой земле и заставили оглянуться по сторонам, хотя я и знал — барсы первыми не нападают на людей.
        Недалеко на камнях показались улары. Одна из птиц нарушила горную тишину громким свистом. Это была редкая дичь — я вскинул ружье и прицелился, но за крутым поворотом скалы посыпались камешки.
        «Козел!» — догадался я, опустил ружье и бросился к скале, осторожно подкрался к ней и выглянул. Но козла там не было. Виден был только его свежий след и на нем еще живая раздавленная кобылка. Насекомое шевелило красными ножками и усиками.
        С бьющимся сердцем стал спускаться вниз, куда уходили следы. Они были хорошо заметны, щебень и камень здесь сменил типец — любимая трава горных козлов.
        Но, странное дело, козел, спускаясь, все время кружился, иногда оставляя на траве клочья шерсти: значит, он, лежа на земле, бился, сползая вниз. Я ничего не мог понять. Что могло случиться с козлом? Ведь все это только что происходило, примятая трава еще выпрямлялась. Козел где-то рядом...
        Осторожно подполз к уступу склона, куда уходили следы и заглянул вниз.
        Там, завалившись среди камней, лежал на спине горный козел. Он дрыгал ногами, бился и не мог подняться.
        Я подошел к нему.
        Козел притих и вытаращил на меня испуганные, светло-карие глаза, перечеркнутые полосками черных зрачков.
        Мне ничего не стоило застрелить животное, но я заметил, в какое нелепое положение попал козел. Копыто его задней ноги было крепко засажено за рог. Очевидно, козел так энергично почесал затылок копытом, что с размаху забросил ногу далеко за рог и зацепился выемкой под бабками. Кружась и падая, козел сползал вниз, пока не застрял в камнях.
        Конечно, это был исключительный случай в природе, хотя мне припомнился такой же случай с горным козлом и с сайгаком в Алма-Атинском зоопарке. Я сбросил рюкзак, достал фотоаппарат и несколько раз заснял козла. Но когда взял в руки ружье, мне стало жалко убивать беззащитное животное. Я подошел к козлу и взял его за заднюю ногу. Он вздрогнул и задышал порывисто и тяжело. Нога была горячая и дрожала. Козел начал биться, еще более завалившись за камни.
        Я снял рубашку и, закутав голову козла, ослепил его. Он сразу затих. Тогда я снова схватил заднюю ногу и, упираясь одной рукой в рог, с трудом высвободил копыто.
        Козел, мотая головой, вскочил на ноги и далеко отшвырнул рубашку. Но он не кинулся бежать, а взвился на дыбы и бросился на меня. Не успел я опомниться, как получил страшный удар в грудь и полетел вниз...
        Очнулся на крутом склоне. В голове шумело. Я приподнялся, посмотрел кругом и невольно вздрогнул: в трех шагах была пропасть.
        «Проклятый козел! — ругался я, поспешно отползая от обрыва. — Какая черная неблагодарность за спасение!».